Неточные совпадения
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок:
частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных
ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Он не прямо из лавры поступил в монашество, но лет десять профессорствовал и, только уж овдовев, постригся, а потому жизнь светскую ведал хорошо; кроме того,
по характеру, был человек общительный, умный, довольно свободомыслящий для монаха и при этом еще весьма
ученый, особенно
по части церковной истории.
С нею обыкновенно никто из спорящих не соглашался и даже нередко ставили Дорушку в затруднительное положение заученными софизмами, ко всего
чаще она наголову побивала своею живою и простою речью всех своих
ученых противников, и Нестор Игнатьевич ликовал за нее, молча похаживая
по оглашенной спором комнате.
Григорий Иваныч серьезно занимался своей наукой и, пользуясь трудами знаменитых тогда
ученых по этой
части, писал собственный курс чистой математики для преподавания в гимназии; он читал много немецких писателей, философов и постоянно совершенствовал себя в латинском языке.
К этому он прибавлял, что не останется долго в университете и что скоро поедет в Петербург для предварительного приискания себе места
по ученой, а может быть и
по гражданской
части.
После отъезда Григорья Иваныча класс высшей математики, впредь до поступления нового профессора, был поручен студенту А. Княжевичу, которого отличные способности обещали славного
ученого по этой
части.
Известное дело, что охотники-простолюдины — все без исключения суеверны, суеверны гораздо более, чем весь остальной народ, и, мне кажется, нетрудно найти тому объяснение и причину: постоянное,
по большей
части уединенное, присутствие при всех явлениях, совершающихся в природе, таинственных, часто необъяснимых и для людей образованных и даже
ученых, непременно должно располагать душу охотника к вере в чудесное и сверхъестественное.
Стихи Озерова, после Сумарокова и Княжнина, так обрадовали публику, что она, восхитившись сначала, продолжала семь лет безотчетно ими восхищаться, с благодарностью вспоминая первое впечатление, — и вдруг, публично с кафедры
ученый педант — чем был в глазах публики всякий профессор — смеет называть стихи
по большей
части дрянными, а всю трагедию — нелепостью…
Ученый должен
по своей
части знать все теории и при этом не забывать, что все они вздор (как оговариваются во всех французских курсах физики и химии).
Но люди смотрят доселе на науку с недоверием, и недоверие это прекрасно; верное, но темное чувство убеждает их, что в ней должно быть разрешение величайших вопросов, а между тем перед их глазами
ученые,
по большей
части, занимаются мелочами, пустыми диспутами, вопросами, лишенными жизни, и отворачиваются от общечеловеческих интересов; предчувствуют, что наука — общее достояние всех, и между тем видят, что к ней приступа нет, что она говорит странным и трудно понятным языком.
Есть еще более странное явление, особенно часто встречающееся между германскими
учеными: некоторые из них всё читали и всё читают, но понимают только
по одной своей
части; во всех же других они изумляют сочетанием огромных сведений с всесовершеннейшею тупостью, напоминающею иногда наивность ребяческого возраста: «они прослушали все звуки, но гармонии не слыхали», как сказано в эпиграфе.
— А там и
чаще! Пешком уж стал захаживать и подарки носить. А уж я-то на порог сунуться не смею: вдруг я туда, а генерал там сидит… Убиваюсь… Вот однажды иду с должности мимо одного дома, где студент этот, учитель, квартировал, — жил он во флигелечке, книгу сочинял да чучелы делал. Только гляжу, сидит на крылечке, трубочку сосет. И теперь, сказывают, в чинах уже больших
по своей
части, а все трубки этой из рта не выпускает… Странный, конечно, народ —
ученые люди…
Можно себе представить, как я обрадовался книге Шишкова, человека уже немолодого, достопочтенного адмирала, известного писателя
по ученой морской
части, сочинителя и переводчика «Детской библиотеки», которую я еще в ребячестве вытвердил наизусть!
Важность его
ученых заслуг
по морской
части признавалась тогда всеми, и я слыхал, что недоброжелатели Шишкова отдавали ему в этом случае полную справедливость.
Бугров (вынимает бумажник). И насмешка тоже
по вашей
части… Чуть что, сейчас: ха-ха-ха! Нешто можно так? То-то, что не можно… Хоть необразованные, а все же крещеные, как и ваш брат
ученый… Ежели я глупо говорю, то вы должны наставить, а не смеяться… Так-то. Мы люди мужики, не пудреные, кожа на нас дубленая, с нас мало и спрашивайте, извиняйте… (Открывает бумажник.) B последний раз, Николай Иваныч! (Считает.) Один… шесть… двенадцать…
Один
ученый сделал расчет, что если человечество будет удваиваться каждые 50 лет, как оно удваивается теперь, то через 7 000 лет от одной пары разведется людей столько, что если бы их тесно прижать плечо с плечом
по всему земному шару, то поместится на всем земном шаре только одна двадцать седьмая
часть всех людей.
Это, большею
частью, была все военная молодежь, в сюртуках различных родов оружия и
по преимуществу с «
ученым» артиллерийским, либо инженерным кантом.
Блументрост много путешествовал, знал хорошо свет и людей, дорожил
ученою славой и старался не только питать ее искусством своим, но и сделать ее известною в
ученом мире разными важными
по его
части сочинениями и перепискою с университетами, считавшимися в тогдашнее время средоточиями наук.
Несколько веков
ученые люди западной малой
части большого материка находились в повальном сумасшествии, воображая, что им принадлежит вечная блаженная жизнь, и занимались всякого рода элукубрациями о том, как,
по каким законам наступит для них эта жизнь, сами же ничего не делали и не думали никогда ничего о том, как сделать эту свою жизнь лучше.