Неточные совпадения
— Спутать, спутать, — и ничего больше, — отвечал
философ, — ввести в это дело посторонние, другие обстоятельства, которые запутали <бы> сюда и других, сделать сложным — и ничего больше. И там пусть приезжий петербургский чиновник разбирает. Пусть разбирает, пусть его разбирает! — повторил он, смотря с необыкновенным удовольствием в глаза Чичикову, как смотрит учитель ученику, когда объясняет ему заманчивое место из
русской грамматики.
— Здесь юрист-философ посмотрел Чичикову в глаза опять с тем наслажденьем, с каким учитель объясняет ученику еще заманчивейшее место из
русской грамматики.
Ее сочинения (изданные в 1860 году) оживленно обсуждались в дворянских кругах
русского общества.] жившей тогда в Петербурге, прочитывали поутру страницу из Кондильяка; [Кондильяк Этьен де Бонно (1715–1780) — французский философ-идеалист.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и
философ, основоположник вульгарного материализма. Его книга «Материя и сила» в
русском переводе появилась в 1860 году.] девятого издания.
— Совершенно правильно, — отвечал он и, желая смутить, запугать ее, говорил тоном
философа, привыкшего мыслить безжалостно. — Гуманизм и борьба — понятия взаимно исключающие друг друга. Вполне правильное представление о классовой борьбе имели только Разин и Пугачев, творцы «безжалостного и беспощадного
русского бунта». Из наших интеллигентов только один Нечаев понимал, чего требует революция от человека.
— Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав руку к сердцу. — Сочиняют много!
Философы, литераторы. Гоголь испугался
русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.
— Ну так, значит, и я
русский человек, и у меня
русская черта, и тебя,
философа, можно тоже на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра же поймаю. А все-таки говори: есть Бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
Я ему сейчас вот говорил: «Карамазовы не подлецы, а
философы, потому что все настоящие
русские люди
философы, а ты хоть и учился, а не
философ, ты смерд».
—
Философ, натурально, не взял; но
русский будто бы все-таки положил у банкира деньги на его имя и написал ему так: «Деньгами распоряжайтесь, как хотите, хоть, бросьте в воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете», — и будто б эти деньги так и теперь лежат у банкира.
Был еще слух, что молодой
русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня» (
философ живет очень бедно).
Главное достоинство Павлова состояло в необычайной ясности изложения, — ясности, нисколько не терявшей всей глубины немецкого мышления, молодые
философы приняли, напротив, какой-то условный язык, они не переводили на
русское, а перекладывали целиком, да еще, для большей легкости, оставляя все латинские слова in crudo, [в нетронутом виде (лат.).] давая им православные окончания и семь
русских падежей.
Я был первый
русский христианский
философ, получивший большую известность на Западе, бóльшую, чем В. Соловьев.
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не хочу, чтобы
философами были те, кто мне служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития
русского народа».].
Интересно сопоставить
русские мессианские и эсхатологические идеи с идеями величайшего
философа польского мессианизма Чешковского, который до сих пор недостаточно еще оценен.
Он не исключительно поэт, он — также ученый филолог, лучший
русский эллинист, блестящий эссеист, учитель поэтов, он — и теолог, и
философ, и теософ.
Но главные фигуры в
русской религиозной мысли и религиозных исканиях XX в. не
философы, а романисты — Достоевский и Л. Толстой.
Из профессоров Духовной академии самый оригинальный и замечательный мыслитель — Несмелов, по духу своему религиозный
философ, а не богослов, и он делает ценный вклад в создание
русской религиозной философии.
Великий европейский
философ, великий ученый, изобретатель, труженик, мученик — все эти труждающиеся и обремененные для нашего
русского великого гения решительно вроде поваров у него на кухне.
— Я невежда в отношении Гегеля… С Фихте [Фихте Иоганн-Готлиб (1762—1814) — немецкий
философ и публицист.] и Шеллингом [Шеллинг Фридрих-Вильгельм (1775—1854) — немецкий
философ, оказавший заметное влияние на развитие
русской философской мысли, особенно в 20-е годы.] я знаком немного и уважаю их, хотя я сам весь, по существу моему, мистик; но знать, говорят, все полезно… Скажите, в чем состоит сущность учения Гегеля: продолжатель ли он своих предшественников или начинатель чего-нибудь нового?..
— О великий
философ земли
русской! — воскликнул Шубин.
Хорошо быть
русским человеком, хорошо быть
философом, но партикуляристическая исключительность в философском призвании и специальности — очень плохое свойство и мешает конкретности, целостности человека.
Фешенебля в нем уже не осталось ничего. Одевался он прилично — и только. И никаких старомодных претензий и замашек также не выказывал. Может быть, долгая жизнь во Франции стряхнула с него прежние повадки. Говорил он хорошим
русским языком с некоторыми старинными ударениями и звуками, например, произносил; не"
философ", а"филозоф".
Этим он хотел сказать, что свою теорию
русского народа они вычитали у философов-немцев, что и было на самом деле.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того
русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и
философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Успокоенные поведением сопровождаемого ими арестанта, поведением, не дававшим места малейшему подозрению даже желания им совершить бегство, жандармы-философы, как прозвал их Савин, при остановке поезда на станции Александрово, обрадованные удачным выполнением ими поручения начальства, разговорились со встретившимися им земляками, упустив лишь на одну минуту вверенного им и подлежащего передаче в руки
русских жандармов арестанта.