Неточные совпадения
Материалистическая теория социальной среды в России есть своеобразное и искаженное
переживание религиозной трансцендентности, полагающей центр тяжести вне глубины
человека.
Острое
переживание одиночества и тоски не делает
человека счастливым.
Но благодать исходит от Бога, сверху, снизу же, от
человека, исходит лишь
переживание греховности и ничтожества
человека.
Традиционные книги о духовной жизни обыкновенно дают ответ на этот вопрос в том смысле, что после
переживания греховности и недостоинства
человека наступает просветление благодатью.
Великое утешение мне доставляло проникновение в жизнь замечательных, необыкновенных
людей,
переживание трагизма их судьбы.
В глубине
человека заложена реальная вселенная, в нем живет вселенский разум, и найденная в
человеке вселенная и вселенский разум всего менее могут быть названы человеческим субъективизмом, субъективным человеческим «
переживанием».
«
Переживание» мы находим не только в душе
человека, но и в душе мира, в истории, в культуре.
Человек отдается во власть настроений, причудливых
переживаний, свободных от всякой нормы; после смерти Бога сам творит себе богов, из себя пытается воссоздать потерянное бытие.
Кафолическая природа догмата, в частности, обнаруживается и в том, что лишь в слове и через слово религиозное
переживание может быть первично сообщено другим
людям, благодаря чему и возможна проповедь религии, «служение слова».
Религиозное
переживание удостоверяет
человека в реальности иного, божественного мира не тем, что доказывает его существование или разными доводами убеждает в необходимости последнего, но тем, что приводит его в живую, непосредственную связь с религиозной действительностью, ему ее показывает.
Миф возникает из религиозного
переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление
человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Итак, в религиозном
переживании дано — и в этом есть самое его существо — непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного
человека;
человек в себе и чрез себя обретает новый мир, пред которым трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния.
«Посвящение» в мистерии, по немногим дошедшим до нас сведениям, сопровождалось такими
переживаниями, которые новой гранью отделяли
человека от его прошлого [Вот известное описание
переживаний при посвящении в таинства Изиды у Апулея (Metam. X, 23): «Я дошел до грани смерти, я вступил на порог Прозерпины, и, когда я прошел через все элементы, я снова возвратился назад; в полночь я видел солнце, сияющее ясно белым светом; я предстоял пред высшими и низшими богами лицом к лицу и молил их в самой большой близости» (accessi confinium mortis et calcato Proserpinae limine per omnia vectus elemanta remeavi, nocte media vidi solem candido coruscantem lumine; deos inferos et deos superos accessi coram et adoravi de proximo).
Мысль рождается не из пустоты самопорождения, ибо
человек не Бог и ничего сотворить не может, она рефлектируется из массы
переживаний, из опыта, который есть отнюдь не свободно полагаемый, но принудительно данный объект мысли [Эту мысль С. Н. Булгаков впоследствии развил в своей работе «Трагедия философии» (1920–1921), о которой писал в предисловии: «Внутренняя тема ее — общая и с более ранними моими работами (в частности, «Свет невечерний») — о природе отношений между философией и религией, или о религиозно-интуитивных отношенях между философией и религией, или о религиозно-интуитивных основах всякого философствования.
Дух есть желудок… Так вот оно что! Вот к чему сводятся все великие томления и искания духа, таинственные бездны жизни и ее потрясающие ужасы! Да ведь это, пожалуй, совсем то же самое, что у Мечникова:
человеку нужно вырезать толстую и слепую кишку, кормить его простоквашею с болгарскими бациллами, — и он станет «оптимистом». Какая пошлость! Декадент презрительно кривит губы и ополчается на защиту великих запросов и
переживаний человеческого духа.
Каким же образом дионисические
переживания одолевают в
человеке ощущение темноты и растерзанности мира, каким образом спасают
человека для жизни?
Но есть одно, что тесно роднит между собою все такие
переживания. Это, как уже было указано, «безумствование», «исхождение из себя», экстаз, соединенный с ощущением огромной полноты и силы жизни. А чем вызван этот экстаз — дело второстепенное. В винном ли опьянении, в безумном ли кружении радетельной пляски, в упоении ли черною скорбью трагедии, в молитвенном ли самозабвении отрешившегося от мира аскета — везде равно присутствует Дионис, везде равно несет он
человеку таинственное свое вино.
И пускай это только миги, пускай они даже грозят
человеку разрушением или гибелью: они так прекрасны, дают
человеку такие огромные, озаряющие дух
переживания, что способны перевесить темную летаргию жизни вне этих мгновений.
И это же чувство освежения, с другой стороны, нередко испытывает
человек после хорошей попойки: при жизни вялой и однообразной, лишенной ярких
переживаний, такая попойка дает душе своеобразную встряску, что-то в ней как будто разряжается, просветляется, и
человек более бодрым возвращается в свою вялую жизнь.
Страх побеждается целостной, централизованной личностью, напряженным
переживанием достоинства личности, его не могут победить интеллектуальные, эмоциональные, чувственные элементы
человека.
В
переживание страха не входит представление о высоте бытия, которую
человек хотел бы достигнуть, и оторванность, от которой его мучит.
Когда в пространстве происходит расставание с
человеком, с домом, с городом, с садом, с животным, сопровождающееся ощущением, что, может быть, никогда их больше не увидишь, то это есть
переживание смерти.
Совсем не объективная справедливость Бога определяет
человека к
переживанию этих адских кошмаров и злых сновидений, а иррациональная свобода
человека, притягивающая к домирному небытию.
Переживание сильного чувства жалости и сострадания тоже может парализовать половую страсть и заставить
человека забыть о ней.
Раскаяние и есть
переживание мучения и ужаса от несоответствия моей жизни и моих действий с воспоминаниями о жизни истинной, для которой я сотворен и от которой отпал
человек в этот мир греха и скорби.
Переживание сильной эротической влюбленности может ослабить половую страсть и заставить забыть
человека о физиологической половой потребности.
В
переживании сильного страха
человек обыкновенно забывает о всякой высоте и склонен жить в низинах, лишь бы освободили его от ожидаемых опасностей, лишений и страданий.
Был, между прочим, в нашем кружке один молодой критик и публицист —
человек талантливый, с самостоятельною мыслью, с интересными
переживаниями.
Очевидно, ему чего-то недоставало для реализации этой темы, нужна была встреча с
человеком высшего порядка, в котором высокая идея была бы гармонично слита с его личными
переживаниями.
Человек как изначальное
переживание есть творение, но не творец.
Трагедию
человека, раскрываемую нам Достоевским, можно пережить и обогатиться этим
переживанием, но учить
переживанию этой трагедии как жизненному пути нельзя.
Казалось бы, что при этом качестве своем он должен был представляться товарищам загадочной натурой,
человеком скрытным, ушедшим в свои сокровенные
переживания, а выходило почему-то наоборот: все в полку, кончая молоденькими, только что произведенными подпоручиками, были убеждены, что знают его насквозь, знают гораздо лучше, чем самих себя.