Неточные совпадения
Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
Потом она приподнялась, моя голубушка, сделала вот так ручки и вдруг заговорила, да таким голосом, что я и вспомнить не могу: «Матерь божия, не оставь их!..» Тут уж боль подступила ей под самое сердце, по глазам видно было, что ужасно мучилась бедняжка; упала на подушки, ухватилась зубами за простыню; а слезы-то, мой батюшка, так и
текут.
Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме
пота, по щекам деда
текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться — у Клима разболелась голова. Дорогой он спросил дедушку...
У него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на него с спокойной гордостью и твердо ждала; а ему хотелось бы в эту минуту не гордости и твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а
потом уже пусть
потекла бы жизнь невозмутимого покоя!
Все бы это прекрасно: он не мечтатель; он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел ее и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство
потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтобы черпнуть и упиться в нем и
потом всю жизнь знать, откуда бьет этот ключ счастья…
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где
текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Мы шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником,
потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на другую,
текли нити воды, орошая посевы риса.
Потом опять все вошло в обычную колею, и дни
текли однообразно.
Верхушку ананаса срезывают здесь более, нежели на вершок, и бросают, не потому, чтоб она была невкусна, а потому, что остальное вкуснее;
потом режут спиралью, срезывая лишнее, шелуху и щели; сок
течет по ножу, и кусок ананаса тает во рту.
Жизнь наша опять
потекла прежним порядком. Ранним утром всякий занимался чем-нибудь в своей комнате: кто приводил в порядок коллекцию собранных растений, животных и минералов, кто записывал виденное и слышанное, другие читали описание Капской колонии. После тиффинга все расходились по городу и окрестностям,
потом обедали,
потом смотрели на «картинку» и шли спать.
Река Амагу длиной около 50 км. Начало она берет с хребта Карту и огибает его с западной стороны. Амагу
течет сначала на северо-восток,
потом принимает широтное направление и только вблизи моря немного склоняется к югу. Из притоков ее следует указать только Дунанцу длиною 19 км. По ней можно перевалить на реку Кусун. Вся долина Амагу и окаймляющие ее горы покрыты густым хвойно-смешанным лесом строевого и поделочного характера.
От Тугулу Бикин делает довольно большой изгиб к югу, затем поднимается к северо-западу и
потом уже все время
течет на запад. Ниже Тугулу в Бикин впадают: справа — речки Дзахали, Дзамацигоуза (где отпечатки лошадиных копыт на грязи), Мадагоу (большая падь семьи Да), Саенгоу (Шаньянь-гоу) (козья долина), Дагоу (большая долина), Рхауза и Цамондынза; слева — Хубиа-са (Чуб-гу-цзай — место, где появляются черви) и Дауден (по-китайски Даянгоу — большая солнечная долина).
Он долгое время
течет к северу,
потом на северо-запад и, обойдя справа невысокий, сильно размытый хребет Самур (слева гранитные горы Гуми и Бакумана с вершиной Десидинза — большая западная вершина), круто поворачивает на запад.
Немного дальше камней Сангасу тропа оставляет морское побережье и идет вверх через перевал на реке Квандагоу (приток Амагу). Эта река длиной около 30 км. Истоки ее находятся там же, где и истоки Найны. Квандагоу
течет сначала тоже в глубоком ущелье, заваленном каменными глыбами, но
потом долина ее расширяется. Верхняя половина течения имеет направление с северо-запада, а затем река круто поворачивает к северо-востоку и
течет вдоль берега моря, будучи отделена от него горным кряжем Чанготыкалани.
27 сентября было посвящено осмотру реки Найны, почему-то названной на морских картах Яходеи-Санка. Река эта длиной 20 км; истоки ее находятся в горах Карту, о которых будет сказано ниже. Сначала Найна
течет с севера на юг,
потом поворачивает к юго-востоку и последние 10 км
течет к морю в широтном направлении. В углу, где река делает поворот, находится зверовая фанза. Отсюда прямо на запад идет та тропа, по которой прошел А.И. Мерзляков со своим отрядом.
Квандагоу
течет сначала тоже в глубоком ущелье, заваленном каменными глыбами, но
потом долина ее расширяется.
Следующие четыре дня (с 9 по 12 декабря) мы употребили на переход по реке Уленгоу. Река эта берет начало с Сихотэ-Алиня и
течет сначала к юго-востоку,
потом к югу, километров 30 опять на юго-восток и последние 5 км снова на юг. В средней части Уленгоу разбивается на множество мелких ручьев, теряющихся в лесу среди камней и бурелома. Вследствие из года в год не прекращающихся пожаров лес на горах совершенно уничтожен. Он сохранился только по обоим берегам реки и на островах между протоками.
Непромокаемые плащики, не говоря уже о том, что мешали стрелять, пропускали воду самым бесстыдным образом; а под деревьями точно, на первых порах, как будто и не капало, но
потом вдруг накопившаяся в листве влага прорывалась, каждая ветка обдавала нас, как из дождевой трубы, холодная струйка забиралась под галстух и
текла вдоль спинного хребта…
Река Сица
течет в направлении к юго-западу. Свое начало она берет с Сихотэ-Алиня (перевала на реку Иман) и принимает в себя только 2 притока. Один из них Нанца [Нан-ча — южное разветвление.], длиной в 20 км, находится с правой стороны с перевалом на Иодзыхе. От истоков Нанца сперва
течет к северу,
потом к северо-востоку и затем к северо-западу. В общем, если смотреть вверх по долине, в сумме действительно получается направление южное.
Река Улахе
течет некоторое время в направлении от юга к северу, но
потом вдруг на высоте фанзы Линда-Пау круто поворачивает на запад.
В верхней части своего течения Арзамасовка
течет в меридиональном направлении и по пути принимает в себя речку Менную,
потом Лиственничную, а немного ниже — еще 2 речки с правой стороны, которые местные крестьяне называют Фальи пади (от китайского слова «фалу», что значит — олень).
— Или опять, — вновь начинает старик, переходя к другому сюжету, — видим мы, что река назад не
течет, а отчего? Оттого, что она в возвышенном месте начинается, а
потом все вниз, все вниз
течет. Назад-то ворочаться ей и неспособно. Коли на дороге пригорочек встретится, она его обойдет, а сама все вниз, все вниз…
Потом, по просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая везде по стенам и косякам топилась, капала, даже
текла понемножку, застывая и засыхая на дороге и вися в воздухе маленькими сосульками, совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные сосульки.
По загорелым лицам жнецов и жниц
текли ручьи
пота, но лица были веселы; человек двадцать окружили нашу карету.
Вот как
текла эта однообразная и невеселая жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили,
потом отсылали нас в нашу комнату; около двенадцати часов мы выходили в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо в залу, но она была заперта на ключ и даже завешана ковром, и мы проходили через коридор, из которого тогда еще была дверь в гостиную.
— Вы видите! — отвечал тот, усиливаясь улыбнуться и показывая на свои мокрые щеки, по которым, помимо воли его,
текли у него слезы;
потом он встал и, взяв Павла за руку, поцеловал его.
Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей,
потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем
потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.
Собственно на любви к детям и была основана дружба двух этих старых холостяков; весь остальной день они сообща обдумывали, как оформить затеянное Тулузовым дело,
потом сочиняли и переписывали долженствующее быть посланным донесение в Петербург, в котором главным образом ходатайствовалось, чтобы господин Тулузов был награжден владимирским крестом, с пояснением, что если он не получит столь желаемой им награды, то это может отвратить как его, так и других лиц от дальнейших пожертвований; но когда правительство явит от себя столь щедрую милость, то приношения на этот предмет
потекут к нему со всех концов России.
— Нет, зазевались. Помилуйте! броненосцев пропускает, а наша лодка… представьте себе, ореховая скорлупа — вот какая у нас была лодка! И вдобавок поминутно открывается
течь! А впрочем, я тогда воспользовался, поездил-таки по Европе! В Женеве был — часы купил, а
потом проехал в Париж — такую, я вам скажу, коллекцию фотографических карточек приобрел — пальчики оближете!
Кухарка умерла на наших глазах: наклонилась, чтобы поднять самовар, и вдруг осела на пол, точно кто-то толкнул ее в грудь,
потом молча свалилась на бок, вытягивая руки вперед, а изо рта у нее
потекла кровь.
— А это очень ясно, — отвечал с беспредельным счастием на лице Васильев. — Частицы здесь и в других областях; они тут и там испытываются и совершенствуются и, когда освобождаются, входят снова в состав единицы и
потом, снова развиваясь,
текут… Вам, я вижу, это непонятно? Мы с прокурором вчера выразили это чертежами.
Дрожа от холода и брезгливо пожимаясь, Егорушка стащил с себя промокшее пальто,
потом широко расставил руки и ноги и долго не двигался. Каждое малейшее движение вызывало в нем неприятное ощущение мокроты и холода. Рукава и спина на рубахе были мокры, брюки прилипли к ногам, с головы
текло…
Илья захохотал.
Потом товарищи начали пить чай. Обои в комнате потрескались, и сквозь щели переборки из трактира в комнату свободно
текли и звуки и запахи. Всё заглушая, в трактире раздавался чей-то звонкий, возбуждённый голос...
Однажды старуха-нищая взяла тихонько сушёного судака и спрятала его в своих лохмотьях; приказчик видел это; он схватил старуху за ворот, отнял украденную рыбу, а
потом нагнул голову старухи и правой рукой, снизу вверх, ударил её по лицу. Она не охнула и не сказала ни слова, а, наклонив голову, молча пошла прочь, и Илья видел, как из её разбитого носа в два ручья
текла тёмная кровь.
От напряжения по щекам у него
текут слёзы, на лбу блестит
пот; переставая кричать, он сгибает шею, недоверчиво оглядывается, приподняв плечи, и, снова закрывая глаза, кричит, точно его бьют…
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с улицы фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы
текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но
потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а
потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться с князем от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы знаем из слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно
потекли из ее глаз.
— Нет, больше, больше!.. — возразил ей, с своей стороны горячась, князь. — Ты полячка по крови так же, как и я русский человек по крови; в тебе, может быть,
течет кровь какого-нибудь польского пана, сражавшегося насмерть с каким-нибудь из моих предков, князем Григоровым. Такие стычки и встречи в жизни не пропадают
потом в потомстве бесследно!
Отрадны и целебны они, когда, долго накипев в груди,
потекут они наконец — сперва с усилием,
потом все легче, все слаще; немое томление тоски разрешается ими.
С лица у него
тек пот, а с головы масло, которым его умастила усердная сваха.
Горбун не ответил. Он был едва видим на лавке у окна, мутный свет падал на его живот и ноги.
Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о стену, сидит, склонив голову, рубаха на нём разорвана от ворота до подола и, мокрая, прилипла к его переднему горбу, волосы на голове его тоже мокрые, а на скуле — темная звезда и от неё лучами
потёки.
Ах, как у меня
тек пот по спине!
А
потом вдруг
пот холодный
потек у меня по спине — понял!
Но когда она возвратилась домой, силы ее оставили; бледная, истерзанная, упала она на кресло и долго сидела в таком положении, а
потом позвала было к себе Костю, игравшего у окошка бумажною лошадкою, хотела ласкать его, заговаривала с ним, но все напрасно — слезы невольно
текли по щекам ее.
Ляжет на спину, руки под голову, зажмурит глаза и заведёт своим тонким голосом что-нибудь из литургии заупокойной. Птицы замолчат, прислушаются, да
потом и сами вперебой петь начнут, а Ларион пуще их, а они ярятся, особенно чижи да щеглята или дрозды и скворцы. До того он допоётся, бывало, что сквозь веки из глаз у него слёзы
текут, щёки ему мочат и, омытое слезами, станет серым лицо его.
Потом дадут ногу большого, жирнейшего гуся или индюка: грызи зубами, обгрызывай кость до последнего, а жир — верите ли? так и
течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье
потечет, особливо если нянька, обязанная утирать нам рот, зазевается.
— Примите, мой бесценный, в память нашего приятного удовольствия, которое в сердцах любителей останется навсегда запечатленным, — произнес Дилетаев и поцеловал комика, который стоял как ошеломленный. Сначала он покраснел,
потом побледнел; руки, ноги и даже губы его дрожали, по щекам
текли слезы.
Голоса слились и дружной, тёплой струёй ровно
потекли по комнате, пропитанной запахом водки, табаку и
пота, вдруг задрожали, забились, зарыдали, точно им стало тесно и тошно тут.
Потом голос Кости оборвался и умолк, а Таня продолжала...
Поточил свою саблю о камень — чирк! чирк! — и отрубил волку хвост, а чтобы кровь не
текла, залепил английским пластырем. Заплакал волк и побежал домой, но хвоста у него нет, и такой он без хвоста смешной: смотрят все и смеются. А городовой хвост спрятал и
потом сделал из него щетку, чтобы чистить стекла у ламп.
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его в постель, она долго крестит его и шепчет молитву,
потом, ложась спать, грезит о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, лошадей, коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все думает о том же, и слезы
текут у нее по щекам из закрытых глаз. И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет...