Неточные совпадения
И шагом едет в чистом
поле,
В мечтанья погрузясь, она;
Душа в ней долго поневоле
Судьбою Ленского полна;
И мыслит: «Что-то с Ольгой стало?
В ней сердце долго ли страдало,
Иль скоро
слез прошла пора?
И где теперь ее сестра?
И где ж беглец людей и света,
Красавиц модных модный враг,
Где этот пасмурный чудак,
Убийца юного поэта?»
Со временем отчет я вам
Подробно обо всем отдам...
Под ним (как начинает капать
Весенний дождь на злак
полей)
Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей;
И горожанка молодая,
В деревне лето провождая,
Когда стремглав верхом она
Несется по
полям одна,
Коня пред ним остановляет,
Ремянный повод натянув,
И, флер от шляпы отвернув,
Глазами беглыми читает
Простую надпись — и
слезаТуманит нежные глаза.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся
поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое не просохло от
слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не
слезал с ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер
пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали в приямке два самовара, выгребали угли из печи, в углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали стол, двигали скамейки, по асфальту
пола звучно шлепали босые подошвы, с печки
слезли два человека в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же движениями надели сапоги, полушубки и — ушли в дверь на двор.
Она с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких
полях и зеленых холмах. Не бегала у ней дрожь по плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд с
полей и холмов на того, кто подал ей руку, она почувствовала, что по щеке у ней медленно тянется
слеза…
Дождь ли пойдет — какой благотворный летний дождь! Хлынет бойко, обильно, весело запрыгает, точно крупные и жаркие
слезы внезапно обрадованного человека; а только перестанет — солнце уже опять с ясной улыбкой любви осматривает и сушит
поля и пригорки; и вся страна опять улыбается счастьем в ответ солнцу.
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым часам повергался в болезненную задумчивость и иногда не отвечал на вопросы Захара, не замечал, как он ронял чашки на
пол и не сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в
слезах.
У Марфеньки на глазах были
слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по
полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и
слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по
полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
После чая Василий Назарыч ходил с Нагибиным осматривать мельницу, которая была в полном ходу, и остался всем очень доволен. Когда он вернулся во флигелек, Веревкин был уже там. Он ползал по
полу на четвереньках, изображая медведя, а Маня визжала и смеялась до
слез. Веселый дядя понравился ей сразу, и она доверчиво шла к нему на руки.
Она страдала за свое «предательство» на суде, и Алеша предчувствовал, что совесть тянет ее повиниться, именно перед ним, перед Алешей, со
слезами, со взвизгами, с истерикой, с битьем об
пол.
Да как вспомню вдруг, что ничего-то я ему не сделаю, а он-то надо мной смеется теперь, а может, и совсем забыл и не помнит, так кинусь с постели на
пол, зальюсь бессильною
слезой и трясусь-трясусь до рассвета.
— Верочка, что с тобою? — муж обнимает ее. — Ты вся дрожишь. — Муж целует ее. — У тебя на щеках
слезы, у тебя холодный пот на лбу. Ты босая бежала по холодному
полу, моя милая; я целую твои ножки, чтобы согреть их.
Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый
слезами, которые живописно отирал он своею
полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева.
Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжение своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…
Это слово… я со
слезами повторял его накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых
полей… но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее…
Мы перешли в другую комнату. В коридоре понабрались разные лица, вдруг продирается старик итальянец, стародавний эмигрант, бедняк, делавший мороженое, он схватил Гарибальди за
полу, остановил его и, заливаясь
слезами, сказал...
Ошибка славян состояла в том, что им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие, затемненное разными событиями и, наконец, петербургским периодом. Россия никогда не имела этого развития и не могла иметь. То, что приходит теперь к сознанию у нас, то, что начинает мерцать в мысли, в предчувствии, то, что существовало бессознательно в крестьянской избе и на
поле, то теперь только всходит на пажитях истории, утучненных кровью,
слезами и потом двадцати поколений.
Меж чернеющих под паром
Плугом поднятых
полейЛентой тянется дорога
Изумруда зеленей…
Все на ней теперь иное,
Только строй двойной берез,
Что слыхали столько воплей,
Что видали столько
слез,
Тот же самый… //…Но как чудно
В пышном убранстве весны...
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под
полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж
слезами горькими — всегда.
Поднимаясь с
пола, Болдоха сквозь
слезы говорит...
Он очень низко кланялся отцу, прикасаясь рукой к
полу, и жаловался на что-то, причем длинная седая борода тряслась, а по старческому лицу бежали крупные
слезы.
Доктор присутствовал при этой сцене немым свидетелем и только мог удивляться. Он никак не мог понять поведения Харитины. Разрешилась эта сцена неожиданными
слезами. Харитина села прямо на
пол и заплакала. Доктор инстинктивно бросился ее поднимать, как человека, который оступился.
Он сидел на
полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлепая ладонями по
полу. На печи стало нестерпимо жарко, я
слез, но, когда поравнялся с дядей, он поймал меня за ногу, дернул, и я упал, ударившись затылком.
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон, бабушка распахнула окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я
слез на
пол с постели.
Потом он вошел в кухню встрепанный, багровый и усталый, за ним — бабушка, отирая
полою кофты
слезы со щек; он сел на скамью, опершись руками в нее, согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась на колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Слезы являлись у него каждый раз на глазах, когда он слушал, как «в
полi могыла з вiтром говорила», и он сам любил ходить в
поле слушать этот говор.
Лиза сидела на балконе, положив свою головку на руку. Глаза ее были полны
слез, но она беспрестанно смаргивала эти
слезы и глядела на расстилавшееся за рекою колосистое
поле.
Тогда запирались наглухо двери и окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая, с выкриками и
слезами, с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на
полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Я уже понимал, что мои
слезы огорчат больную, что это будет ей вредно — и плакал потихоньку, завернувшись в широкие
полы занавеса, за высоким изголовьем кровати.
— Первая из них, — начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы
слезы, — посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и ночь пьет), стоит над этими могилами пьяный, плачет и говорит к могиле жены: «Ты для меня трудилась на
поле чести!..» — «А ты, — к могиле Ивана Алексеевича, — на
поле труда и пота!»
— Да, доктор. Она действительно странная, но я все приписываю болезненному раздражению. Вчера она была очень послушна; сегодня же, когда я ей подносил лекарство, она пихнула ложку как будто нечаянно, и все пролилось. Когда же я хотел развести новый порошок, она вырвала у меня всю коробку и ударила ее об
пол, а потом залилась
слезами… Только, кажется, не оттого, что ее заставляли принимать порошки, — прибавил я, подумав.
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное
слезами, подошла к нему с тазом воды, села на
пол и протянула руки к его ноге — он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув...
Он повторил это слово сдавленным голосом, точно оно вырвалось у него с болью и усилием. Я чувствовал, как дрожала его рука, и, казалось, слышал даже клокотавшее в груди его бешенство. И я все ниже опускал голову, и
слезы одна за другой капали из моих глаз на
пол, но я все повторял едва слышно...
Арчаковский от хохота упал на
пол и со
слезами на глазах катался во все стороны.
Однажды сидит утром исправник дома, чай пьет; по правую руку у него жена, на
полу детки валяются; сидит исправник и блаженствует. Помышляет он о чине асессорском, ловит мысленно таких воров и мошенников, которых пять предместников его да и сам он поймать не могли. Жмет ему губернатор руку со
слезами на глазах за спасение губернии от такой заразы… А у разбойников рожи-то, рожи!..
— Князь!.. — воскликнул старик со
слезами на глазах. — Так я его понимаю: зеленеет теперь
поле рожью, стеблями она, матушка, высокая, колосом тучная, васильки цветут, ветерок ими играет, запах от них разносит, сердце мужичка радуется; но пробежал конь степной, все это стоптал да смял, волок волоком сделал: то и князь в нашем деле, — так я его понимаю.
Фотоген не спеша
слезает с облучка, поддерживая, как шлейф, длинные
полы армяка, и величественно передает вожжи Александрову.
И всякая тоска земная и всякая
слеза земная — радость нам есть; а как напоишь
слезами своими под собой землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься.
Пол спальни был покрыт черным ковром с нашитыми на нем золотыми как бы каплями или
слезами.
Сидя на
полу, я вижу, как серьезные глаза двумя голубыми огоньками двигаются по страницам книжки, иногда их овлажняет
слеза, голос девочки дрожит, торопливо произнося незнакомые слова в непонятных соединениях.
На серьезном лице протопопа выразилось удовольствие: он, очевидно, был рад встрече со «старою сказкой» в такую тяжелую минуту своей жизни и, отворотясь в сторону, к черным
полям, покрытым замерзшею и свернувшеюся озимою зеленью, уронил из глаз тяжелую
слезу —
слезу одинокую и быструю как капля ртути, которая, как сиротка в лесу, спряталась в его седой бороде.
Отец, как бы не касаясь
пола, доплыл до Палаги и ударился прочь от неё, чётко и громко выбивая дробь каблуками кимряцких сапог. Тогда и Палага, уперев руки в крутые бёдра, боком пошла за ним, поводя бровями и как будто удивляясь чему-то, а в глазах её всё ещё блестели
слёзы.
Он стряхнул
слёзы на
пол, закрыл глаза и так сидел долго, беспомощный, обиженный, в этом настроении прожил весь следующий день, а к вечеру явилась Люба с книжкой в руках.
Любка пьяными руками пыталась поднять его с
пола,
слёзы её капали на шею и затылок ему, и он слышал завывающий голос...
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по
полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и
слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Слезы и рыдания дамского
пола были неизобразимы.
С радостными
слезами бросился он целовать мои руки, причем очки слетели с его носа на
пол.
Вспоминала об этом Надежда Петровна в теперешнем своем уединении, вспоминала, как после этого она приехала домой, без всякой причины бегала и кружилась по комнатам, как Бламанже ползал по
полу и целовал ее руки; вспоминала… и сердце ее вотще зажигалось, и по щекам текли горькие-горькие
слезы…
Она упала перед иконой и, проливая ручьи горьких
слез, приникла лицом к грязному
полу.