Неточные совпадения
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при
море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на
просторе.
Город как будто сдавлен ими, только к юго-западу раздвигается безграничный
простор: там
море сливается с небом.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту, когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и
простор, беспредельность,
море!
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на
море, ни на суше, ни в людях, ни в кораблях. У него была вражда только к одной большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах предмету, которая стояла в его каюте и отнимала у него много
простора и свету.
На пристани около сторожки лежит скелет молодого кита, когда-то счастливого, резвого, гулявшего на
просторе северных
морей, теперь же белые кости богатыря лежали в грязи и дождь точил их…
Змеиный вид, жестокий;
простор — краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное
море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет…
Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось
море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского
простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте.
Как в ясной лазури затихшего
моряВся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном
простореВсе та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь сила его открывается.
Северные сумерки и рассветы с их шелковым небом, молочной мглой и трепетным полуосвещением, северные белые ночи, кровавые зори, когда в июне утро с вечером сходится, — все это было наше родное, от чего ноет и горит огнем русская душа; бархатные синие южные ночи с золотыми звездами, безбрежная даль южной степи, захватывающий
простор синего южного
моря — тоже наше и тоже с оттенком какого-то глубоко неудовлетворенного чувства.
Чем тебе не любо на
простореВысоко под облаком летать,
Корабли лелеять в синем
море,
За кормою волны колыхать?
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце
море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в
простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок
моря.
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она едет по этим полям в полном одиночестве и радуется
простору, волнам золотого
моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Словно шел по узкому, как лезвие ножа, высочайшему горному хребту и на одну сторону видел жизнь, а на другую видел смерть, как два сверкающих, глубоких, прекрасных
моря, сливающихся на горизонте в один безграничный широкий
простор.
Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине
море,
Всюду веешь на
просторе,
Не боишься никого,
Кроме Бога одного.
Ступай себе в синее
море,
Гуляй там себе на
просторе».
Почему на меня пахнуло от него только призывом раздолья и
простора,
моря, тайги и степи?
Дети наши были совершенно равнодушны к маленькому домашнему садику ввиду свободы и
простора, которые открывал им берег
моря, и только кухарка с горничною немножко дулись, так как они рассчитывали на даче пить кофе в «присаднике»; но когда это не удалось, я позаботился успокоить их претензию предоставлением им других выгод, и дело уладилось.
Вот дальними грянул раскатами гром,
Сверкнуло в пучинном
просторе,
И огненным светом зардела кругом
Глубокая празелень
моря.
И снова ревность, бешенство, любовь
В пустой груди бушуют на
просторе,
Изломанный челнок, я снова брошен в
море,
Вернусь ли к пристани я вновь?
Былину старинную он затянул;
В зелёном, пустынном
простореС припевом дубравный сливается гул:
«Ой
море, ой синее
море!
Полно смотреть в это звездное
море,
Полно стремиться к холодной луне!
Мало ли счастья в житейском
просторе?
Мало ли жару в сердечном огне?
Постелим скатерти у
моря,
Достанем ром, заварим чай,
И все возляжем на
простореСмотреть, как пламя, с ночью споря,
Померкнет, вспыхнет невзначай
И озарит до половины
Дубов зелёные вершины,
Песчаный берег, водопад,
Крутых утёсов грозный ряд,
От пены белый и ревущий
Из мрака выбежавший вал
И перепутанного плюща
Концы, висящие со скал.
Но Дуня ничего не понимала. Смотрела, как зачарованная, то на сверкающий под солнцем залив, то на хвойные лучистые шапки сосен, сбегавшие вниз по склону к обрыву, то на дачу баронессы, настоящий дворец с разбитым вокруг него садом. И опять на
море, на сосны, на раскинувшийся над нею голубой
простор.
Причина этого явления скоро разъяснилась. Ветер, пробегающий по долине реки Сонье, сжатый с боков горами, дул с большой силой. В эту струю и попали наши лодки. Но как только мы отошли от берега в
море, где больше было
простора, ветер подул спокойнее и ровнее. Это заметили удэхейцы, но умышленно ничего не сказали стрелкам и казакам, чтобы они гребли энергичнее и чтобы нас не несло далеко в
море.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое село, как кит на
море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на
простор густой потный пар, и из темных дверей то одной, то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
На
море полный штиль. С высокого обрыва я долго смотрел на маленькую шхуну, застывшую в голубом
просторе. Ее белые паруса были неподвижны, и она казалась счастливою, как я в тот день. И снова великое спокойствие снизошло на меня, и святое имя Марии звучало безмятежно и чисто, как воскресный колокол на дальнем берегу.
Жарким золотым светом смеется воздух, соленым
простором дышит темно-синее
море, зовущий аромат льется от белых акаций.