Неточные совпадения
— Я уверен, что мы
подходим к катастрофе и что
герой ее — русский учитель, — сказал Райский. — Это наши jeunes premiers… [сердцееды… (фр.)]
Леонтий был классик и безусловно чтил все, что истекало из классических образцов или что
подходило под них. Уважал Корнеля, даже чувствовал слабость
к Расину, хотя и говорил с усмешкой, что они заняли только тоги и туники, как в маскараде, для своих маркизов: но все же в них звучали древние имена дорогих ему
героев и мест.
Вы знаете, что были и есть люди, которые
подходили близко
к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, — все это
герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем книги о них, рисуем с них портреты и делаем бюсты.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он
подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
«Этот человек три рубля серебром отдает на водку, как гривенник, а я беспокоюсь, что должен буду заплатить взад и вперед на пароходе рубль серебром, и очень был бы непрочь, если б он свозил меня на свой счет. О бедность! Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!» — думал
герой мой и, чтоб не осуществилось его желание, поспешил первый
подойти к кассе и взял себе билет.
В неистощимой тоске своей
подошел наш
герой к столу, за которым читал, и увидел, что
к нему
подходит трактирный служитель с каким-то странным и дерзко-настоятельным выражением в лице.
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман, когда господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнюю комнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый враг его. Как будто ни в одном глазу, он стоял себе у прилавка, ел пирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамах нельзя», — подумал
герой наш и
подошел тоже
к прилавку, не помня себя от волнения.
С важной и торжественной миной
подошел страшный человек
к плачевному
герою повести нашей…
Исправник побледнел; предчувствие говорило ему, что на него пожаловался Эльчанинов. Желая приласкаться
к нему и порасспросить его, он
подошел было
к моему
герою и начал...
На ней измято было всё, и грудь
Хранила знаки пламенных лобзаний.
Она спешит лицо водой сплеснуть
И кудри без особенных стараний
На голове гребенкою заткнуть;
Потом сорочку скинула, небрежно
Водою обмывает стан свой нежный…
Опять свежа, как персик молодой.
И на плеча капот накинув свой,
Пленительна бесстыдной наготою,
Она
подходит к нашему
герою...
Повсюду, каков бы ни был характер поэта, каковы бы ни были его личные понятия о поступках своего
героя,
герой действует одинаково со всеми другими порядочными людьми, подобно ему выведенными у других поэтов: пока о деле нет речи, а надобно только занять праздное время, наполнить праздную голову или праздное сердце разговорами и мечтами,
герой очень боек;
подходит дело
к тому, чтобы прямо и точно выразить свои чувства и желания, — большая часть
героев начинает уже колебаться и чувствовать неповоротливость в языке.
Вот эти-то средние люди, по-моему, еще чуднее, чем те, которые
подходили к типу лермонтовских
героев, в которых в самом деле ведь нельзя же было не влюбляться.
Индивидуалистическая, очень сильная в вопросах личности, ее переживаний, психологии и морали, она слишком и не без основания привыкла
к „безмолвствующему народу“, чтобы сразу и смело
подойти к новому
герою с его массовой психологией, массовой волей и доселе еще невиданными проявлениями последней в войнах и революциях Русская литература все еще продолжала описывать любовь в помещичьей усадьбе или новые нравы Растеряевой улицы.