Неточные совпадения
Она
молча села в карету Алексея Александровича и
молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл
рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
Лонгрен
молчал, спокойно смотря на метавшегося в лодке Меннерса, только его трубка задымила сильнее, и он, помедлив, вынул ее из
рта, чтобы лучше видеть происходящее.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он
молчал, как будто
рот его навсегда зарос бородой.
— Лечат? Кого? — заговорил он громко, как в столовой дяди Хрисанфа, и уже в две-три минуты его окружило человек шесть темных людей. Они стояли
молча и механически однообразно повертывали головы то туда, где огненные вихри заставляли трактиры подпрыгивать и падать, появляться и исчезать, то глядя в
рот Маракуева.
Так,
молча, он и ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость во
рту и бессвязный шум злых слов в голове, встал у окна, глядя, как ветер обрывает листья с деревьев.
— Нет! Это будет обоснование права мести, — сказал Дронов и даже притопнул ногой, но тотчас же как будто испугался чего-то, несколько секунд
молчал, приоткрыв
рот, мигая, затем торопливо и невнятно забормотал...
Он
молчал, а
рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало.
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами.
Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая
рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Пришел дьякон, только что умывшийся, мокробородый, раскрыл
рот, хотел спросить о чем-то, — Лютов, мигнув на Маракуева, зашипел. Но Маракуев
молча согнулся над столом, размешивая чай, а Клим Самгин вслух подумал...
—
Молчи, закрой
рот и дыши носом.
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера
молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в
рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол,
молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в
рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «
Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— А вы зачем давеча тоже
молчали и не спросили? — раздвинул он
рот в самодовольнейшую улыбку.
В то время, как Нехлюдов входил в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым своим телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся
рот и склонив на бок энергическое и веселое лицо,
молча смотрела на свою собеседницу.
Ему показалось, что она неестественно сжала
рот, чтобы удержать слезы. Ему стало совестно и больно, что он огорчил ее, но он знал, что малейшая слабость погубит его, т. е. свяжет. А он нынче боялся этого больше всего, и он
молча дошел с ней до кабинета княгини.
Он несколько раз уже переходил чрез сени, отворял дверь к докторше и озабоченно оглядывал «пузырей», которые, по его приказанию, сидели за книжкой, и каждый раз, как он отворял дверь,
молча улыбались ему во весь
рот, ожидая, что вот он войдет и сделает что-нибудь прекрасное и забавное.
Люди шли
молча; опустив головы и высунув изо
рта длинные языки, тихонько за ними плелись собаки.
Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и
молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо
рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание.
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский священник, горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали тело, взяли допросы и сели в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные очки и сидел
молча, вздыхая, зевая и крестя
рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил его...
Слышала она, будто у него в Харькове жена есть, и он ей деньгами
рот замазывает, чтобы
молчала…
Вакула уставил на него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов. «Что он говорит?» — безмолвно спрашивала его мина; а полуотверстый
рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк
молчал.
—
Молчи! — крикнула мать. — Зубы у себя во
рту сосчитай, а чужие куски нечего считать… Перебьемся как-нибудь. Напринималась Татьяна горя через число: можно бы и пожалеть.
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным ножом на открытую страницу, заслонив ладонью
рот, читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала
молча перелистывать.
Суровый косоглазый швейцар довольно долго,
молча, с деловым видом, сопя и прикрывая Любкин
рот рукой, колотил ее.
Молчит, хоть бей, хоть брось, все
молчит; словно себе воды в
рот наберет, — все
молчит!
Митенька продолжал
молчать, совершенно хладнокровно пуская
ртом кольца дыма.
Мать наскоро перевязала рану. Вид крови наполнял ей грудь жалостью, и, когда пальцы ее ощущали влажную теплоту, дрожь ужаса охватывала ее. Она
молча и быстро повела раненого полем, держа его за руку. Освободив
рот, он с усмешкой в голосе говорил...
— Теперь
молчите! — и осторожно закутала
рот ему платком.
Я
молча смотрел на нее. Ребра — железные прутья, тесно… Когда она говорит — лицо у ней как быстрое, сверкающее колесо: не разглядеть отдельных спиц. Но сейчас колесо — неподвижно. И я увидел странное сочетание: высоко вздернутые у висков темные брови — насмешливый острый треугольник, обращенный вершиною вверх — две глубокие морщинки, от носа к углам
рта. И эти два треугольника как-то противоречили один другому, клали на все лицо этот неприятный, раздражающий X — как крест: перечеркнутое крестом лицо.
— Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и
молчали, если уж Бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в
роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не…
— Так как же вы смеете
молчать, если знаете! В вашем положении долг каждого мало-мальски порядочного человека — заткнуть
рот всякой сволочи. Слышите вы… армейский донжуан! Если вы честный человек, а не какая-нибудь…
Солдаты шли скоро и
молча и невольно перегоняя друг друга; только слышны были зa беспрестанными раскатами выстрелов мерный звук их шагов по сухой дороге, звук столкнувшихся штыков или вздох и молитва какого-нибудь робкого солдатика: — «Господи, Господи! что это такое!» Иногда поражал стон раненого и крик: «носилки!» (В
роте, которой командовал Михайлов, от одного артиллерийского огня выбыло в ночь 26 человек.)
Полозов проглотил вино, выполоскал себе
рот и руки вымыл, старательно вытер их о салфетку, достал и закурил сигару. Санин
молча глядел на него.
Девочка робко, неловко, вся покраснев, кладет ему худенькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до которого ей не достать, а на рукав. Остальные от неожиданности и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря,
молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и
рты.
—
Молчать! Не возражать! Не разговаривать в строю. В карцер немедленно. А если не виноват, то был сто раз виноват и не попался. Вы позор
роты (семиклассникам начальники говорили «вы») и всего корпуса!
Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые
рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся
молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы.
На мои вопросы по поводу «аттентатора» все
молчали и только махали руками, чуть не зажимая
рот.
А между тем дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и
рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами
молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать.
Я никогда не видал этого человека обиженным, задумавшимся, не помню, чтобы он долго
молчал, — из его мохнатого
рта всегда и даже как будто помимо его желания непрерывным ручьем текли слова.
Чурка встал с земли и
молча, не торопясь, пошел прочь, держась близко к забору. Кострома, сунув пальцы в
рот, пронзительно свистнул вслед ему, а Людмила тревожно заговорила...
Кухарка умерла на наших глазах: наклонилась, чтобы поднять самовар, и вдруг осела на пол, точно кто-то толкнул ее в грудь, потом
молча свалилась на бок, вытягивая руки вперед, а изо
рта у нее потекла кровь.
Сергей растягивает до ушей свой лягушечий
рот, хмурый Максим
молчит, глядя на них строгими глазами неуловимого цвета.
Матвей даже разинул
рот от удивления, и два приятеля с полминуты
молча глядели друг на друга. Потом Дыма отвел глаза и сказал...
Парень поздоровался
молча и нырнул в калитку, а она, снова отирая
рот платком, медленно опустилась на лавку.
— Муха в
рот лезла — оттого и
молчал и сидел сычом. Что, я вам сказки, что ли, буду рассказывать? Сказочницу Маланью берите с собой, коли сказки любите.
Он некоторое время стоял и, видимо, хотел что-то сказать; быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо того только разевал
рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже
молчала и, повернув в сторону рдеющее лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями. Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами стал удаляться назад.
«Всех, кто видел это, оковал страх, — впервые при них так убивали женщину. И долго все
молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным
ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили, находя, что убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их».
Идем
молча — слово не вяжется, во
рту сухо. Чувствую это я и замечаю, что и дядя мой чувствует то же самое, и говорит...
Меня вообще в разговорах не стеснялись. Саша и мой репетитор Николай Васильев раз навсегда предупредили меня, чтобы я
молчал о том, что слышу, и что все это мне для будущего надо знать. Конечно, я тоже гордо чувствовал себя заговорщиком, хотя мало что понимал. Я как раз пришел к разговору о Стеньке. Левашов говорил о нем с таким увлечением, что я сидел, раскрыв
рот. Помню...
Половой сунул в
рот две копейки, схватил чайник и тотчас же принес два куска сахару, прибор и чайник с кипятком. Мой сосед
молча пил до поту, ел баранки и, наконец, еще раз поблагодарив меня, спросил...