Неточные совпадения
Анна,
отведя глаза
от лица друга и сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
Не позаботясь даже о том, чтобы
проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь
от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее
лицо, руки и шею.
Алексей Александрович взял руки Вронского и
отвел их
от лица, ужасного по выражению страдания и стыда, которые были на нем.
Серые и радужные кредитки, не убранные со стола, опять замелькали в ее глазах, но она быстро
отвела от них
лицо и подняла его на Петра Петровича: ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей, глядеть на чужие деньги.
— Помню, батюшка, очень хорошо помню, что вы были, — отчетливо проговорила старушка, по-прежнему не
отводя своих вопрошающих глаз
от его
лица.
Мармеладов был в последней агонии; он не
отводил своих глаз
от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над ним. Ему все хотелось что-то ей сказать; он было и начал, с усилием шевеля языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что он хочет просить у ней прощения, тотчас же повелительно крикнула на него...
Катя достала це-мольную сонату-фантазию Моцарта. Она играла очень хорошо, хотя немного строго и сухо. Не
отводя глаз
от нот и крепко стиснув губы, сидела она неподвижно и прямо, и только к концу сонаты
лицо ее разгорелось и маленькая прядь развившихся волос упала на темную бровь.
Смуглое
лицо ее потемнело, она
отвела взгляд
от лица Клима и встала, выпрямилась. Самгин тоже встал, ожидая слов, обидных для него.
И, не
отводя глаз
от его
лица, поправляя обеими руками тяжелую массу каштановых волос, она продолжала вполголоса...
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по
лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим
от обиды,
от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув на Маргариту, не сказав ей ни слова, а она
проводила его укоризненным восклицанием...
Он схватил Самгина за руку, быстро
свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в
лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое
лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое
лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь
от него, убеждал себя...
Лицо этого человека показалось Самгину таким жутким, что он не сразу мог
отвести глаза
от него.
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую в последний раз
проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь
от этих
лиц,
от своей страсти,
от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их в лучи поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
Он не
отводил глаз
от ее профиля, у него закружилась голова… Румяные и жаркие щеки ее запылали ярче и жгли ему
лицо. Она поцеловала его, он отдал поцелуй. Она прижала его крепче, прошептала чуть слышно...
Я уже знал ее
лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я
провел в кабинете минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз
от ее
лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому что все у меня заволоклось.
И все время, пока он рассказывал, он не
отводил от него глаз, как бы чем-то очень пораженный в выражении его
лица.
Отойдя
от бивака километра четыре, я нашел маленькую тропинку и пошел по ней к лесу. Скоро я заметил, что ветки деревьев стали хлестать меня по
лицу. Наученный опытом, я понял, что тропа эта зверовая, и, опасаясь, как бы она не
завела меня куда-нибудь далеко в сторону, бросил ее и пошел целиной. Здесь я долго бродил по оврагам, но ничего не нашел.
Однажды мне пришла мысль записать речь Дерсу фонографом. Он вскоре понял, что
от него требовалось, и произнес в трубку длинную сказку, которая заняла почти весь валик. Затем я переменил мембрану на воспроизводящую и
завел машину снова. Дерсу, услышав свою речь, переданную ему обратно машиной, нисколько не удивился, ни один мускул на
лице его не шевельнулся. Он внимательно прослушал конец и затем сказал...
Лиза начала играть и долго не
отводила глаз
от своих пальцев. Она взглянула, наконец, на Лаврецкого и остановилась: так чудно и странно показалось ей его
лицо.
В два года, которые
провела, расставшись с детьми и мужем, она успела совершенно забыть и о детях и о муже и считала себя
лицом вполне свободным
от всяких нравственных обязательств.
— И не пожалела ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы остались одни, — и не стыдно, не стыдно тебе! Нет, ты не добрая, ты и вправду злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось
проводить его до ворот и хоть два слова сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я как будто еще видел перед собой
лицо Нелли, страшно побледневшее
от моих упреков.
Я было приложил руку к ее лбу, чтоб пощупать, есть ли жар, но она молча и тихо своей маленькой ручкой
отвела мою и отвернулась
от меня
лицом к стене.
Потом он видел, как Николаев встал из-за карт и,
отведя Шурочку в сторону, долго что-то ей говорил с гневными жестами и со злым
лицом. Она вдруг выпрямилась и сказала ему несколько слов с непередаваемым выражением негодования и презрения. И этот большой сильный человек вдруг покорно съежился и отошел
от нее с видом укрощенного, но затаившего злобу дикого животного.
С этою целью предполагалось наметить покладистое влиятельное
лицо, прикинуться сочувствующим его предначертаниям и начинаниям, сообщить последним легкий либеральный оттенок, как бы исходящий из недр начальства (всякий мало-мальски учтивый начальник не прочь
от либерализма), и затем, взяв облюбованный субъект за нос,
водить его за оный.
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал
от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он был только скуп, отчасти фат и все время
проводил в том, что читал французские романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В экипаже».
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и другое чувство Лизы. На
лице ее, до тех пор ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом
отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется, думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты… О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы защитила вас
от самой судьбы, я бы…» и прочее.
— Да, умер. Я скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не
сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его
лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании,
от которого люди умирают, и я даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать…
В последние минуты отъезда она, впрочем, постаралась переломить себя и вышла в гостиную, где
лица, долженствовавшие
провожать ее, находились в сборе, и из числа их gnadige Frau была с глазами, опухнувшими
от слез; Сверстов все ходил взад и вперед по комнате и как-то нервно потирал себе руки; на добродушно-глуповатой физиономии Фадеевны было написано удовольствие
от мысли, что она вылечила барыню, спрыснув ее водой с камушка.
Когда они вышли
от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом
свезти доктора еще к другому важному
лицу — Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
Мельник с усилием поднял голову и, казалось, с трудом
отвел взор
от бадьи. Его дергали судороги, пот катился с
лица его; он, стоная и охая, дотащился до завалины и упал на нее в изнеможении.
Все эти пешие
лица и плывущий всадник стремятся с разных точек к одному пункту, который, если бы
провести от них перекрестные линии, обозначился непременно на выдающемся посредине реки большом камне.
«Фу ты, что это такое!» — подумал себе дьякон и,
проведя рукой по
лицу, заметил, что ладонь его, двигаясь по коже
лица, шуршит и цепляется, будто сукно по фланели. Вот минута забвения, в крови быстро прожгла огневая струя и, стукнув в темя, отуманила память. Дьякон позабыл, зачем он здесь и зачем тут этот Данилка стоит общипанным цыпленком и беззаботно рассказывает, как он пугал людей, как он щечился
от них всякою всячиной и как, наконец, нежданно-негаданно попался отцу дьякону.
Но в
лице Нилова, а может быть, и в тех неделях, которые они уже
провели вместе, было что-то, удержавшее Матвея
от этого излияния.
Корзина с провизией склонилась в руках ослабевшего человека, сидевшего в углу вагона, и груши из нее посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил ее рядом с ним. Потом вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал, сидя, и на
лице его бродила печальная судорога, а порой губы
сводило, точно
от испуга…
Елена слушала его внимательно и, обернувшись к нему вполовину, не
отводила взора
от его слегка побледневшего
лица,
от глаз его, дружелюбных и кротких, хотя избегавших встречи с ее глазами.
Как теперь гляжу на него; он прогневался на одну из дочерей своих, кажется, за то, что она солгала и заперлась в обмане; двое людей
водили его под руки; узнать было нельзя моего прежнего дедушку; он весь дрожал,
лицо дергали судороги, свирепый огонь лился из его глаз, помутившихся, потемневших
от ярости!
Повар отвечал: «Слушаю, ваше превосходительство», но на
лице его было написано: «Ведь я же тебя надуваю при всякой покупке, а уж тебе меня не
провести; дурака нашел!» Вечером камердинер давал пир,
от которого вся дворня двое суток пахла водкой, и, точно, он расходов не пожалел.
— Толкнитесь, — говорит, — к смотрителю уездного училища: он здесь девкам с
лица веснушки
сводит и зубы заговаривает, также и
от лихорадки какие-то записки дает; и к протопопу можете зайти, он по лечебнику Каменецкого лечит. У него в самом деле врачебной практики даже больше, чем у меня: я только мертвых режу, да и то не поспеваю; вот и теперь сейчас надо ехать.
— Яша, батюшка, голубчик, не оставь старика: услужи ты мне! — воскликнул он наконец, приподымаясь на ноги с быстротою, которой нельзя было ожидать
от его лет. — Услужи мне! Поколь господь продлит мне век мой, не забуду тебя!.. А я… я было на них понадеялся! — заключил он, обращая тоскливо-беспокойное
лицо свое к стороне Оки и
проводя ладонью по глазам, в которых показались две тощие, едва приметные слезинки.
У порога дома Егорушка увидел новую, роскошную коляску и пару черных лошадей. На козлах сидел лакей в ливрее и с длинным хлыстом в руках.
Провожать уезжающих вышел один только Соломон.
Лицо его было напряжено
от желания расхохотаться; он глядел так, как будто с большим нетерпением ждал отъезда гостей, чтобы вволю посмеяться над ними.
А расправив старые кости, он опустился на камень у двери, вынул из кармана куртки открытое письмо,
отвел руку с ним подальше
от глаз, прищурился и смотрит, беззвучно шевеля губами. На большом, давно не бритом и точно посеребренном
лице его — новая улыбка: в ней странно соединены любовь, печаль и гордость.
Ноздрева
провела в литературу улица,
провела постепенно, переходя
от одного видоизменения к другому. Начала с Тряпичкина, потом пришла к"нашему собственному корреспонденту", потом к Подхалимову и закончила гармоническим аккордом, в
лице Ноздрева. А покуда проходили эти видоизменения, честная литература с наивным изумлением восклицала: кажется, что дальше идти невозможно! Однако ж оказалось возможным.
Он оттолкнулся
от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог
отвести глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо,
лицо налилось кровью, глаза болели
от напряжения. С большим усилием он оторвал их
от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув
от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь
от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Старик вдруг
отвёл лампу в сторону
от лица Ильи, привстал на носки, приблизил к Илье своё дряблое, жёлтое
лицо и тихо, с ядовитой усмешкой спросил его...
Снова в лавке стало тихо. Илья вздрогнул
от неприятного ощущения: ему показалось, что по
лицу его что-то ползёт. Он
провёл рукой по щеке, отёр слёзы и увидал, что из-за конторки на него смотрит хозяин царапающим взглядом. Тогда он встал и пошёл нетвёрдым шагом к двери, на своё место.
Чистое
лицо, серьёзное, с нахмуренным лбом, спокойные глаза, уверенные движения сильного тела, ловко и плотно обтянутого в солидный костюм, сильный басовый голос — всё это выгодно
отводило Маклакова в сторону
от Саши и Петра.
Больше этого графу уже никто не мог сказать приятного: он таял
от слов княгини, и в то время, когда она сидела пред ним и молча думала: как ей быть с своими детьми, чтоб они, выросши, умели не только эполетами трясти и визиты делать, а могли бы и к ставцу
лицом сесть, граф был уверен, что княгиня
проводит мысленную параллель между им и теми, которые юродствовали да рассказывали друг про друга шутовские вести.
«Вот кого я люблю!» — думал Саша про Еремея, не
отводя глаз
от застывшего в огненном озарении сурового
лица, равнодушного к шутке и разговору и так глубоко погруженного в думу, словно весь лес и вся земля думали вместе с ним.
И
от слов, и
от радостного
лица, а главное,
от этого крепкого и вольного запаха, которым сразу зарядились платье и борода Колесникова, — в избе стало душно и скучно, и показалось невозможным не только ночевать, а и час лишний
провести. Весело заторопились.
Лица он тогда не рассматривал, но твердо до случая запомнил и теперь, вызвав в памяти, внимательно и серьезно оценил каждую черту и
свел их к целому — бледность и мука, холодная твердость камня, суровая отрешенность не только
от прежнего, но и
от самого себя.