Неточные совпадения
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах
людей, имеющих успех и уверенных в
признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление Божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в
признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими
людьми в одно общество верующих, которое называют церковью.
Следовало бы тоже принять во внимание и прежнюю жизнь
человека, потому что, если не рассмотришь все хладнокровно, а накричишь с первого раза, — запугаешь только его, да и
признанья настоящего не добьешься: а как с участием его расспросишь, как брат брата, — сам все выскажет и даже не просит о смягчении, и ожесточенья ни против кого нет, потому что ясно видит, что не я его наказываю, а закон.
Сделаю наконец полное
признание: этот
человек был мне дорог!
Поставив себе вопрос о том, справедливо ли то православие, в котором он рожден и воспитан, которое требуется от него всеми окружающими, без
признания которого он не может продолжать свою полезную для
людей деятельность, — он уже предрешал его.
И он вдруг понял, что то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к
людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве
признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный
человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое
признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
Сартр хочет найти выход в
признании свободы
человека, которая не определяется его свободой.
Признание высшим благом счастья, благополучия, безболезненного состояния
людей, прямых интересов данного поколения должно привести к застою, к боязни творческого движения и истории.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному
признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем
людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что
люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Формально принятые, эти две сентенции — чистая таутология, но, таутология или нет, — она прямо вела к
признанию предержащих властей, к тому, чтоб
человек сложил руки, этого-то и хотели берлинские буддаисты.
Поверхностные и неповерхностные
люди довольно смеялись над отцом Енфантен и над его апостолами; время иного
признания наступает для этих предтеч социализма.
По обыкновению, Бурмакин забыл об исходной точке и ударился в сторону. При таких условиях Милочка могла говорить что угодно, оставаясь неприкосновенною в своей невменяемости. Все ей заранее прощалось ради «святой простоты», которой она была олицетворением, и ежели порою молодому
человеку приводилось испытывать некоторую неловкость, выслушивая ее наивные
признания, то неловкость эта почти моментально утопала в превыспренностях, которыми полна была его душа.
В философии нового времени христианство проникает в мысль, и это выражается в перенесении центральной роли с космоса на
человека, в преодолении наивного объективизма и реализма, в
признании творческой роли субъекта, в разрыве с догматическим натурализмом.
Я был первоначально потрясен различением мира явлений и мира вещей в себе, порядка природы и порядка свободы, так же как
признанием каждого
человека целью в себе и недопустимостью превращения его в средство.
Спиритуалистическая направленность соединялась во мне с направленностью антропоцентрической, с
признанием центрального значения
человека.
Принципиально, духовно обоснованный анархизм соединим с
признанием функционального значения государства, с необходимостью государственных функций, но не соединим с верховенством государства, с его абсолютизацией, с его посягательством на духовную свободу
человека, с его волей к могуществу.
Первоначально европейский гуманизм совсем не означал
признания самодостаточности
человека и обоготворения человечества, он имел истоки не только в греко-римской культуре, но и в христианстве.
В этом типе психологически неприятно —
признание себя центром вселенной, а в отношении к другим
людям — метод лести и взвинчивания, которым собираются сливки человечества.
Признания эти Гаврила Ардалионович сделал ему, Афанасию Ивановичу, сам, и давно уже, по-дружески и от чистого молодого сердца, и что об этом давно уже знает и Иван Федорович, благодетельствующий молодому
человеку.
Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого
человека и даже в самое мгновение
признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
Увольнение этого ученика Аракчеева, вора, взяточника, несмотря на полное невежество, игравшего роль временщика при Николае I, рассматривалось обществом как доказательство отхода Александра II от реакционной политики его отца.] сменен, но, может быть, не знаете, что это был единственный
человек в России, qui a en le suffrage universelle [Буквально: который получил всеобщее
признание (франц.).] (то есть, что мнения согласны были на его счет).
— Знаете, отчего мы так сошлись с вами, — сказал он, добродушным и умным взглядом отвечая на мое
признание, — отчего я вас люблю больше, чем
людей, с которыми больше знаком и с которыми у меня больше общего? Я сейчас решил это. У вас есть удивительное, редкое качество — откровенность.
— Тот самый; во-первых —
человек безукоризненной честности, во-вторых — самостоятельный, и он вдруг предположил… Они в этом своем величии опьяневают как-то и забывают всякое приличие!.. Предположил заместить его Пиколовым — этой дрянью, швалью, так что это почти публичное
признанье в своей связи с его женою!
Прежде простец говорил:"мы
люди темные", — в надежде укрыться под этим знаменем от вменяемости; теперь он стал избегать такого
признания, потому что понял, что оно ни от чего его не освобождает, но, напротив, дает право распорядиться с ним по произволению.
Однако ж я был бы неправ, если бы скрыл, что на стороне Эйдткунена есть одно важное преимущество, а именно: общее
признание, что
человеку свойственно человеческое.
Может быть при допущении того, что 2 равно 3, подобие математики, но не может быть никакого действительного математического знания. И при допущении убийства в виде казни, войны, самозащиты, может быть только подобие нравственности, но никакой действительной нравственности.
Признание жизни каждого
человека священной есть первое и единственное основание всякой нравственности.
Патриотическое суеверие поощряется устройством правительствами и правящими классами на собранные с народа средства общественных торжеств, зрелищ, памятников, празднеств, располагающих
людей к
признанию исключительной значительности одного своего народа и величия одного своего государства и правителей его и к недоброжелательству и даже ненависти к другим народам.
Провозглашение это возникло при следующих условиях: Вильям Ллойд Гаррисон, рассуждая в существовавшем в 1838 году в Америке обществе для установления мира между
людьми о мерах прекращения войны, пришел к заключению, что установление всеобщего мира может быть основано только на явном
признании заповеди непротивления злу насилием (Мф. V, 39) во всем ее значении, так, как понимают ее квакеры, с которыми Гаррисон находился в дружеских сношениях.
На этом
признании необходимости и потому неизменности существующего порядка зиждется и то всегда всеми участниками государственных насилий приводимое в свое оправдание рассуждение о том, что так как существующий порядок неизменен, то отказ отдельного лица от исполнения возлагаемых на него обязанностей не изменит сущности дела, а может сделать только то, что на месте отказавшегося будет другой
человек, который может исполнить дело хуже, т. е. еще жесточе, еще вреднее для тех
людей, над которыми производится насилие.
Только бы каждый из нас постарался понять и признать ту христианскую истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и просится нам в душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что мы не видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая зовет нас, и смело исповедовали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни, тысячи, миллионы
людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как и мы, видят истину и так же, как и мы, только ждут от других
признания ее.
Если в прежнее время, во времена Рима, в Средние века, случалось, что христианин, исповедуя свое учение, отказывался от участия в жертвах, от поклонения императорам, богам, или в Средние века от поклонения иконам, от
признания папской власти, то отрицания эти, во-первых, были случайны:
человек мог быть поставлен в необходимость исповедания своей веры и мог прожить жизнь, не будучи поставлен в эту необходимость.
Свобода, заключенная между пределами незнания истины и
признания известной степени ее, кажется
людям не свободою, тем более, что, хочет или не хочет
человек признать открывшуюся ему истину, он неизбежно будет принужден к исполнению ее в жизни.
Так что если прежде только
человек, исповедующий церковное религиозное учение, мог, признавая себя при этом чистым от всякого греха, участвовать во всех преступлениях, совершаемых государством, и пользоваться ими, если он только при этом исполнял внешние требования своего исповедания, то теперь и все
люди, не верящие в церковное христианство, имеют такую же твердую светскую научную основу для
признания себя чистыми и даже высоконравственными
людьми, несмотря на свое участие в государственных злодеяниях и пользование ими.
Как это и сказано в Евангелии: «и никто не придет ко мне, если отец не привлечет его к себе» (Иоан. VI, 44), т. е. что
признание истины, составляющее причину всех явлений жизни человеческой, не зависит от внешних явлений, а от каких-то внутренних свойств
человека, не подлежащих его наблюдению.
А это-то
признание того, что то, что нам кажется злом, то и есть зло, или совершенное непонимание вопроса, и служит основой суждений светских критиков о христианском учении, так что суждения о моей книге, как церковных, так и светских критиков, показали мне то, что большинство
людей прямо не понимают не только самого учения Христа, но даже и тех вопросов, на которые оно служит ответом.
Пренебрегая сущностью истинной жизни, состоящей в
признании и исповедании истины, и напрягая свои усилия для улучшения своей жизни на внешние поступки,
люди языческого жизнепонимания подобны
людям на пароходе, которые бы для того, чтобы дойти до цели, заглушили бы паровик, мешающий им разместить гребцов, и в бурю старались бы, вместо того чтобы идти готовым уже паром и винтом, грести не достающими до воды веслами.
Стоит
людям только понять это: перестать заботиться о делах внешних и общих, в которых они не свободны, а только одну сотую той энергии, которую они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на
признание и исповедание той истины, которая стоит перед ними, на освобождение себя и
людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни, который мучает
людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось бы то царство божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы
люди по своему сознанию.
Признание же известной истины или непризнание ее зависит не от внешних, а от каких-то других причин, находящихся в самом
человеке.
Никого не удивляет и то, как либеральная наука доказывает, рядом с
признанием равенства, братства, свободы
людей, необходимость войска, казней, таможен, цензуры, регламентации проституции, изгнания дешевых работников, запрещений эмиграции, необходимости и справедливости колонизации, основанной на отравлении, ограблении и уничтожении целых пород
людей, называемых дикими, и т. п.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие народы, но нельзя, как это делают ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не существует или что
признание за известными лицами или собраниями
людей (тем менее, когда эти
люди мы сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все знаем, что такое
признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть
люди, не признающие за известными
людьми или собраниями этого права.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям
людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к
людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при
признании равенства всех
людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного
людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных
людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших
людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе
людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Так,
человек, совершив под влиянием страсти поступок, противный сознанной истине, остается все-таки свободным в
признании или непризнании ее, т. е. может, не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок дурным и осуждать себя в нем.
«Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам». Единственный смысл жизни
человека состоит в служении миру содействием установлению царства божия. Служение же это может совершиться только через
признание истины и исповедание ее каждым отдельным
человеком.
И вот в
признании или непризнании этих-то истин и свободен
человек.
Так что иногда при всех внешних, казалось бы, выгодных условиях для
признания истины один
человек не признает ее, и, напротив, другой при всех самых невыгодных к тому условиях без всяких видимых причин признает ее.
Но мало этого, в Германии, там, откуда и взялась общая воинская повинность, Каприви высказал то, что старательно скрывалось прежде, то, что
люди, которых надо будет убивать, не одни иноземцы, но свои, те самые рабочие, из которых взято большинство солдат. И это
признание не открыло глаза
людям, не ужаснуло их. И после этого, как и прежде, они продолжают идти, как бараны, в ставку и подчиняться всему тому, что от них требуют.
Человек одинаково несвободен в непризнании первых и в
признании вторых.
Для каждого
человека есть всегда истины, не видимые ему, не открывшиеся еще его умственному взору, есть другие истины, уже пережитые, забытые и усвоенные им, и есть известные истины, при свете его разума восставшие перед ним и требующие своего
признания. И вот в
признании или непризнании этих-то истин и проявляется то, что мы сознаем своей свободой.
По учению Христа
человек, который видит смысл жизни в той области, в которой она несвободна, в области последствий, т. е. поступков, не имеет истинной жизни. Истинную жизнь, по христианскому учению, имеет только тот, кто перенес свою жизнь в ту область, в которой она свободна, — в область причин, т. е. познания и
признания открывающейся истины, исповедания ее, и потому неизбежно следующего, — как воз за лошадью, исполнения ее.