Неточные совпадения
Здесь собрались интеллигенты и немало фигур, знакомых лично или по иллюстрациям: профессора, не из крупных, литераторы, пощипывает бородку Леонид Андреев, с его красивым бледным лицом, в тяжелой шапке черных волос, унылый «последний классик народничества», редактор журнала «
Современный мир», Ногайцев, Орехова, ‹Ерухимович›, Тагильский, Хотяинцев, Алябьев, какие-то шикарно одетые дамы, оригинально причесанные, у одной волосы лежали на ушах и на щеках так, что лицо казалось уродливо узеньким и острым.
— Журнал «
Современный мир», книгу третью, роман Арцыбашева «Санин».
О том, как кончатся
современные государства и
мир и чем вновь обновится социальный
мир, он ужасно долго отмалчивался, но наконец я таки вымучил из него однажды несколько слов...
В конце концов, в
современном мире нет ни справедливости, ни свободы.
Наука раскрывает если не Истину, то истины, а
современный мир ввергается во все большую и большую тьму.
Если в народе побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни
современного поколения, то такой народ не может уже иметь истории, не в силах выполнить никакой миссии в
мире.
Эти евангельские слова перефразированы в
современном мире, и их повторяет
современный тоталитаризм, враждебный свободе.
Иной
мир,
мир смысла и свободы, раскрывается лишь в духовном опыте, который отрицают
современные экзистенциалисты.
Современная философия имеет тенденцию к отрицанию дуализма двух
миров,
мира нуменального и
мира феноменального, который восходит к Платону.
Но внимание всех уже оставило их, оно обращено на осетрину; ее объясняет сам Щепкин, изучивший мясо
современных рыб больше, чем Агассис — кости допотопных. Боткин взглянул на осетра, прищурил глаза и тихо покачал головой, не из боку в бок, а склоняясь; один Кетчер, равнодушный по принципу к величиям
мира сего, закурил трубку и говорит о другом.
Такова общая атмосфера европейской жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где
современное западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее, то есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с
миром.
Из книг другого типа: «Судьба человека в
современном мире», которая гораздо лучше формулирует мою философию истории современности, чем «Новое средневековье», и «Источники и смысл русского коммунизма», для которой должен был много перечитать по русской истории XIX века, и «Русская идея».
Одно собрание было посвящено моей книге «Судьба человека в
современном мире».
Я не любил читать произведения
современных второстепенных и третьестепенных писателей, я предпочитал по многу раз перечитывать произведения великих писателей (я неисчислимое количество раз перечитал «Войну и
мир») или читать исторические и авантюрные романы.
Популярность оккультических и теософических течений я объяснял космическим прельщением эпохи, жаждой раствориться в таинственных силах космоса, в душе
мира, а также неспособностью церковного богословия ответить на запросы
современной души.
Это уже был
мир несколько иной, чем Печерск,
мир дворянский и чиновничий, более тронутый
современной цивилизацией,
мир, склонный к веселью, которого Печерск не допускал.
В отношении к этому
миру, к истории, к
современной цивилизации настроение было эсхатологическое.
Этот новый пустынножитель создает себе иной
мир, ни в чем не похожий на низкую
современную действительность, отдается ему с готовностью пожертвовать своей жизнью.
Вопрос о свободе религиозной, о свободе совести, такой жгучий и больной вопрос, ставится коренным образом ложно в
современном мире.
Согласно
современному сознанию человек не имеет глубоких корней в бытии; он не божественного происхождения, он — дитя праха; но именно потому должен сделаться богом, его ждет земное могущество, царство в
мире.
Говорят о вещах далеких и чуждых и
современному Парижу, и всему
современному миру.
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому
современный мир идет разными путями и с разных концов, прежде всего остро ставит вопрос о смысле мировой истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной.
С трудом можно напомнить
современным людям, что догматы — видения, встречи, что догматы раскрываются лишь в мистическом озарении, что через них дан выход в
мир иной.
Неразумность, бессмысленность всего
мира признается
современной философией, и потому не смеет она говорить о неразумности и бессмысленности чудесного.
Замечательнейший
современный теософ-оккультист Р. Штейнер [См. недавно вышедшую его книгу «Die Geheimwissenschaft im Umriss».] разлагает человека на ряд скорлуп, наложенных одна на другую, и выводит все эти скорлупы из эволюции иных планетных
миров.
В-третьих, наконец, не напрасно же сложилась на
миру пословица: не боги горшки обжигают, а чем же, кроме"обжигания горшков", занимается
современный русский человек, к какому бы он полу или возрасту ни принадлежал?
Во-первых,
современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться, то не скажет ли об нем Европа: вот он прошел с мечом и огнем половину цивилизованного
мира, а остался все тем же скорбным главою берлинцем.
Начинается эта гипнотизация с первого возраста в нарочно для того устроенных и обязательных школах, в которых внушают детям воззрения на
мир, свойственные их предкам и прямо противоречащие
современному сознанию человечества.
И как стоит человеку во сне только сделать усилие сознания и спросить себя: да не сон ли это? для того, чтобы мгновенно разрушилось казавшееся ему таким безнадежным положение и он проснулся бы к спокойной и радостной действительности, точно так же и
современному человеку стоит только сделать усилие сознания, усомниться в действительности того, что ему представляет его собственное и окружающее его лицемерие, и спросить себя: да не обман ли это? чтобы он почувствовал себя тотчас же перешедшим так же, как и проснувшийся человек, из воображаемого и страшного
мира в настоящую, спокойную и радостную действительность.
Человеку необходимы внешние раздражения; ему нужна газета, которая бы всякий день приводила его в соприкосновение со всем
миром, ему нужен журнал, который бы передавал каждое движение
современной мысли, ему нужна беседа, нужен театр, — разумеется, от всего этого можно отвыкнуть, покажется, будто все это и не нужно, потом сделается в самом деле совершенно не нужно, то есть в то время, как сам этот человек уже сделался совершенно не нужен.
Как он проводил свое время в Петербурге, это мне не совсем известно, но судя по тому, что он был знаком почти со всеми
современными ему знаменитостями, надо полагать, что он жил не исключительно в свете и среди своих военных товарищей, а держался умных кружков: он лично знал Жуковского, Пушкина, Дельвига, Гоголя, Каратыгина и Брюллова, ходил в дом к Толстым, где перезнакомился со всем тогдашним художественным
миром и сам с успехом занимался как дилетант и живописью и ваянием, что необыкновенно шло его изящной натуре.
Зала, гостиная и кабинет были полны редкостями и драгоценностями; все это досталось князю от деда и от отца, но сам он весьма мало обращал внимания на все эти сокровища искусств: не древний и не художественный
мир волновал его душу и сердце, а, напротив того,
мир современный и социальный!
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что
мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные люди задыхаются в
современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящим образом и полагала, что князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним).
Кто опишет с должным беспристрастием эту ужасную борьбу России с колоссом, который желал весь
мир иметь своим подножием, которому душно было в целой Европе? Мы слишком близки к происшествиям, а на все великое и необычайное должно смотреть издалека. Увлекаясь
современной славой Наполеона, мы едва обращаем взоры на самих себя. Нет, для русских 1812-го года и для Наполеона — потомство еще не наступило!
Им казалось, что личность — дурная привычка, от которой пора отстать; они проповедовали примирение со всей темной стороной
современной жизни, называя все случайное, ежедневное, отжившее, словом, все, что ни встретится на улице, действительным и, следственно, имеющим право на признание; так поняли они великую мысль, «что все действительное разумно»; они всякий благородный порыв клеймили названием Schönseeligkeit [прекраснодушие (нем.).], не усвоив себе смысла, в котором слово это употреблено их учителем [«Есть более полный
мир с действительностию, доставляемый познанием ее, нежели отчаянное сознание, что временное дурно или неудовлетворительно, но что с ним следует примириться, потому что оно лучше не может быть».
Веря в божественное искупление, в то же время принимали, что
современный мир и человек под непосредственным гневом божиим.
Как всякая личность — произведение своего времени, так философия есть в мыслях схваченная эпоха; нелепо предположить, что какая-нибудь философия переходила свой
современный мир» [«Philos, des Rechts», Vorrede.
Пока классицизм и романтизм воевали, один, обращая
мир в античную форму, другой — в рыцарство, возрастало более и более нечто сильное, могучее; оно прошло между ними, и они не узнали властителя по царственному виду его; оно оперлось одним локтем на классиков, другим на романтиков и стало выше их — как «власть имущее»; признало тех и других и отреклось от них обоих: это была внутренняя мысль, живая Психея
современного нам
мира.
Классицизм и романтизм принадлежат двум великим прошедшим; с каким бы усилием их ни воскрешали, они останутся тенями усопших, которым нет места в
современном мире.
Не только
современное, величайшее в
мире, событие, так близко к нам стоявшее, что глаз еще не мог оглянуть его, но и самое содержание романа, основанное на
современном же, известном тогда, происшествии, не могло произвесть полного впечатления и возбудить сильного участия, которое должен произвесть роман.
Они совсем не похожи на
современные романы и повести, в которых
мир и жизнь описываются так, как они в самом деле существуют.
Современная буржуазная мысль, выработавшаяся выродившаяся и бесталанная, предвидя великие события, бороться с коими она не силах, идет к Востоку, пытается оживить умирающие идеи и учения о призрачности
мира, о бессмыслии жизни, об анархическом своеволии личности, оправдывающем ее фантазии и капризы, ее жестокость и деспотизм.
[Один из знаменитых
современных публицистов Европы заметил недавно, что, если б деспотизм мог только над двумя поколениями в
мире процарствовать спокойно, без протестов против него, он бы мог навеки считать обеспеченным свое господство: двух поколений ему достаточно было бы, чтобы исказить в свою пользу смысл и совесть народа.
Я знаю только одного
современного поэта, с такою же мощью затрагивающего мрачные струны души человеческой. Это также поэт, родившийся в рабстве и умерший прежде возрождения отечества. Это певец смерти, Леопарди, которому
мир казался громадным союзом преступников, безжалостно преследующих горсть праведных безумцев.
Выражаясь на языке наших предков, мы «забыли бога», а употребляя
современный способ выражения, мы должны сказать, что ложно понимаем жизнь
мира.
Увы!.. этот блестящий и в своем роде — как и большая часть молодых служащих людей того времени — даже модно-современный адъютант, даже фразисто-либеральный в
мире светских гостиных и кабинетов, который там так легко, так хладнокровно и так административно-либерально решал иногда, при случае, все вопросы и затруднения по крестьянским делам — здесь, перед этою толпою решительно не знал, что ему делать!
Все общество, в разных углах комнат, разбивалось на кружки, и в каждом кружке шли очень оживленные разговоры; толковали о разных
современных вопросах, о политике, об интересах и новостях дня, передавали разные известия, сплетни и анекдоты из правительственного, военного и административного
мира, обсуждали разные проекты образования, разбирали вопросы истории, права и даже метафизики, и все эти разнородные темы обобщались одним главным мотивом, который в тех или других вариациях проходил во всех кружках и сквозь все темы, и этим главным мотивом были Польша и революция — революция польская, русская, общеевропейская и, наконец, даже общечеловеческая.
Однако для Бога в Его промышлении о
мире всемогущество не существует только как власть, в качестве «отвлеченного начала» [Термин В. С. Соловьева, под которым он понимает ложные и бесплодные принципы
современной ему западной философии.
Мир является великой иерархией идейных существ, идейным организмом, и в этом постижении софийности «мертвого»
мира лежит заслуга оккультизма [Под оккультизмом я разумею здесь не столько
современный, школьный оккультизм, воспитываемый особой тренировкой, но общую природную способность человека проникать за кору явлений, особенно свойственную народам в ранние эпохи развития и отразившуюся в сказке, эпосе, фольклоре, верованиях и «суевериях».], сближающая его с ««поэтическим восприятием» природы вообще.
Но именно таково было его основное чувствование
мира, и в бессознательном этом чувствовании было больше глубины и силы, чем в холодных философствованиях какого-нибудь благополучного
современного мистика.