Неточные совпадения
Эти люди, бегавшие по раскаленным улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми, добрыми, а Самгин сказал, что он предпочел бы видеть на границе
государства не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев с физиономиями разбойников, а —
русских мужиков.
К чему же нам заботиться о проливах из моря в море и о превращении балканских
государств в
русские губернии, к чему?
С этой точки зрения
русские горные заводы, выстроенные на даровой земле крепостным трудом, в настоящее время являются просто язвой в экономической жизни
государства, потому что могут существовать только благодаря высоким тарифам, гарантиям, субсидиям и всяким другим льготам, которые приносят громадный вред народу и обогащают одних заводчиков.
Интересы созидания, поддержания и охранения огромного
государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в
русской истории.
Почти не оставалось сил у
русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на укрепление и защиту
государства.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы,
русские, станем активными в отношении к
государству и культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития, то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Географическое положение России было таково, что
русский народ принужден был к образованию огромного
государства.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию:
русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и того, что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное
государство для того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы, а не от бессилия.
И в огромном деле создания и охранения своего
государства русский народ истощал свои силы.
Русский дух хочет священного
государства в абсолютном и готов мириться с звериным
государством в относительном.
Русский народ как будто бы хочет не столько свободного
государства, свободы в
государстве, сколько свободы от
государства, свободы от забот о земном устройстве.
Это означает радикально иное отношение к
государству и культуре, чем то, которое было доныне у
русских людей.
Русский народ создал могущественнейшее в мире
государство, величайшую империю.
Вся внешняя деятельность
русского человека шла на службу
государству.
И пора перестать запугивать
русского человека огромностью
государства, необъятностью пространства и держать его в рабстве.
Русские радикалы и
русские консерваторы одинаково думали, что
государство — это «они», а не «мы».
Огромные пространства легко давались
русскому народу, но нелегко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире
государство, поддержание и охранение порядка в нем.
Государство должно стать внутренней силой
русского народа, его собственной положительной мощью, его орудием, а не внешним над ним началом, не господином его.
Уже тем, что я принимаю
государство, принимаю национальность, чувствую всенародную круговую поруку, хочу победы
русским, я — участвую в войне и несу за нее ответственность.
По
русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в
государство, как из низшего в высший тип, а, напротив,
государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более.
Но отношение к
русскому народу, к смыслу революции в исторической судьбе народа, к советскому строю не тождественно с отношением к советской власти, к власти
государства.
Я принес с собой также своеобразный
русский анархизм на религиозной почве, отрицание религиозного смысла принципа власти и верховной ценности
государства.
Когда началось восстание, наше сближение продолжалось. Он глубоко верил, что поляки должны победить и что старая Польша будет восстановлена в прежнем блеске. Раз кто-то из
русских учеников сказал при нем, что Россия — самое большое
государство в Европе. Я тогда еще не знал этой особенности своего отечества, и мы с Кучальским тотчас же отправились к карте, чтобы проверить это сообщение. Я и теперь помню непреклонную уверенность, с которой Кучальский сказал после обозрения карты...
Молодежь восхищалась его «Историческими движениями
русского народа», не замечая, что книга кончается чуть не апофеозом
государства, у подножия которого, как вокруг могучего утеса, бьются бессильные народные волны.
Теократия Достоевского противоположна «буржуазной» цивилизации, противоположна всякому
государству, в ней обличается неправда внешнего закона (очень
русский мотив, который был даже у К. Леонтьева), в нее входит
русский христианский анархизм и
русский христианский социализм (Достоевский прямо говорит о православном социализме).
Уже в конце века и в начале нового века странный мыслитель Н. Федоров,
русский из
русских, тоже будет обосновывать своеобразный анархизм, враждебный
государству, соединенный, как у славянофилов, с патриархальной монархией, которая не есть
государство, и раскроет самую грандиозную и самую радикальную утопию, какую знает история человеческой мысли.
С одной стороны,
русский народ смиренно помогал образованию деспотического, самодержавного
государства.
В отличие от большей части
русских людей, он любил мощь
государства.
«В основании
государства русского: добровольность, свобода и мир».
Сомнение в оправданности частной собственности, особенно земельной, сомнение в праве судить и наказывать, обличение зла и неправды всякого
государства и власти, покаяние в своем привилегированном положении, сознание вины перед трудовым народом, отвращение к войне и насилию, мечта о братстве людей — все эти состояния были очень свойственны средней массе
русской интеллигенции, они проникли и в высший слой
русского общества, захватили даже часть
русского чиновничества.
Но верно, что
русские не любят
государства и не склонны считать его своим, они или бунтуют против
государства, или покорно несут его гнет.
Как объяснить, с точки зрения славянофильской философии
русской истории, возникновение огромной империи военного типа и гипертрофии
государства на счет свободной народной жизни?
Можно открыть противоположные свойства в
русском народе: деспотизм, гипертрофия
государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт.
Раскольники почуяли измену в церкви и
государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в
русском царстве.
Русские очень много получили от германской духовной культуры, особенно от ее великой философии, но германское
государство есть исторический враг России.
Возрастание государственного могущества, высасывающего все соки из народа, имело обратной стороной
русскую вольницу, уход из
государства, физический или духовный.
Русские моральные оценки определяются по отношению к человеку, а не к отвлеченным началам собственности,
государства, не к отвлеченному добру.
Но огромное
государство, империя, представлялось изменой земле и народу, искажением
русской идеи.
В XIX в.
русская интеллигенция ушла из
государства, по-иному и в других условиях, но также ушла к вольности.
Но может поражать противоречие между
русской анархичностью и любовью к вольности и
русской покорностью
государству, согласием народа служить образованию огромной империи.
Но Вл. Соловьев не был народником, и, в отличие от других представителей
русской мысли, он признает положительную миссию
государства, требуя только, чтобы
государство было подчинено христианским началам.
История
русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия
государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой
русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Русский народ, по духовному своему строю, не империалистический народ, он не любит
государство.
Но более прав К. Леонтьев, который отрицал семейственность
русских и большую силу видел в самодержавном
государстве.
Тема о власти и об оправданности
государства очень
русская тема.
К
русской социальной теме он не стал равнодушен, у него была своя социальная утопия, утопия теократическая, в которой церковь поглощает целиком
государство и осуществляет царство свободы и любви.
Так было в народе, так будет в
русской революционной интеллигенции XIX в., тоже раскольничьей, тоже уверенной, что злые силы овладели церковью и
государством, тоже устремленной к граду Китежу, но при ином сознании, когда «нетовщина» распространилась на самые основы религиозной жизни.
Государство современное,
русское или иное, потому уже не смеет называться христианским, что оно не есть
государство христиан, и с большим основанием может быть названо
государством нехристов.
В 1867 г. заключен был договор, по которому Сахалин стал принадлежать обоим
государствам на праве общего владения;
русские и японцы признали друг за другом одинаковое право распоряжаться на острове, — значит, ни те, ни другие не считали остров своим.
Но — чудное дело! превратившись в англомана, Иван Петрович стал в то же время патриотом, по крайней мере он называл себя патриотом, хотя Россию знал плохо, не придерживался ни одной
русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения вроде: «оказать новые опыты самоусердия», «сие не согласуется с самою натурою обстоятельства» и т.д. Иван Петрович привез с собою несколько рукописных планов, касавшихся до устройства и улучшения
государства; он очень был недоволен всем, что видел, — отсутствие системы в особенности возбуждало его желчь.