Неточные совпадения
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в
лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и
слезы потекли еще обильнее, но уже не
от злости, а
от любви и стыда.
Любочка, в черном платьице, обшитом плерезами, вся мокрая
от слез, опустила головку, изредка взглядывала на гроб, и
лицо ее выражало при этом только детский страх.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще
лицо мое не просохло
от слез, как мысли мои были далеко
от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
«Как! — говорил я сам себе, прохаживаясь по зале и захлебываясь
от слез. — Наталья Савишна, просто Наталья, говорит мне ты и еще бьет меня по
лицу мокрой скатертью, как дворового мальчишку. Нет, это ужасно!»
И, опустив голову, замолчала. Ей понадобился платок, чтобы отереть падавшие
слезы; она встала, взглянула мне прямо в
лицо и сказала дрожащим
от волнения голосом...
И когда затихла она, безнадежное, безнадежное чувство отразилось в
лице ее; ноющею грустью заговорила всякая черта его, и все,
от печально поникшего лба и опустившихся очей до
слез, застывших и засохнувших по тихо пламеневшим щекам ее, — все, казалось, говорило: «Нет счастья на
лице сем!»
Почти все время, как читал Раскольников, с самого начала письма,
лицо его было мокро
от слез; но когда он кончил, оно было бледно, искривлено судорогой, и тяжелая, желчная, злая улыбка змеилась по его губам.
— Ах, Василий Иваныч, — пролепетала старушка, — в кои-то веки батюшку-то моего, голубчика-то, Енюшень-ку… — И, не разжимая рук, она отодвинула
от Базарова свое мокрое
от слез, смятое и умиленное
лицо, посмотрела на него какими-то блаженными и смешными глазами и опять к нему припала.
— Дуняша, — ошеломленно произнес Самгин, заглядывая в ее
лицо, в мерцающие глаза, влажные
от слез; она толкала его, тащила и, сухо всхлипывая, быстро рассказывала...
Отскочив
от него, она бросилась на диван, ее пестренькое
лицо сразу взмокло
слезами; задыхаясь, всхлипывая, она взмахивала платком в одной руке, другою колотила себя по груди и мычала, кусая губы.
У него даже голос
от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее
лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его
лицо вспотело
слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп
от них, снял очки и спрятал
лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под
слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
— Нервы! — повторит она иногда с улыбкой, сквозь
слезы, едва пересиливая страх и выдерживая борьбу неокрепших нерв с пробуждавшимися силами. Она встанет с постели, выпьет стакан воды, откроет окно, помашет себе в
лицо платком и отрезвится
от грезы наяву и во сне.
Он тихонько отнял ее руки
от лица, поцеловал в голову и долго любовался ее смущением, с наслаждением глядел на выступившие у ней и поглощенные опять глазами
слезы.
Вскоре из кухни торопливо пронес человек, нагибаясь
от тяжести, огромный самовар. Начали собираться к чаю: у кого
лицо измято и глаза заплыли
слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
Она не могла говорить
от прихлынувших
слез и зажала
лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.
Тут уж он и совсем обомлел: «Ваше благородие, батюшка барин, да как вы… да стою ли я…» — и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими закрыл
лицо, повернулся к окну и весь
от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, «вези» кричу.
Грушенька подняла с подушки голову и поглядела на Алешу с умиленною улыбкой, засиявшею на ее как-то вдруг распухшем
от сейчашних
слез лице.
— Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу! — неистово прокричал он, воздевая к солнцу руки, и, пав
лицом ниц на землю, зарыдал в голос как малое дитя, весь сотрясаясь
от слез своих и распростирая по земле руки. Тут уж все бросились к нему, раздались восклицания, ответное рыдание… Исступление какое-то всех обуяло.
Алеша взглянул было на него, открыв свое распухшее
от слез, как у малого ребенка,
лицо, но тотчас же, ни слова не вымолвив, отвернулся и снова закрылся обеими ладонями.
Алеша вдруг вскочил из-за стола, точь-в-точь как, по рассказу, мать его, всплеснул руками, потом закрыл ими
лицо, упал как подкошенный на стул и так и затрясся вдруг весь
от истерического припадка внезапных, сотрясающих и неслышных
слез.
Радилов замолчал. Я посмотрел на него, потом на Ольгу… Ввек мне не забыть выражения ее
лица. Старушка положила чулок на колени, достала из ридикюля платок и украдкой утерла
слезу. Федор Михеич вдруг поднялся, схватил свою скрипку и хриплым и диким голосом затянул песенку. Он желал, вероятно, развеселить нас, но мы все вздрогнули
от его первого звука, и Радилов попросил его успокоиться.
С разгоревшимся
от слез и стыда
лицом, с выражением страха и ожидания, с умоляющим взглядом стояла передо мной бедная девушка — с тем особенным выражением, которое дает женщине беременность.
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное
лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько прошлых
слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал
от удержанных
слез.
«Разрешение» он произнес смягченным голосом. «Епитимий не налагаю. Помолись по усердию… и за меня грешного», — прибавил он вдруг, и эта последняя фраза вновь кинула мне краску в
лицо и вызвала на глаза
слезы от горького сознания вынужденного лицемерия…
Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда на глазах матери являлись
слезы, а
лицо ребенка бледнело
от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Он повиновался. Теперь он сидел, как прежде,
лицом к стороне заката, и когда девочка опять взглянула на это
лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли
слезы, но глаза эти были по-прежнему неподвижны; черты
лица то и дело передергивались
от нервных спазмов, но вместе с тем в них виднелось недетское, глубокое и тяжелое горе.
И вот, наконец, она стояла пред ним
лицом к
лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло
от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне,
слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
— Ничего? — воскликнула Марфа Тимофеевна, — это ты другим говори, а не мне! Ничего! а кто сейчас стоял на коленях? у кого ресницы еще мокры
от слез? Ничего! Да ты посмотри на себя, что ты сделала с своим
лицом, куда глаза свои девала? — Ничего! разве я не все знаю?
Старец быстро сел и удивленными глазами посмотрел на Аглаиду, точно не узнал ее. Все
лицо у него опухло
от слез, но он не прятал его, а только смотрел на непрошенную гостью исподлобья.
Нюрочка слушала, затаив дыхание, чтобы не проронить ни одного святого слова, и не чувствовала, как у ней по
лицу катились
слезы; ей делалось и страшно и хорошо
от этих разговоров, но дома она по какому-то инстинкту ничего не говорила отцу.
Конечно, все это проделал Вася и теперь с детскою жестокостью хохотал над несчастною девочкой, у которой
от слез распухло все
лицо.
Женька вдруг отвернулась
от нее, прижалась
лицом к углу оконной рамы и внезапно расплакалась едкими, жгучими
слезами —
слезами озлобления и мести, и в то же время она говорила, задыхаясь и вздрагивая...
Она повела нас в горницу к дедушке, который лежал на постели, закрывши глаза;
лицо его было бледно и так изменилось, что я не узнал бы его; у изголовья на креслах сидела бабушка, а в ногах стоял отец, у которого глаза распухли и покраснели
от слез.
Она засыпала меня вопросами.
Лицо ее сделалось еще бледнее
от волнения. Я рассказал ей подробно мою встречу с стариком, разговор с матерью, сцену с медальоном, — рассказал подробно и со всеми оттенками. Я никогда ничего не скрывал
от нее. Она слушала жадно, ловя каждое мое слово.
Слезы блеснули на ее глазах. Сцена с медальоном сильно ее взволновала.
Подойдя к зеркалу, Луша невольно рассмеялась своей патетической реплике. На нее из зеркала с сдвинутыми бровями гневно смотрело такое красивое, свежее
лицо,
от недавних
слез сделавшееся еще краше, как трава после весеннего дождя. Луша улыбнулась себе в зеркало и капризно топнула ногой в дырявой ботинке: такая редкая типичная красота требовала слишком изящной и дорогой оправы.
Глаза сына горели красиво и светло; опираясь грудью на стол, он подвинулся ближе к ней и говорил прямо в
лицо, мокрое
от слез, свою первую речь о правде, понятой им.
Сердце Ромашова дрогнуло
от жалости и любви. Впотьмах, ощупью, он нашел руками ее голову и стал целовать ее щеки и глаза. Все
лицо Шурочки было мокро
от тихих, неслышных
слез. Это взволновало и растрогало его.
Доброе
лицо Веткина распухло
от слез, но теперь, на улице, он сдерживает себя.
Муж, обеспокоенный, с недоумевающим и растерянным видом, тотчас же подбежал к ней. Но Шурочка уже успела справиться с собой и отняла платок
от лица.
Слез больше не было, хотя глаза ее еще сверкали злобным, страстным огоньком.
Вера, с глазами, блестящими
от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей
лицо, губы, глаза и говорила...
Отец Василий, все еще не могший оправиться
от смущения, принял письмо
от Егора Егорыча дрожащей рукой; когда же он стал пробегать его, то хотя рука еще сильней задрожала, но в то же время красноватое
лицо его просияло радостью, и из воспаленных несколько глаз видимо потекли
слезы умиления.
От Мартына Степаныча недели через две было получено письмо, только адресованное не Егору Егорычу, а на имя Сусанны Николаевны, которая первоначально думала, что это пишет ей из Москвы Муза; но едва только прочла первую страницу письма, как на спокойном
лице ее отразился ужас, глаза наполнились
слезами, руки задрожали.
В последние минуты отъезда она, впрочем, постаралась переломить себя и вышла в гостиную, где
лица, долженствовавшие провожать ее, находились в сборе, и из числа их gnadige Frau была с глазами, опухнувшими
от слез; Сверстов все ходил взад и вперед по комнате и как-то нервно потирал себе руки; на добродушно-глуповатой физиономии Фадеевны было написано удовольствие
от мысли, что она вылечила барыню, спрыснув ее водой с камушка.
Елена исхудалою рукой подняла черную ткань, закрывавшую верхнюю часть ее
лица, и князь увидел ее тихие глаза, красные
от слез, и встретил знакомый кроткий взор, отуманенный бессонными ночами и душевным страданием.
Атаман встал из-за стола, чтобы благодарить за честь, но выразительное
лицо его внезапно изменилось
от душевного волнения, губы задрожали, а на смелых глазах, быть может первый раз в жизни, навернулись
слезы.
В
слезах отчаянья, Людмила
От ужаса
лицо закрыла.
От усилий сдержать кашель серое
лицо его наливалось кровью, он надувал щеки, на глазах выступали
слезы, он ерзал по стулу и толкал меня.
Сидит в углу толсторожая торговка Лысуха, баба отбойная, бесстыдно гулящая; спрятала голову в жирные плечи и плачет, тихонько моет
слезами свои наглые глаза. Недалеко
от нее навалился на стол мрачный октавист Митропольский, волосатый детина, похожий на дьякона-расстригу, с огромными глазами на пьяном
лице; смотрит в рюмку водки перед собою, берет ее, подносит ко рту и снова ставит на стол, осторожно и бесшумно, — не может почему-то выпить.
Согнувшись над ручьем, запертым в деревянную колоду, под стареньким, щелявым навесом, который не защищал
от снега и ветра, бабы полоскали белье;
лица их налиты кровью, нащипаны морозом; мороз жжет мокрые пальцы, они не гнутся, из глаз текут
слезы, а женщины неуемно гуторят, передавая друг другу разные истории, относясь ко всем и ко всему с какой-то особенной храбростью.