Неточные совпадения
Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я
привык к этим взглядам; но некогда они составляли
мое блаженство. Княгиня усадила дочь за фортепьяно; все просили ее спеть что-нибудь, — я молчал и, пользуясь суматохой, отошел
к окну с Верой, которая мне хотела сказать что-то очень важное для нас обоих… Вышло — вздор…
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало:
к печали я так же легко
привыкаю, как
к наслаждению, и жизнь
моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи, скребет и
моет и детей обмывает, ибо
к чистоте сызмалетства
привыкла, а с грудью слабою и
к чахотке наклонною, и я это чувствую.
Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то
мой Бопре очень скоро
привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка.
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на него… Я
привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на
мою: мне было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
О, они все
привыкли тогда
к моим беспрерывным «последним решениям» и потом малодушным отменам их.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в
моей маленькой каюте: я
привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг
к двери — и все тут.
Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я, может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот
к нему-то я и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что
мыло не распускается в морской воде, что я не моряк,
к морскому образу жизни не
привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
В жену
мою до того въелись все привычки старой девицы — Бетховен, ночные прогулки, резеда, переписка с друзьями, альбомы и прочее, — что ко всякому другому образу жизни, особенно
к жизни хозяйки дома, она никак
привыкнуть не могла; а между тем смешно же замужней женщине томиться безыменной тоской и петь по вечерам «Не буди ты ее на заре».
Не тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не тем, что было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена, что тело
мое было предано поруганью, а тем, что я
привыкла к праздности,
к роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю то, чего не хочу — вот это разврат!
Вот какое чудо я увидела, друг
мой Полина, и вот как просто оно объясняется. И я теперь так
привыкла к нему, что мне уж кажется странно: как же я тогда удивлялась ему, как же не ожидала, что найду все именно таким, каким нашла. Напиши, имеешь ли ты возможность заняться тем,
к чему я теперь готовлюсь: устройством швейной или другой мастерской по этому порядку. Это так приятно, Полина.
Увлекаясь больше и больше
моей симпатией
к отсутствующей кузине, я не давал себе именно отчета в чувстве, связывавшем меня с ней. Я
к нему
привык и не следил за тем, изменилось оно или нет.
Весть о
моем отъезде огорчила его, но он так
привык к лишениям, что через минуту, почти светло улыбнувшись, сказал мне...
— Да зачем же? — спросил Гарибальди, улыбаясь, — я
к моей палке
привык.
Действительность, представившаяся
моим глазам, была поистине ужасна. Я с детства
привык к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д.,
привык до того, что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут же я увидал картину такого возмутительного свойства, что на минуту остановился как вкопанный, не веря глазам своим.
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив дверь в переднюю, прошел оттуда в гостиную… Сумерки прошли, или глаза
мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился перед креслом, на котором Лена сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике лежал апельсин, который она держала в руках.
— Харитина, помнишь
мою свадьбу? — заговорил он, не открывая глаз, — ему страстно хотелось исповедаться. — Тогда в моленной… У меня голова закружилась… и потом весь вечер я видел только тебя. Это грешно… я мучился… да. А потом все прошло… я
привык к жене… дети пошли… Помнишь, как ты меня целовала тогда на мельнице?
Спасибо, родной. Я
привыкла к кофе. Пью его и днем и ночью. Спасибо,
мой старичок. (Целует Фирса.)
— Мы, — говорит, —
к своей родине привержены и тятенька
мой уже старичок, а родительница — старушка и
привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании.
Марья Петровна благодарит вас за письмо. Старушка, ровесница Louis Philippe, очень довольна, что работа ее вам понравилась, и ей несколько приятно, что в Тобольске умеют ценить наши изделия. Мы необыкновенно ладно живем. Она ко мне
привыкла и я
к ней. Дети и няньки со мной в дружбе.
К счастию, между последними нет красавиц — иначе беда бы
моему трепещущему сердцу, которое под холодною
моею наружностию имеет свой голос…
— Да я уж
привык к таким встрепкам, только досадно подумать, за что это на
мою долю их так много выпадает. Ведь вот всегда так, как видите. Ну чем я виноват сегодня?
С грустью оставлял я Сергеевку и прощался с ее чудесным озером, мостками, с которых удил,
к которым
привык и которых вид до сих пор живет в
моей благодарной памяти; простился с великолепными дубами, под тенью которых иногда сиживал и которыми всегда любовался.
Я уже
привык к чистосердечному излиянию всех
моих мыслей и чувств в ее горячее материнское сердце,
привык поверять свои впечатления ее разумным судом,
привык слышать ее живые речи и находить в них необъяснимое удовольствие.
Я был слишком самолюбив, чтобы
привыкнуть к своему положению, утешался, как лисица, уверяя себя, что виноград еще зелен, то есть старался презирать все удовольствия, доставляемые приятной наружностью, которыми на
моих глазах пользовался Володя и которым я от души завидовал, и напрягал все силы своего ума и воображения, чтобы находить наслаждения в гордом одиночестве.
Генерал, впрочем, совершенно уже
привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой
мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
Я не
привык к таким сценам; я бы минуты не остался здесь после этого, если б не интересы
моего сына…
— Что такое тебе
мой слюняй сделал? — горячо вступается Пашенька, которая до того уже
привыкла к этому прозвищу, что и сама нередко, по ошибке, называет мужа слюняем.
Я делал, что хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним
моим гувернером-французом, который никак не мог
привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением на лице по целым дням валялся на постели.
Но
к тому, что мне смутно чудилось теперь в Зинаиде, — я
привыкнуть не мог… «Авантюрьерка», [От aventurière — авантюристка, искательница приключений (фр.).] — сказала про нее однажды
моя мать.
Барин
мой, отец его, из полячков был чиновник и никогда, прохвостик, дома не сидел, а все бегал по своим товарищам в карты играть, а я один с этой
моей воспитомкой, с девчурочкой, и страшно я стал
к ней
привыкать, потому что скука для меня была тут несносная, и я от нечего делать все с ней упражнялся.
— Было, — продолжала она, — что я в самом деле полюбила его,
привыкла, наконец,
к нему и вижу в то же время, что нравилась ему, потому что, как хочешь, он целые дни просиживает у меня, предупреждает малейшие
мои желания, читает мне, толкует — а между тем деньжонки
мои начинают подходить все.
В какой мере все это тешило самолюбие героя
моего, — сказать трудно; во всяком случае, он, кажется, начинал уж
привыкать к своему не совсем, конечно, честному, но зато высокоблистательному положению.
— Как они подскочили, братцы
мои, — говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за плечами, — как подскочили, как крикнут: Алла, Алла! [Наши солдаты, воюя с турками, так
привыкли к этому крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже кричат «Алла!»] так так друг на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте рассказа Гальцин остановил его.
Я предсказал тебе, что ты не
привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на
мое руководство, просил советов… говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества… о практическом направлении века — ну вот тебе!
— Так-то-с, Николай Петрович, — говорил мне старик, следуя за мной по комнате, в то время как я одевался, и почтительно медленно вертя между своими толстыми пальцами серебряную, подаренную бабушкой, табакерку, — как только узнал от сына, что вы изволили так отлично выдержать экзамен — ведь ваш ум всем известен, — тотчас прибежал поздравить, батюшка; ведь я вас на плече носил, и бог видит, что всех вас, как родных, люблю, и Иленька
мой все просился
к вам. Тоже и он
привык уж
к вам.
Все это, и особенно то, что в этом обществе со мной обращались просто и серьезно, как с большим, говорили мне свои, слушали
мои мнения, —
к этому я так мало
привык, что, несмотря на блестящие пуговицы и голубые обшлага, я все боялся, что вдруг мне скажут: «Неужели вы думаете, что с вами серьезно разговаривают? ступайте-ка учиться», — все это делало то, что в этом обществе я не чувствовал ни малейшей застенчивости.
Привыкай к пеленанью,
мой милый,
Привыкай, не шутя говорю,
Подрастешь да исполнишься силой,
Так и мысль спеленают твою.
По мере того как вы будете примечать сии движения и относить их
к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью скажете: «так точно, это он, господь, бог
мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно
привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли.
— Куда тебе ехать, сын
мой? — сказал он. — Мы все тебя любим, все
к тебе
привыкли. Кто знает, может, и тебя посетит благодать божия, и ты навсегда останешься с нами! Послушай, Максим, не уезжай от нас!
— Вам бы все только балагурить, — ответил Николай Артемьевич. — Вы не хотите войти в
мое положение; вы не хотите понять, что я
привык к этой женщине, что я привязан
к ней наконец, что отсутствие ее меня должно мучить. Вот уж октябрь на дворе, зима на носу… Что она может делать в Ревеле?
Любовь
мою к матери у меня испортили, отняли; едва четыре года, как я узнала, что она —
моя мать; мне было поздно
привыкнуть к мысли, что у меня есть мать: я ее любила как кормилицу…
— Не посетуйте, дорогие гости: чем угощать вас, и сам не ведаю! — сказал Кондратий, когда Дуня поставила на стол ушицу, приправленную луком и постным маслом (девушка старалась не смотреть на Ваню). — Вы
привыкли к другой пище, вам не в охоту
моя постная еда…
Серебряков. Всю жизнь работать для науки,
привыкнуть к своему кабинету,
к аудитории,
к почтенным товарищам — и вдруг, ни с того ни с сего, очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей, слушать ничтожные разговоры… Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти… Не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне
моей старости!
Боков удалец хоть куда, но и мне почет немалый был: уж очень поразило их
мое цирковое искусство, меткая стрельба да знание лошади — опыт прошлого.
К горам, которые я впервые увидел, я скоро
привык. Надо сказать, что Боков подарил мне еще на зимовнике свою черкеску, бурку, кинжал — словом, одел меня настоящим кабардинцем и сам так же был одет. Боков взял со стены своего кабинета две нарезные двустволки — охота будет.
Бабушка после этого только скорее заспешила разделом, о котором нечего много рассказать: он был сделан с тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии:
моему отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до раздела, дяде Якову Конубрь, а бабушка оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию делить деревни, в которых были господские дома, но и дядя и отец слышать об этом не хотели и просили мать почтить их позволением оставить в ее владении Протозаново,
к которому она
привыкла.
— Друг
мой! — сказала Полина, прижав
к своему сердцу руку Рославлева, — не откажи мне в этом! Я не сомневаюсь, не могу сомневаться, что буду счастлива; но дай мне увериться, что и я могу составить твое счастие; дай мне время привязаться
к тебе всей
моей душою,
привыкнуть мыслить об одном тебе, жить для одного тебя, и если можно, — прибавила она так тихо, что Рославлев не мог расслышать слов ее, — если можно забыть все, все прошедшее!
— После,
мой друг! после. Дай мне
привыкнуть к мысли, что это был бред, сумасшествие, что я видела его во сне. Ты узнаешь все, все,
мой друг! Но если его образ никогда не изгладится из
моей памяти, если он, как неумолимая судьба, станет между мной и
моим мужем?.. о! тогда молись вместе со мною, молись, чтоб я скорей переселилась туда, где сердце умеет только любить и где любовь не может быть преступлением!
Он уверял, что частые свиданья, раздражая
мои слабые нервы, вредны
моему здоровью и что я никогда или очень долго не
привыкну к новой
моей жизни, если мать
моя не уедет.
Прошло несколько месяцев, рассеялись последние остатки грусти по доме родительском, по привольному деревенскому житью; я постепенно
привык к своей школьной жизни и завел себе несколько приятелей в гимназии и полюбил ее. Этой перемене много способствовало то, что я только приезжал в гимназию учиться, а не жил в ней. Житье у Ивана Ипатыча не так резко разнилось от
моей домашней жизни, как безвыходное заключение в казенном доме гимназии посреди множества разнородных товарищей.
После я узнал, что
мой отец и Княжевичи продолжали уговаривать
мою мать отдать меня немедленно на казенное содержание в казанскую гимназию, убеждая ее тем, что теперь есть ваканция, а впоследствии, может быть, ее не будет; но мать
моя ни за что не согласилась и сказала решительно, что ей надобно по крайней мере год времени, чтобы совладеть с своим сердцем, чтобы самой
привыкнуть и меня приучить
к этой мысли.