Неточные совпадения
Конечно, тревога эта преимущественно сосредоточивается
на поверхности; однако ж едва ли возможно утверждать, что и
на дне в это время обстоит благополучно.
А Угрюм-Бурчеев все маршировал и все смотрел прямо, отнюдь не подозревая, что под самым его носом кишат дурные страсти и чуть-чуть не воочию выплывают
на поверхность неблагонадежные элементы.
Собственная внутренняя жизнь города спряталась
на дно,
на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, [Эмана́ция (лат.) — истечение, излучение.] которые и завладели всецело ареной истории.
Это намерение было очень странное, ибо в заведовании Фердыщенка находился только городской выгон, который не заключал в себе никаких сокровищ ни
на поверхности земли, ни в недрах оной.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина,
на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился в его голове…
И
на этом деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледное отражение чувства, явление, подобное неожиданному появлению
на поверхности вод утопающего, произведшему радостный крик в толпе, обступившей берег.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее
на выражение показалось
на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось
на дне ее, не производило решительно никакого потрясения
на поверхности.
Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки; желтый дрок выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела
на поверхности; занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще.
Все минувшее, все, что было заглушено нынешними козацкими биваками, суровой бранною жизнью, — все всплыло разом
на поверхность, потопивши, в свою очередь, настоящее.
Верхние листья блестели
на поверхности океана; тот, кто ничего не знал, как знала Ассоль, видел лишь трепет и блеск.
«Конечно, эта смелая книга вызовет шум. Удар в колокол среди ночи. Социалисты будут яростно возражать. И не одни социалисты. “Свист и звон со всех сторон”.
На поверхности жизни вздуется еще десяток пузырей».
Дни потянулись медленнее, хотя каждый из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до вечера летать над городом. Самгин смотрел
на них в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось в нем, как
на поверхности зеркала.
Он видел, что каждый из людей плавает
на поверхности жизни, держась за какую-то свою соломинку, и видел, что бесплодность для него словесных дождей и вихрей усиливала привычное ему полупрезрительное отношение к людям, обостряло это отношение до сухой и острой злости.
Однако действительность, законно непослушная теориям, которые пытались утихомирить ее, осаждаясь
на ее
поверхности густой пылью слов, — действительность продолжала толкать и тревожить его.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало
на поверхности воды; за рекою,
на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли поднимались пышные облака.
Не слушая ее, Самгин прошел к себе, разделся, лег, пытаясь не думать, но — думал и видел мысли свои, как пленку пыли
на поверхности темной, холодной воды — такая пленка бывает
на прудах после ветреных дней.
Придерживая очки, Самгин взглянул в щель и почувствовал, что он как бы падает в неограниченный сумрак, где взвешено плоское, правильно круглое пятно мутного света. Он не сразу понял, что свет отражается
на поверхности воды, налитой в чан, — вода наполняла его в уровень с краями, свет лежал
на ней широким кольцом; другое, более узкое, менее яркое кольцо лежало
на полу, черном, как земля. В центре кольца
на воде, — точно углубление в ней, — бесформенная тень, и тоже трудно было понять, откуда она?
Поверхность шара и
на этом пространстве образует дугу, закрывающую даль».
Направо идет высокий холм с отлогим берегом, который так и манит взойти
на него по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря
на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в море; по светлой
поверхности пролива чернеют разбросанные камни.
На последнем плане синеет мыс Номо.
«Смотрите, смотрите!» — закричат все, но все и без того смотрят, как стадо бонитов гонится за несчастными летуньями, играя фиолетовой спиной
на поверхности.
И горизонт уж не казался нам дальним и безбрежным, как, бывало,
на различных океанах, хотя дугообразная
поверхность земли и здесь закрывала даль и, кроме воды и неба, ничего не было видно.
Плавание в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти было нельзя: диагональ отводила нас в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь в поту, одетый в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый
на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над
поверхностью воды летучие рыбы.
Это, как я теперь увидел, буруны бешено плещутся в берег; увидел и узкость: надо проходить под боком отвесного утеса, чтобы избежать гряды видных
на поверхности камней, защищающих вход от волн с океана.
Хвост ее болтался в воде, а все остальное выходило
на поверхность.
— Он показался
на поверхности воды, проплыл под мостиком. Мы закричали, погнались за ним; он перепугался и ушел туда. Вот, вот
на этом самом месте…
Она судорожно ухватилась своей горевшей маленькой рукой за его руку и в таком положении откинулась
на подушку; ей казалось, что она медленно проваливается в какую-то глубокую яму, и только одна рука доктора еще в состоянии удержать ее
на поверхности земли.
Этим она оставалась
на поверхности; говорилось о том, как развитие происходит.
Но к этой смене народных призваний, всегда столь многое изменяющей
на поверхности земли, совсем неприложимы суждения статической справедливости.
Эта точка зрения не берет глубины вопроса, остается
на поверхности.
Идея демократии была осознана и формулирована в такую историческую эпоху, когда религиозное и философское сознание передовых слоев европейского человечества было выброшено
на поверхность и оторвано от глубины, от духовных истоков человека.
И лишь поскольку я выброшен
на поверхность, я могу чувствовать себя оторванным от недр народной жизни.
В действительности же номинализм этого миросозерцания идет дальше, он разлагает и человека, принужден отвергнуть реальность души человека, всегда ведь связанной с бесконечной глубиной бытия мирового, и выбрасывает человека
на поверхность.
Мировое дело овладения
поверхностью земли и расселения
на ней народов представляется уже законченным.
Эту идею мир дохристианский знает в форме выбрасывания вовне,
на поверхность.
Мир необходимости, отчуждения, абсурдности, конечности, вражды — есть мир суженного сознания, выброшенного
на поверхность, для которого закрыта бесконечность.
С более углубленной точки зрения мировая война до последней степени обостряет вопрос о мировом устройстве земного шара, о распространении культуры
на всю
поверхность земли.
Великие державы ведут мировую политику, претендуют распространять свое цивилизующее влияние за пределы Европы,
на все части света и все народы,
на всю
поверхность земли.
Объективный смысл империализма глубже и шире того, что
на поверхности называют империалистической политикой.
В Европе давно уже есть тайная, внутренняя тяга
на Восток, которая
на поверхности истории получала разные выражения.
Или нужно бесстрастно стать
на другой путь и признать, что дух не зависит от материи и что функциональная связь духовного и материального
на поверхности жизни из глубины, изнутри совсем иное означает.
Но эта слабость и узость человеческого сознания, эта выброшенность человека
на поверхность не может быть опровержением той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей природе и что в нем и для него совершается вся история.
Если остаться
на поверхности жизни, то тьма поглотит нас.
Это более глубокое и широкое мироощущение и сознание не допускает тех рационалистических иллюзий, для которых будущее мира определяется лишь силами, лежащими
на самой
поверхности ограниченного куска земли.
Все социальные учения XIX века были лишены того сознания, что человек — космическое существо, а не обыватель поверхностной общественности
на поверхности земли, что он находится в общении с миром глубины и с миром высоты.
Но в действительности глубоко «буржуазны» эти частные социальные мировоззрения, выбрасывающие человека
на поверхность и замыкающие его в его интересах, в его перспективах благополучия и «частного» земного рая.
Но значение империализма, как неизбежного фазиса развития современных обществ, для объединения человечества
на всей
поверхности земли и для создания космической общественности может быть признано безотносительно к положительному пафосу империализма.
И «буржуазно» все, что оставляет его
на поверхности и признает в нем лишь
поверхность.
На поверхности национальной жизни всегда будут существовать духовные центры, но не должно это носить характера духовной бюрократизации жизни.
Так представляется, если оставаться
на поверхности, но
на большой глубине этот конфликт совершенно устраняется только в Царствии Божием.
Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь. Туман, лежавший доселе
на поверхности воды, поднялся кверху и превратился в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно — ничего не видно. Слышно было, как ветер трепал кусты и деревья, как неистовствовало море и лаяли в селении собаки.