Неточные совпадения
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился
в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные, короткие завитки
волос на затылке,
в который она так часто
целовала его. Она ощупывала всё это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.
— Да, да. — И еще раз погладив ее плечико, он
поцеловал ее
в корни
волос и шею и отпустил ее.
— Прошу любить старую тетку, — говорила она,
целуя Володю
в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала...
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые
волосы,
поцеловала в усы, и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: «Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю».
Василий Иванович его слушал, слушал, сморкался, катал платок
в обеих руках, кашлял, ерошил свои
волосы — и наконец не вытерпел: нагнулся к Аркадию и
поцеловал его
в плечо.
Теперь он готов был влюбиться
в бабушку. Он так и вцепился
в нее:
целовал ее
в губы,
в плечи,
целовал ее седые
волосы, руку. Она ему казалась совсем другой теперь, нежели пятнадцать, шестнадцать лет назад. У ней не было тогда такого значения на лице, какое он видел теперь, ума, чего-то нового.
Полоумную Феклушку нарисовал
в пещере, очень удачно осветив одно лицо и разбросанные
волосы, корпус же скрывался во мраке: ни терпенья, ни уменья не хватило у него доделывать руки, ноги и корпус. И как
целое утро высидеть, когда солнце так весело и щедро льет лучи на луг и реку…
Шляпы он всегда носил мягкие, широкополые, черные; когда он снял
в дверях шляпу —
целый пук его густейших, но с сильной проседью
волос так и прянул на его голове.
Мы шли по деревне, видели
в первый раз китайцев, сначала ребятишек с полуобритой головой, потом старух с
целым стогом
волос на голове, поддерживаемых большою бронзовою булавкой.
Из числа последних мне
в особенности памятен сват Родивоныч, низенький, плюгавенький старик, с большим сизым носом, из которого вылезал
целый пук жестких
волос.
Это была первая размолвка, но она длилась
целый день. Воротившись к Сухаревой, Милочка весь вечер проплакала и осыпала мужа укорами. Очевидно, душевные ее силы начали понемногу раскрываться, только совсем не
в ту сторону, где ждал ее Бурмакин. Он ходил взад и вперед по комнате, ероша
волосы и не зная, что предпринять.
Из кухни прибежала мать и, успокаивая отца, постаралась освободить
волосы Крыжановского из его руки. Когда это удалось, архивариус еще раз
поцеловал отца
в плечо и сказал...
В передней, помогая раздеваться свахе, доктор обнял ее и
поцеловал в затылок, где золотистыми завитками отделялись короткие прядки
волос. Прасковья Ивановна кокетливо ударила его по руке и убежала
в свою комнату с легкостью и грацией расшалившейся девочки.
Галлюцинация продолжалась до самого утра, пока
в кабинет не вошла горничная.
Целый день потом доктор просидел у себя и все время трепетал: вот-вот войдет Прасковья Ивановна. Теперь ему начинало казаться, что
в нем уже два Бубнова: один мертвый, а другой умирающий, пьяный, гнилой до корня
волос. Он забылся, только приняв усиленную дозу хлоралгидрата. Проснувшись ночью, он услышал, как кто-то хриплым шепотом спросил его...
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь
в избе еще
целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на
волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом;
в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут же
в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У приговоренных от ужаса лица желтые и шевелятся
волосы на голове. Чиновник читает приговор, дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник
в черной ризе дает всем девяти
поцеловать крест и шепчет, обращаясь к начальнику округа...
Чесал ему
волосы в Петербурге
целый год.
Целых пять дней боролся он с своею робостью; на шестой день молодой спартанец надел новенький мундир и отдался
в распоряжение Михалевичу, который, будучи своим человеком, ограничился тем, что причесал себе
волосы, — и оба отправились к Коробьиным.
Рачителиха бросилась
в свою каморку, схватила опояску и сама принялась крутить Илюшке руки за спину. Озверевший мальчишка принялся отчаянно защищаться, ругал мать и одною рукой успел выхватить из бороды Морока
целый клок
волос. Связанный по рукам и ногам, он хрипел от злости.
Действительно,
в углу кабака, на лавочке, примостились старик хохол Дорох Ковальчук и старик туляк Тит Горбатый. Хохол был широкий
в плечах старик, с
целою шапкой седых
волос на голове и маленькими серыми глазками; несмотря на теплое время, он был
в полушубке, или, по-хохлацки,
в кожухе. Рядом с ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой клинышком и длинными худыми руками, мотавшимися, как деревянные.
В тумане из-под горы сначала показался низенький старичок с длинною палкой
в руке. Он шел без шапки, легко переваливаясь на своих кривых ногах. Полы поношенного кафтана для удобства были заткнуты за опояску. Косматая седая борода и
целая шапка седых
волос на голове придавали ему дикий вид, а добрые серые глаза ласково улыбались.
Мать тихо подозвала меня к себе, разгладила мои
волосы, пристально посмотрела на мои покрасневшие глаза,
поцеловала меня
в лоб и сказала на ухо: «Будь умен и ласков с дедушкой», — и глаза ее наполнились слезами.
Когда молодые, с конфетами на подносе, приходят к папа благодарить его и Маша,
в чепчике с голубыми лентами, тоже за что-то благодарит всех нас,
целуя каждого
в плечико, я чувствую только запах розовой помады от ее
волос, но ни малейшего волнения.
Но Майданов отрицательно покачал головой и взмахнул
волосами. Я после всех опустил руку
в шляпу, взял и развернул билет… Господи! что сталось со мною, когда я увидал на нем слово:
поцелуй!
Тут я
в первый раз взглянул на него попристальнее. Он был
в широком халате, почти без всякой одежды; распахнувшаяся на груди рубашка обнаруживала
целый лес
волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел
в разряд тех господ, которые, кроме бани, иного туалета не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
В тот самый день, как пришел к нему капитан, он
целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на своем худеньком диванишке, облаченный
в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым
волосом.
Он увидал свою маленькую комнатку с земляным неровным полом и кривыми окнами, залепленными бумагой, свою старую кровать с прибитым над ней ковром, на котором изображена была амазонка, и висели два тульские пистолета, грязную, с ситцевым одеялом постель юнкера, который жил с ним; увидал своего Никиту, который с взбудораженными, сальными
волосами, почесываясь, встал с полу; увидал свою старую шинель, личные сапоги и узелок, из которого торчали конец мыльного сыра и горлышко портерной бутылки с водкой, приготовленные для него на бастьон, и с чувством, похожим на ужас, он вдруг вспомнил, что ему нынче на
целую ночь итти с ротой
в ложементы.
Я спрятал тетрадь
в стол, посмотрел
в зеркало, причесал
волосы кверху, что, по моему убеждению, давало мне задумчивый вид, и сошел
в диванную, где уже стоял накрытый стол с образом и горевшими восковыми свечами. Папа
в одно время со мною вошел из другой двери. Духовник, седой монах с строгим старческим лицом, благословил папа. Пала
поцеловал его небольшую широкую сухую руку; я сделал то же.
И, раздвинув
в обе стороны
волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и
поцеловала его
в холодный, влажный лоб долгим дружеским
поцелуем.
Пробовал он как-нибудь спрятаться за непререкаемость законов высшего произволения и, по обыкновению, делал из этой темы
целый клубок, который бесконечно разматывал, припутывая сюда и притчу о
волосе, с человеческой головы не падающем, и легенду о здании, на песце строимом; но
в ту самую минуту, когда праздные мысли беспрепятственно скатывались одна за другой
в какую-то загадочную бездну, когда бесконечное разматывание клубка уж казалось вполне обеспеченным, — вдруг, словно из-за угла, врывалось одно слово и сразу обрывало нитку.
Затем, с «талантом, отличающим карандаш этого джентльмена», он украсил на рисунке свитку лозищанина несколькими фантастическими узорами, из его
волос, буйных, нестриженых и слипшихся, сделал одно
целое — вместе с бараньей шапкой и, наконец, всю эту странную прическу, по внезапному и слишком торопливому вдохновению, перевязал тесьмой или лентой. Рост Матвея он прибавил еще на четверть аршина, а у его ног,
в водоеме, поместил двух младенцев, напоминавших чертами предполагаемого родителя.
Матвей заплакал: было и грустно и радостно слышать, что отец так говорит о матери. Старик, наклонясь, закрыл лицо его красными
волосами бороды и,
целуя в лоб, шептал...
Вошла Зоя: Елена решила, что она не видала прелестнее личика; Анна Васильевна вошла: что-то кольнуло Елену, но с какою нежностию она обняла свою добрую мать и
поцеловала ее
в лоб, подле
волос, уже слегка поседелых!
Софья Алексеевна просила позволения ходить за больной и дни
целые проводила у ее кровати, и что-то высоко поэтическое было
в этой группе умирающей красоты с прекрасной старостью,
в этой увядающей женщине со впавшими щеками, с огромными блестящими глазами, с
волосами, небрежно падающими на плечи, — когда она, опирая свою голову на исхудалую руку, с полуотверстым ртом и со слезою на глазах внимала бесконечным рассказам старушки матери об ее сыне — об их Вольдемаре, который теперь так далеко от них…
Владимир перестал стричь
волосы и ходил
целое утро
в блузе, этот костюм пролетария ему сшил аристократ-портной на Невском проспекте.
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху голые сучья принимали издали вид черных безобразных голов, у которых от страха стали дыбом
волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей
целый участок зимней дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной
в поток; доски, стоги сена, зимовавшие на реке и которых не успели перевезти на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
Не зная Глеба и отношений его к домашним, можно было
в самом деле подумать, взглянув
в эту минуту на Гришку, что он
в грош не ставил старика и на
волос его не боялся; молодецкая выходка приемыша показывала
в нем желание занять выгодное место
в мнении нового товарища. Даже щеки его разгорелись: так усердно добивался он этой
цели.
Петр состарился
целыми десятью годами, хотя всего-навсе четыре года, как покинул кров родительский;
в кудрявых
волосах его, когда-то черных как крыло ворона, серебрилась седина; нахмуренные брови, сходившиеся дугою над орлиным его носом, свешивались на глаза, которые глядели также исподлобья, но значительно углубились и казались теперь потухшими.
Она нежно
поцеловала Капитолину Марковну
в ее белые
волосы и, обратившись к Литвинову, продолжала...
Илья понял, что она испугалась его слов, но не верит
в их правду. Он встал, подошёл к ней и сел рядом, растерянно улыбаясь. А она вдруг охватила его голову, прижала к своей груди и,
целуя волосы, заговорила густым, грубым шёпотом...
— Да никакому, мой друг! Я так себе, бог знает, что сболтнула, — отвечала Дорушка и, возвратясь,
поцеловала сестру
в лоб и ласково разгладила ее
волосы.
Утром Нестор Игнатьевич покойно спал
в ногах на Дорушкиной постели, а она рано проснулась, села, долго внимательно смотрела на него, потом подняла
волосы с его лица, тихо
поцеловала его
в лоб и, снова опустившись на подушки, проговорила...
Ярль Торгнир взглянул на нее и со слезами послал птичке слово: «Утешь меня, добрая птичка!» И ласточка крылья сложила и, над его головой пролетев, уронила ему русый
волос… золотой как горючий янтарь волосок, а длиной
в целый рост человека…
Часов
в двенадцать дня Елена ходила по небольшому залу на своей даче. Она была
в совершенно распущенной блузе; прекрасные
волосы ее все были сбиты, глаза горели каким-то лихорадочным огнем, хорошенькие ноздри ее раздувались, губы были пересохшие. Перед ней сидела Елизавета Петровна с сконфуженным и оторопевшим лицом; дочь вчера из парка приехала как сумасшедшая, не спала
целую ночь; потом все утро плакала, рыдала, так что Елизавета Петровна нашла нужным войти к ней
в комнату.
Янсутский пожал их и, заметно оставшись очень доволен этим, вышел с некоторою гордостью на средний проход, где, приостановившись, взглянул на одну из бельэтажных лож,
в которой сидела одна-одинехонька совершенно бабочке подобная дама, очень богато разодетая, с
целым ворохом
волос на голове, с лицом бледным и матовым, с светлыми, веселыми глазками и с маленьким, вздернутым носиком.
Мочального цвета жиденькие
волосы были заплетены
в две тонкие косички и запрятаны за высокий воротник праздничного казинетового подрясника; такого же цвета усы и какая-то чахлая, точно заморенная бородка, русский нос картошкой, маленькие серые глаза с крошечным зрачком, тонкая загорелая шея, точно разграфленная глубокими морщинами, круглые очки
в медной оправе, берестяная табакерка
в кармане, легкое покашливанье и несоразмерно тяжелые шаги благодаря праздничным новым сапогам — все это составляло одно
целое.
Тузенбах(нетерпеливое движение). Через час я вернусь и опять буду с тобой. (
Целует ей руки.) Ненаглядная моя… (Всматривается ей
в лицо.) Уже пять лет прошло, как я люблю тебя, и все не могу привыкнуть, и ты кажешься мне все прекраснее. Какие прелестные, чудные
волосы! Какие глаза! Я увезу тебя завтра, мы будем работать, будем богаты, мечты мои оживут. Ты будешь счастлива. Только вот одно, только одно: ты меня не любишь!
Он порывисто и крепко обнял ее, осыпал
поцелуями ее колени и руки, потом, когда она что-то бормотала ему и вздрагивала от воспоминаний, он пригладил ее
волосы и, всматриваясь ей
в лицо, понял, что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий, родной и незаменимый человек.
— Молли, — он хрипло вздохнул, держа руку у горла, потом притянул ее голову и
поцеловал в волосы. — Молли! — повторил Ганувер. — Теперь я буду верить всему! — Он обернулся к столу, держа
в руке руку девушки, и сказал: — Я был очень беден. Вот моя невеста, Эмилия Варрен. Я не владею собой. Я не могу больше владеть собой, и вы не осудите меня.
— Эти
волосы… прочь их! — вот так… чтоб твой
поцелуй и мой слились
в один…