Неточные совпадения
— Да, но без шуток, — продолжал Облонский. — Ты пойми, что
женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не
пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
— Ах, она гадкая
женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не
жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— Разумеется, есть всякие. Разумеется,
жалеешь. Другие ничего не спускают, а я, где могу, стараюсь облегчить. Пускай лучше я пострадаю, да не они. Другие, как чуть что, сейчас по закону, а то — стрелять, а я
жалею. — Прикажете? Выкушайте, — сказал он, наливая еще чаю. Она кто, собственно, —
женщина, какую видеть желаете? — спросил он.
К
женщинам же, на которых он смотрел как на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он
жалел и был с ней ласков, видя в ней образец эксплуатации низшего класса высшим. По этой же причине он не любил Нехлюдова, был неразговорчив с ним и не сжимал его руки, а только предоставлял к пожатию свою вытянутую руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
— Верно, барин? Супруга моя
женщина твердая! Я супругой доволен, потому она меня может
жалеть. Так я говорю, Мавра?
— Вам не угодно отвечать. Я не имею права продолжать расспросов. Но я могу просить у вас дозволения рассказать вам о себе самом то, что может послужить к увеличению доверия между нами? Да? благодарю вас. От чего бы то ни было, но вы страдаете? Я также. Я страстно люблю
женщину, которая даже не знает и никогда не должна узнать, что я люблю ее.
Жалеете ли вы меня?
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту
женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно
жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
Дальше писарь узнал, как богато живет Стабровский и какие порядки заведены у него в доме. Все
женщины от души
жалели Устеньку Луковникову, отец которой сошел с ума и отдал дочь полякам.
Это скрытое торжество волновало и сердило Харитину, и ей опять делалось жаль мужа. Она даже насильно вызывала в памяти те нежные сцены, которые происходили у нее с мужем в остроге. Ей хотелось
пожалеть его по-хорошему,
пожалеть, как умеют
жалеть любящие
женщины, а вместо этого она ни к селу ни к городу спросила доктора...
На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо живем». А некоторые каторжные
женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые увидели свет. «Слава богу, живу теперь с хорошим человеком, он меня
жалеет». Ссыльные
жалеют своих сожительниц и дорожат ими.
Понятно, что ссыльные
жалеют своих
женщин не из одной только этой опаски.
— Ну, ну, перестань же! — заговорила она тоном взрослой
женщины. — Я давно не сержусь. Я вижу, ты
жалеешь, что напугал меня…
Мне ужасно досадно, что у бедной
женщины отнимают единственное ее богатство, и по этому случаю еще больше
жалею, что не застал в Ялуторовске К. К. Надеюсь, что вы теперь получили подробные известия от Якушкина.
«А любовь-то, в самом деле, не на уважении держится… Так на чем же? Он свою жену любит. Вздор! Он ее…
жалеет. Где любить такую эгоистичную, бессердечную
женщину. Он материалист, даже… черт его знает, слова не придумаешь, чтό он такое… все отрицает… Впрочем, черт бы меня взял совсем, если я что-нибудь понимаю… А скука-то, скука-то! Хоть бы и удавиться так в ту же пору».
Это была русская
женщина, поэтически восполняющая прелестные типы
женщин Бертольда Ауэрбаха. Она не была второю Женни, и здесь не место говорить о ней много; но автор, находясь под неотразимым влиянием этого типа, будет очень
жалеть, если у него не достанет сил и уменья когда-нибудь в другом месте рассказать, что за лицо была Марья Михайловна Райнер, и напомнить ею один из наших улетающих и всеми позабываемых женских типов.
Если любовь молоденьких девушек и страстных
женщин бальзаковской поры имеет для своего изображения своих специалистов, то нельзя не
пожалеть, что нет таких же специалистов для описания своеобычной, причудливой и в своем роде прелестной любви наших разбитых
женщин, доживших до тридцатой весны без сочувствия и радостей.
— Слушай, Коля, это твое счастье, что ты попал на честную
женщину, другая бы не пощадила тебя. Слышишь ли ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда — понимаешь ли ты? — она вдруг подняла голову, — мы всегда ненавидим вас и никогда не
жалеем!
— Ах! Жизнь их была какая разнесчастная! Вот судьба-то горькая какая! И уже кого мне
жалеть больше, я теперь не знаю: его или ее. И неужели это всегда так бывает, милый Соловьев, что как только мужчина и
женщина вот так вот влюбятся, как они, то непременно их бог накажет? Голубчик, почему же это? Почему?
И никто этих
женщин, сколько я ни прислушивался к толкам об них, не
пожалел даже; а потому я хочу сказать за них слово, как рыцарь ихний, выхожу за них на печатную арену и, сколько мне кажется, заступлюсь за них — если не очень даровито, то, по крайней мере, горячо и совершенно искренно!..
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была
женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не
жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
— Страшно! — продолжал он между тем, — не за нихстрашно (les pauvres, elles ont l'air si content en debitant leurs mesquineries, qu'il serait inutile de les plaindre! [бедняжки, они с таким довольным видом излагают свои скудные мысли, что было бы бесполезно их
жалеть! (франц.)]), но за
женщину!
— Довольно! — сказала она драматическим тоном. — Вы добились, чего хотели. Я ненавижу вас! Надеюсь, что с этого дня вы прекратите посещения нашего дома, где вас принимали, как родного, кормили и поили вас, но вы оказались таким негодяем. Как я
жалею, что не могу открыть всего мужу. Это святой человек, я молюсь на него, и открыть ему все — значило бы убить его. Но поверьте, он сумел бы отомстить за оскорбленную беззащитную
женщину.
— Слава богу, после генерала осталось добра много: достало бы на лапти не одному этакому беспардонному князю, а и десятку таких; конечно, что удивлялись, зная, сколь госпожа наша на деньгу
женщина крепкая, твердая, а для него ничего не
жалела.
— Чудесно, а у самой слезы текут. Тут нужно мужество. Надо ни в чем не уступать мужчине. В наш век, когда
женщина… фу, черт (едва не отплевался Петр Степанович)! А главное, и
жалеть не о чем: может, оно и отлично обернется. Маврикий Николаевич человек… одним словом, человек чувствительный, хотя и неразговорчивый, что, впрочем, тоже хорошо, конечно при условии, если он без предрассудков…
— И на то не даю слова! — начал он. — Если ваш муж действительно окажется подорожным разбойником, убившим невооруженного человека с целью ограбления, то я весь, во всеоружии моей мести, восстану против него и советую вам также восстать против господина Тулузова, если только вы
женщина правдивая. Себя вам
жалеть тут нечего; пусть даже это будет вам наказанием, что тоже нелишнее.
— Нельзя, молодой человек! желаете иметь успех у
женщин и
жалеете пяти рублей… фуй, фуй, фуй! Ежели мамаша: дает мало денег — добывайте сами! Трудитесь, давайте уроки, просвещайте юношество! Итак, повторяю: завтра будет готово. До свидания… победитель!
Шишлин был женат, но жена у него оставалась в деревне, он тоже засматривался на поломоек. Все они были легко доступны, каждая «прирабатывала»; к этому роду заработка в голодной слободе относились так же просто, как ко всякой иной работе. Но красавец мужик не трогал
женщин, он только смотрел на них издали особенным взглядом, точно
жалея кого-то, себя или их. А когда они сами начинали заигрывать с ним, соблазняя его, он, сконфуженно посмеиваясь, уходил прочь…
— От души вас
жалеем! — закричали
женщины. — Так вы присматривайте за своей душечкой!
— Подожди…
Жалел ли ты, что узнал меня? Думал ли ты о другой
женщине, когда виделся со мною?
— О
женщина, ты видишь перед собой героя, — заявлял немного сконфуженный этой маленькой комедией Пепко. —
Жалею, что не могу тебе представить в виде доказательства свои раны… Да, настоящий герой, хотя и синий.
— Агафон Павлыч ваш друг? Моя бедная сестра имела несчастье его полюбить, а в этом состоянии
женщина делается эгоисткой до жестокости. Я знаю историю этой несчастной Любочки и, представьте себе,
жалею ее от души… Да,
жалею, вернее сказать —
жалела. Но сейчас мне ее нисколько не жаль… Может быть, я несправедлива, может быть, я ошибаюсь, но… но… Одним словом, что она может сделать, если он ее не любит, то есть Любочку?
Обе
женщины пожалели вместе, что вот им не достался же до сих пор никакой прииск.
Культ мадонны не только язычески красив, это прежде всего умный культ; мадонна проще Христа, она ближе сердцу, в ней нет противоречий, она не грозит геенной — она только любит,
жалеет, прощает, — ей легко взять сердце
женщины в плен на всю жизнь.
Жалел я, что Офелию дали изящной и хрупкой институтке Струковой, а не Наталии Агафоновне Лебедевой из типа русских
женщин, полных сил и энергии, из таких, о которых сказал Некрасов...
— Это правда. Только я, господа, об одном
жалею, что я не писательница. Я бы все силы мои употребила растолковать
женщинам, что все ваши о нас попечения… просто для нас унизительны.
Мамаева. Да нельзя!.. Мы этого не допустим, мы,
женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего не по —
жалеем, чтобы… Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки…
Лидия (кидается ему на шею). Ну, прости меня, душа моя, жизнь моя! Я сумасшедшая, избалованная
женщина; но я постараюсь исправиться. Мне такие уроки нужны, не
жалей меня!
Надежда Антоновна. «Сказала». Мало ли что может сказать
женщина в раздражении! Как бы жена ни оскорбила мужа, все-таки надо
жалеть жену больше, чем мужа. Мы так слабы, так нервны, нам всякая ссора так дорого обходится. Горячая
женщина скоро сделает глупость, скоро и одумается.
Бегушев много бы мог возразить Домне Осиповне — начиная с того, что приятеля своего Тюменева он издавна знал за весьма непостоянного человека в отношении
женщин, а потому
жалел в этом случае дурочку Мерову, предчувствуя, что вряд ли ей приведется надолго успокоиться; кроме того, самое мнение Домны Осиповны, касательно успокоения Меровой подобным способом, коробило Бегушева.
— Но это следствие ужасной жизни его, ужасного пятилетнего заключения под надзором этой адской
женщины. Его надо
жалеть, а не смеяться над ним. Он даже меня не узнал; вы были сами свидетелем. Это уже, так сказать, вопиет! Его, решительно, надо спасти! Я предлагаю ему ехать за границу, единственно в надежде, что он, может быть, бросит эту… торговку!
Но странно: не имела образа и мать, не имела живого образа и Линочка — всю знает, всю чувствует, всю держит в сердце, а увидеть ничего не может… зачем большое менять на маленькое, что имеют все? Так в тихом шелесте платьев, почему-то черных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью три
женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и душистого тепла, любили, прощали,
жалели — три
женщины: мать — сестра — невеста.
Перед ореховым гладким столом сидела толстая
женщина, зевая по сторонам, добрая
женщина!.. жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика, старосту, мужа, когда он в духе… какая завидная жизнь! и всё это продолжается сорок лет, и продолжится еще столько же… и будут оплакивать ее кончину… и будут помнить ее, и хвалить ее ангельский нрав, и
жалеть… чудо что за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури, поглощающие целые годы, и что еще ужаснее — обрывающие чувства человека, как листы с дерева, одно за другим.
Зоя. Ты убиваешь меня! Перестань, перестань! Заговори со мной по-прежнему, с прежней лаской… Ведь мне страшно, мне кажется, что я теряю… хороню тебя! Ах, ах… Ну, улыбнись мне, мой милый!
Пожалей меня, ведь я
женщина… где же силы, где же силы, друг мой…
Бери во что бы то ни стало, не
жалей ничего, пожертвуй половиной состояния, и тогда ты узнаешь, в чем заключается истинное счастье
женщины!» И моя Зоя торжествует.
Лупачев. Да, эта
женщина заблестела бы: я бы не
пожалел ничего. Ну, да еще подождем; чего на свете не бывает.
— Как же может мужчина
жалеть для
женщины, когда жизнь ее и ребенка зависит, может быть…
Её рассказы о дрянненьких былях города путали думы Артамонова, отводили их в сторону, оправдывали и укрепляли его неприязнь к скучным грешникам — горожанам. На место этих дум вставали и двигались по какому-то кругу картины буйных кутежей на ярмарке; метались неистовые люди, жадно выкатив пьяные, но никогда не сытые глаза, жгли деньги и, ничего не
жалея, безумствовали всячески в лютом озлоблении плоти, стремясь к большой, ослепительно белой на чёрном, бесстыдно обнажённой
женщине…
Шум, порою достигавший оттуда до ее слуха, был, так смел и дерзок, что боярыня уже хотела встать и сойти или послать вниз спавшую в смежном с нею покое фаворитку Алексея Никитича; но самой Марфе Андревне нездоровилось, а будить непорожнюю
женщину и гонять ее по лестнице боярыня
пожалела.
Младший, Степан, пошел по торговой части и помогал отцу, но настоящей помощи от него не ждали, так как он был слаб здоровьем и глух; его жена Аксинья, красивая, стройная
женщина, ходившая в праздники в шляпке и с зонтиком, рано вставала, поздно ложилась и весь день бегала, подобрав свои юбки и гремя ключами, то в амбар, то в погреб, то в лавку, и старик Цыбукин глядел на нее весело, глаза у него загорались, и в это время он
жалел, что на ней женат не старший сын, а младший, глухой, который, очевидно, мало смыслил в женской красоте.
Меня
жалели товарищи, кутилы,
женщины, но разумный, добрый человек, как вы…