Неточные совпадения
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», решил он сам с собой,
поднимая голову от книги. И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
Пожимаясь
от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и
поднял голову. В сорока шагах
от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались
от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
Но когда он вернулся
от доктора и увидал опять ее страдания, он чаще и чаще стал повторять: «Господи, прости, помоги», вздыхать и
поднимать голову кверху: и почувствовал страх, что не выдержит этого, расплачется или убежит.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и,
подняв его
голову от руки, поцеловала его в лицо.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не
подняв соскочившей с
головы фуражки, пошел прочь
от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул,
поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны
от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
— Ну, что теперь делать, говори! — спросил он, вдруг
подняв голову и с безобразно искаженным
от отчаяния лицом смотря на нее.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на
голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков,
подняв с земли небольшой колокол, накрыли им
голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено
от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически
поднимал к фуражке, равномерно кивал
головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные
от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и на седую
голову. Люди вставали с пола,
поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться
от пола.
— Вот именно! Равняйся! — ответила она, не
подняв головы от шитья.
— Первый раз, — ответил тот, не
поднимая головы от тарелки, и спросил с набитым ртом: — Так не понимаете, почему некоторых субъектов тянет к марксизму?
Стояла она —
подняв голову и брови, удивленно глядя в синеватую тьму за окном, руки ее были опущены вдоль тела, раскрытые розовые ладони немного отведены
от бедер.
Повар отвернулся
от него, сел и,
подняв с пола шапку, хлопнув ею по колену, надел на
голову. Медник угрюмо ответил...
— Ну, так что? — спросил Иноков, не
поднимая головы. — Достоевский тоже включен в прогресс и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают
от нее люди — вы замечаете это? Отлетают в сторону.
Она вздрогнула и онемела на месте. Потом машинально опустилась в кресло и, наклонив
голову, не
поднимая глаз, сидела в мучительном положении. Ей хотелось бы быть в это время за сто верст
от того места.
Райский крякнул на всю комнату. Вера не
подняла головы от шитья, Татьяна Марковна стала смотреть в окно.
Я налил ему и Эйноске по бокалу шампанского: они стали было отнекиваться и
от этого, но Кавадзи махнул
головой, и они, поклонившись ему до земли, выпили с жадностью, потом обратили признательный взгляд ко мне и
подняли бокалы ко лбу в знак благодарности.
— Привалов слушал Данилушку с опущенной
головой; эти имена
поднимали в нем старые воспоминания неиспытанного счастья, которые были так далеки
от его настоящего.
Грушенька
подняла с подушки
голову и поглядела на Алешу с умиленною улыбкой, засиявшею на ее как-то вдруг распухшем
от сейчашних слез лице.
Их статные, могучие стволы великолепно чернели на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала
от дерева к дереву и вдруг садилась,
поднявши хвост над
головой.
В стороне звонко куковала кукушка. Осторожная и пугливая, она не сидела на месте, то и дело шныряла с ветки на ветку и в такт кивала
головой,
подымая хвост кверху. Не замечая опасности, кукушка бесшумно пролетела совсем близко
от меня, села на дерево и начала было опять куковать, но вдруг испугалась, оборвала на половине свое кукование и торопливо полетела обратно.
Вдруг собака моя бросилась вперед и яростно залаяла. Я
поднял голову и невдалеке
от себя увидел какую-то фигуру.
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя,
поднял голову от своей книги и с большим интересом спросил...
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето
гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки
поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Петр
поднял голову, точно
от удара кнутом. Вынув из кармана свой кошелек, он пошел по направлению к слепым. Нащупав палкою переднего, он разыскал рукою деревянную чашку с медью и бережно положил туда свои деньги. Несколько прохожих остановились и смотрели с удивлением на богато одетого и красивого панича, который ощупью подавал милостыню слепому, принимавшему ее также ощупью.
Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие на музыку, — все принялись рассказывать одну и ту же историю, на тысячу разных вариаций, о том, как один князь, произведя скандал в честном и известном доме и отказавшись
от девицы из этого дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой, порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря на всеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на днях с опозоренною женщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично,
подняв голову и смотря всем прямо в глаза.
И вот ей именно захотелось теперь еще больше
поднять пред ними
голову, затмить всех вкусом и богатством своего наряда, — «пусть же кричат, пусть свистят, если осмелятся!»
От одной мысли об этом у ней сверкали глаза.
Когда она ушла, Женька уменьшила огонь в висячем голубом фонарике, надела ночную кофту и легла. Минуту спустя вошел Гладышев, а вслед за ним Тамара, тащившая за руку Петрова, который упирался и не
поднимал головы от пола. А сзади просовывалась розовая, остренькая, лисья мордочка косоглазой экономки Зоси.
— Не хочу, потому что вы злой. Да, злой, злой, — прибавила она,
подымая голову и садясь на постели против старика. — Я сама злая, и злее всех, но вы еще злее меня!.. — Говоря это, Нелли побледнела, глаза ее засверкали; даже дрожавшие губы ее побледнели и искривились
от прилива какого-то сильного ощущения. Старик в недоумении смотрел на нее.
Но в ту же минуту и засмеялась, — и плакала и смеялась — все вместе. Мне тоже было и смешно и как-то… сладко. Но она ни за что не хотела
поднять ко мне
голову, и когда я стал было отрывать ее личико
от моего плеча, она все крепче приникала к нему и все сильнее и сильнее смеялась.
Он быстро разделся, звонко хлопнул себя ладонями по
голому, шоколадному
от загара телу и бросился в воду,
подымая вокруг себя бугры кипящей пены.
В одну из минут, проведенных ею там, над
головой ее мелькнула, улетая вдаль, какая-то черная тихая птица — она разбудила ее,
подняла. Дрожа
от холода, она пошла домой, навстречу привычному ужасу побоев и новых обид…
Несколько человек солидно отошли
от толпы в разные стороны, вполголоса переговариваясь и покачивая
головами. Но все больше сбегалось плохо и наскоро одетых, возбужденных людей. Они кипели темной пеной вокруг Рыбина, а он стоял среди них, как часовня в лесу,
подняв руки над
головой, и, потрясая ими, кричал в толпу...
Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в улицу, дорогу ей перерезал извозчик.
Подняв голову, она увидала в пролетке молодого человека с светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть,
от этого правое плечо у него было выше левого.
— Слышишь? — толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонько спросил другой. Тот, не отвечая,
поднял голову и снова взглянул в лицо матери. И другой мужик тоже посмотрел на нее — он был моложе первого, с темной редкой бородкой и пестрым
от веснушек, худым лицом. Потом оба они отодвинулись
от крыльца в сторону.
— Ну, а как же ваш «Интеграл»? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему «Интегралу» не
поднять. Каждый день
от 8 до 11… — R мотнул
головой, почесал в затылке: затылок у него — это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина — «в карете»).
— Шурочка, как перевести по-немецки — соперник? — спросил Николаев,
подымая голову от книги.
— Бить солдата бесчестно, — глухо возразил молчавший до сих пор Ромашов. — Нельзя бить человека, который не только не может тебе ответить, но даже не имеет права
поднять руку к лицу, чтобы защититься
от удара. Не смеет даже отклонить
головы. Это стыдно!
Он шел, не
поднимая головы, покуда не добрался до конца города. Перед ним расстилалось неоглядное поле, а у дороги, близ самой городской межи, притаилась небольшая рощица. Деревья уныло качали разбухшими
от дождя ветками; земля была усеяна намокшим желтым листом; из середки рощи слышалось слабое гуденье. Гришка вошел в рощу, лег на мокрую землю и, может быть, в первый раз в жизни серьезно задумался.
Два дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не
подымал головы от подушки. Купец тоже больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько
от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
Артист
поднял смычок и — все мгновенно смолкло. Заколебавшаяся толпа слилась опять в одно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные;
от этих звуков спина слушателя выпрямлялась,
голова поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
«А жалко, что я уже влюблен, — подумал я, — и что Варенька не Сонечка; как бы хорошо было вдруг сделаться членом этого семейства: вдруг бы у меня сделалась и мать, и тетка, и жена». В то же самое время, как я думал это, я пристально глядел на читавшую Вареньку и думал, что я ее магнетизирую и что она должна взглянуть на меня. Варенька
подняла голову от книги, взглянула на меня и, встретившись с моими глазами, отвернулась.
Он
поднял кулак, восторженно и грозно махая им над
головой, и вдруг яростно опустил его вниз, как бы разбивая в прах противника. Неистовый вопль раздался со всех сторон, грянул оглушительный аплодисман. Аплодировала уже чуть не половина залы; увлекались невиннейше: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь
от восторга?
Он
поднял руку, потер ею лоб, тряхнул своею мохнатою
головой и, как будто решившись на всё, шагнул два шага вперед и — вдруг фыркнул смехом, не громким, но заливчатым, длинным, счастливым,
от которого заколыхалась вся его дебелая масса и съежились глазки.
— Это все то, да не то! — начал он,
поднимая свою
голову. — Мне прежде всего следует сделаться аскетом, человеком не
от мира сего, и разобраться в своем душевном сундуке, чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
Далее в паровом поле гулял табун лошадей,
от которого отбившись молодой жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и,
подняв свою тонкую
голову, заржал, на что Иван Дорофеев, крикнув: «Я-те, дьяволенок этакий!» — хлопнул по воздуху плетью.
— Я никак не ожидал
от тебя услышать вдруг подобное желание! — проговорил он, гордо
поднимая свою
голову. — Согласись, что такой суммы в один день не соберешь, и я могу тебе только уплатить за номер и за стол, если ты считаешь себя вправе брать с меня за это.
Она
подняла глаза и не договорила. Перекусихин 1-й отделился
от закусывающих и, меланхолически склонив набок
голову, обстреливал ее взорами.
Мельник с усилием
поднял голову и, казалось, с трудом отвел взор
от бадьи. Его дергали судороги, пот катился с лица его; он, стоная и охая, дотащился до завалины и упал на нее в изнеможении.