Неточные совпадения
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся
ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и
поезд.
Но когда Клим осведомился:
ходят ли
поезда на Москву? — швейцар, взглянув на него очень пытливо, ответил вопросом...
—
Поезд отправляется через две минуты, — возгласил кондуктор,
проходя по вагону.
— Так вы не знали? — удивилась Версилова. — Olympe! князь не знал, что Катерина Николаевна сегодня будет. Мы к ней и ехали, мы думали, она уже с утренним
поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо с дороги и сказала нам
пройти к вам, а сама сейчас придет… Да вот и она!
«
Пройдет поезд — под вагон, и кончено», думала между тем Катюша, не отвечая девочке.
Вечером мы
ходили в баню. За время путешествия я так сжился с казаками, что мне не хотелось от них отделяться. После бани мы все вместе пили чай. Это было в последний раз. Вскоре пришел
поезд, и мы разошлись по вагонам.
По возвращении свадебного
поезда домой, молодые сначала
сходили к отцу, потом подали шампанское — и пошли радостные поздравления с поцелуями и со слезами.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский
поезд отправлялся ровно в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо было проводить Алешу до самого экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не
сошел с лестницы.
На прошлой неделе, когда он
проходил по платформе мимо того же курьерского
поезда, он заметил высокую, стройную, очень красивую даму в черном платье, стоявшую в дверях вагона первого класса.
Проходило восемь минут. Звенел звонок, свистел паровоз, и сияющий
поезд отходил от станции. Торопливо тушились огни на перроне и в буфете. Сразу наступали темные будни. И Ромашов всегда подолгу с тихой, мечтательной грустью следил за красным фонариком, который плавно раскачивался, сзади последнего вагона, уходя во мрак ночи и становясь едва заметной искоркой.
Ромашов любил
ходить на вокзал по вечерам, к курьерскому
поезду, который останавливался здесь в последний раз перед прусской границей.
Начали быстро собираться, чтобы поспеть к полуденному
поезду. Но не
прошло получаса, как явился из Скворешников Алексей Егорыч. Он доложил, что Николай Всеволодович «вдруг» приехали поутру, с ранним
поездом, и находятся в Скворешниках, но «в таком виде, что на вопросы не отвечают,
прошли по всем комнатам и заперлись на своей половине…»
Когда
поезд въехал в Китай-город и все войско, спешившись, разместилось у виселиц, Иоанн, не
сходя с коня, посмотрел кругом и с удивлением увидел, что на площади не было ни одного зрителя.
— Надеюсь, что нет, — ответил Нилов. — Однако, кажется,
поезд останавливается. Это — лесопилка, и я здесь
сойду. До свидания, сэр!
Часа в четыре странного человека видели опять у моста. Только что
прошел мостовой
поезд, локомотив делал поворот по кругу, с лестницы
сходила целая толпа приехавших с той стороны американцев, — и они обратили внимание на странного человека, который, стоя в середине этого людского потока, кричал: — Кто в бога верует, спасите!
Сойдя с
поезда, судья Дикинсон тотчас же подозвал единственного дэбльтоунского полисмена и, указав на фигуру Матвея, нерешительно стоявшего на залитой электрическим светом платформе, сказал...
А дело с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека
сошли с воздушного
поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин с бородой и голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий, с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро перед платформой пролетел целый
поезд… Завизжал, остановился, открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо
прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и
поезд сразу опять кинулся со всех ног и полетел так, что только мелькали окна домов…
— Найа́гара, Найа́гара-фолл, — сказал кондуктор, торопливо
проходя вдоль
поезда, и тронул лозищанина за рукав, с удивлением глядя на человека, который один сидит в своем углу и не смотрит Ниагару.
Прошло больше года. В Сокольниках, недалеко от полотна Ярославской дороги, сидели на траве Юлия и Ярцев; немного в стороне лежал Кочевой, подложив руки под голову, и смотрел на небо. Все трое уже нагулялись и ждали, когда
пройдет дачный шестичасовой
поезд, чтоб идти домой пить чай.
Несколько раз
поезда,
проходя мимо рощи, наполняли её грохотом, облаками пара и лучами света; эти лучи скользили по стволам деревьев, точно ощупывая их, желая найти кого-то между ними, и торопливо исчезали, быстрые, дрожащие и холодные.
По всей линии были уже положены шпалы и рельсы и
ходили служебные
поезда, возившие строительный материал и рабочих, и задержка была только за мостами, которые строил Должиков, да кое-где не были еще готовы станции.
— И отлично это! — подхватил князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем
прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее».
У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена, было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого,
прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой ехали в 1-м классе. Вскоре после того
поезд тронулся.
Я сидел наискоски и, так как
поезд стоял, мог в те минуты, когда никто не
проходил, слышать урывками их разговор.
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела. На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали на землю, мелькая, как червонное золото, на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и
поезда железной дороги, пролегающей в полутора верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось,
проходили гораздо ближе, нежели летом.
Заметив, что мои посещения платформы возбуждают тревогу сторожа и сторожихи, я стал
ходить по окрестностям, но все-таки меня бессознательно тянуло к железной дороге с лязгающими и громыхающими
поездами.
Пока
ходили около экипажей и усаживались, Кербалай стоял у дороги и, взявшись обеими руками за живот, низко кланялся и показывал зубы; он думал, что господа приехали наслаждаться природой и пить чай, и не понимал, почему это они садятся в экипажи. При общем безмолвии
поезд тронулся, и около духана остался один только дьякон.
Поезд остановился у крыльца и не
сходил с саней.
Флагов не было. По-ночному был темен, пуст и безжизнен вокзал; пассажирские
поезда уже не
ходили, а для того
поезда, который на пути безмолвно ожидал этих пассажиров, не нужно было ни ярких огней, ни суеты. И вдруг Вернеру стало скучно. Не страшно, не тоскливо, — а скучно огромной, тягучей, томительной скукой, от которой хочется куда-то уйти, лечь, закрыть крепко глаза. Вернер потянулся и продолжительно зевнул. Потянулся и быстро, несколько раз подряд зевнул и Янсон.
За чаем он кратко рассказал о себе: сын черниговского кузнеца, он был смазчиком
поездов на станции Киев, познакомился там с революционерами, организовал кружок самообразования рабочих, его арестовали, года два он сидел в тюрьме, а потом —
сослали в Якутскую область на десять лет.
— Ваше превосходительство, залило дорогу, а по полотну сейчас должен
пройти поезд.
Сначала
прошел поезд с прислугою и кухнею.
Будочник железной дороги пропустил первый батальон, который благополучно перебрался на ту сторону лужи, но затем объявил, что через пять минут
пройдет поезд и что нам нужно ждать.
Саженях в двухстах шел царский
поезд; машинист, видя выстроившийся полк, убавил хода, и вагоны, медленно громыхая,
проходили перед глазами, жадно смотревшими на окна.
И мы начали ждать государя. Наша дивизия была довольно глухая, стоявшая вдали и от Петербурга и от Москвы. Из солдат разве только одна десятая часть видела царя, и все ждали царского
поезда с нетерпением.
Прошло полчаса;
поезд не шел; людям позволили присесть. Начались рассказы и разговоры.
— Дураком каким прикидывается! Точно вчера родился или с неба упал. Разве ты не понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание? Не догляди сторож, так ведь
поезд мог бы
сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!
— В прошлом году здесь
сошел поезд с рельсов, — говорит следователь. — Теперь понятно, почему…
— Теперь, говорю, понятно, отчего в прошлом году
сошел поезд с рельсов… Я понимаю!
И вот
прошла последняя ночь,
прошло утро; я сбегал позавтракать невозможными блюдами m-me Grillade, — все в чаянии встретить там Шерамура, и, наконец, за час до отхода
поезда нанял фиакр, взял мой багаж и уехал.
— Ну, а я понимаю: я даже в Петербург хотел вернуться и
сошел, но только денег не было. Начальник станции велел с другим,
поездом в Москву отвезть, а в Петербург, говорит, без билета нельзя. А
поезд подходит — опять того знакомого мужика; которого били, ведут и опять наколачивают. Я его узнал, говорю: «За что тебя опять?» А он говорит: «Не твое дело». Я приехал в Москву — в их дом, и все спал, а потом встал, а на дворе уже никого, — говорят: уехали.
Поздним вечером или глухою ночью этой тропой рисковали
ходить только совсем беспечные люди: загулявший мастеровой, которому море по колена, студент, возвращающийся с затянувшейся в Москве сходки. Остальные пешеходы предпочитали широкую дорогу, отделенную от пустырей канавами. Дорога эта встречалась затем с длинным опустевшим шоссе, уныло тонувшим в сумрачной дали; слева слышались протяжные свистки ночных
поездов, справа доносился глухой рокот столицы, далеким заревом отражавшейся на темном небе.
Сначала он уедет на
поезде, проедет триста верст,
сойдет и пойдет по деревням.
А кровь все льет и льет; прижимает рану к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в голове, в глазах черные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не видит он
поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: «Не устою, упаду, уроню флаг;
пройдет поезд через меня… помоги, Господи, пошли смену…»
На другой день, в воскресенье, он был в гимназической церкви и виделся там с директором и товарищами. Ему казалось, что все они были заняты только тем, что тщательно скрывали свое невежество и недовольство жизнью, и сам он, чтобы не выдать им своего беспокойства, приятно улыбался и говорил о пустяках. Потом он
ходил на вокзал и видел там, как пришел и ушел почтовый
поезд, и ему приятно было, что он один и что ему не нужно ни с кем разговаривать.
Поезд, наконец,
прошел, и сторож не спеша поднял шлагбаум.
Старик встает и вместе со своею длинною тенью осторожно спускается из вагона в потемки. Он пробирается вдоль
поезда к локомотиву и,
пройдя десятка два вагонов, видит раскрытую красную печь; против печи неподвижно сидит человеческая фигура; ее козырек, нос и колени выкрашены в багровый цвет, все же остальное черно и едва вырисовывается из потемок.
Проходит еще двое суток и наконец вдали, в смуглом тумане показывается столица. Путь кончен.
Поезд останавливается, не доезжая города, около товарной станции. Быки, выпущенные из вагонов на волю, пошатываются и спотыкаются, точно идут по скользкому льду.
Во время чая, когда уже совсем стемнело и на стене вагона по-вчерашнему висит фонарь,
поезд вздрагивает от легкого толчка и тихо идет назад.
Пройдя немного, он останавливается; слышатся неясные крики, кто-то стучит цепями около буферов и кричит: «Готово!»
Поезд трогается и идет вперед. Минут через десять его опять тащат назад.
Между тем за окном стал синеть воздух, заголосили петухи, а голова всё болела и в ушах был такой шум, как будто Ергунов сидел под железнодорожным мостом и слушал, как над головой его
проходит поезд. Кое-как он надел полушубок и шапку; седла и узла с покупками он не нашел, сумка была пуста: недаром кто-то шмыгнул из комнаты, когда он давеча входил со двора.