Неточные совпадения
Чу! конь стучит копытами,
Чу, сбруя золоченая
Звенит… еще беда!
Ребята испугалися,
По
избам разбежалися,
У
окон заметалися
Старухи, старики.
Бежит деревней староста,
Стучит в окошки палочкой.
Бежит в поля, луга.
Собрал народ: идут — кряхтят!
Беда! Господь прогневался,
Наслал гостей непрошеных,
Неправедных судей!
Знать, деньги издержалися,
Сапожки притопталися,
Знать, голод разобрал!..
Окна в избенках были без стекол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном; балкончики под крышами с перилами, неизвестно для каких причин делаемые в иных русских
избах, покосились и почернели даже не живописно.
«Мое-то будущее достоянье — мужики, — подумал Чичиков, — дыра на дыре и заплата на заплате!» И точно, на одной
избе, вместо крыши, лежали целиком ворота; провалившиеся
окна подперты были жердями, стащенными с господского амбара.
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской
избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг
окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в
окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши
изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных
окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Дождь вдруг перестал мыть
окно, в небо золотым мячом выкатилась луна; огни станций и фабрик стали скромнее, побледнели, стекло
окна казалось обрызганным каплями ртути. По земле скользили
избы деревень, точно барки по реке.
Самгин подумал, что он уже не первый раз видит таких людей, они так же обычны в вагоне, как неизбежно за
окном вагона мелькание телеграфных столбов, небо, разлинованное проволокой, кружение земли, окутанной снегом, и на снегу, точно бородавки,
избы деревень. Все было знакомо, все обыкновенно, и, как всегда, люди много курили, что-то жевали.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки
изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна
окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их...
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей
избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни прошло старцев, богомольцев, убогих, калек, перед каждым отодвигается крошечное
окно, каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая рука не устает высовываться, краюха хлеба неизбежно падает в каждую подставленную суму.
«Начальство велит делать высокие
избы и большие
окна», — сказала она.
В других
избах, и это большею частию,
окна затянуты бычачьими пузырями.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай, где живут 20 преступники. Он содержится чисто.
Окон нет. У стен идут постели рядом, на широких досках, устроенных, как у нас полати в
избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли, как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
Митя встал и подошел к
окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под
окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды
изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся к «истязателям...
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали в
избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в
окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в старой липовой роще.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид.
Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном из
окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
— Мы только и спасаемся от них двумя рамами в
окнах, — продолжала она. — Они залезают между стекол и там пропадают. А в
избе мы раскладываем дымокуры и спим в комарниках.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех
избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из
окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый лес больших сосен и елей с сучьями, повисшими от тяжести снега; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы, дома,
избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой; в
окнах огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали кричат петухи.
Приехавши в небольшую ярославскую деревеньку около ночи, отец мой застал нас в крестьянской
избе (господского дома в этой деревне не было), я спал на лавке под
окном,
окно затворялось плохо, снег, пробиваясь в щель, заносил часть скамьи и лежал, не таявши, на оконнице.
Мужики обложили
избу соломой и как ультиматум подали исправнику на шесте в
окно сторублевую ассигнацию.
Маленькие
окна подымались, и сухощавая рука старухи, которые одни только вместе с степенными отцами оставались в
избах, высовывалась из окошка с колбасою в руках или куском пирога.
Когда он вернулся, из его
окна всю ночь светился огонь на кусты жасмина, на бурьян и подсолнухи, а в
избе виднелась фигура ябедника, то падавшего на колени перед иконой, когда иссякало вдохновение, то усиленно строчившего…
Кошевая остановилась у большой новой
избы. В волоковое
окно выглянула мужская голова и без опроса скрылась. Распахнулись сами собой шатровые ворота, и кошевая очутилась в темном крытом дворе. Встречать гостей вышел сам хозяин, лысый и седой старик. Это и был Спиридон, известный всему Заполью.
Кое-где из
окон деревенских
изб показывались бабьи головы в платках, игравшие на улице ребятишки сторонились, а старичок все бежал, размахивая своею палочкой.
Мать в избу-то не пускала их, а в
окно сунет калач, так француз схватит да за пазуху его, с пылу, горячий — прямо к телу, к сердцу; уж как они терпели это — нельзя понять!
Неоконченных, брошенных
изб или забитых наглухо
окон я не видел вовсе, и тесовая крыша здесь такое же заурядное и привычное для глаз явление, как на севере солома и корье.
Избы в В. Армудане крыты соломой или корьем, в некоторых
окна не вставлены или наглухо забиты.
Дом оказался скалой странной формы в виде
избы, только без
окон и крыши.
На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги не отходила от
окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам,
избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О… она имела объяснение с своим мужем.
Изба была оклеена обоями на городскую руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом.
Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней
избы небольшая дверка вела в заднюю маленьким теплым коридорчиком.
Наташка, завидевшая сердитого деда в
окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове. По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в
избу, помолился в передний угол и присел на лавку.
Она торопливо побежала к Пимкиной
избе. Лошадь еще стояла на прежнем месте. Под
окном Таисья тихонько помолитвовалась.
Когда пришел о. Сергей, чтобы сделать пастырское увещание заблудшей овце, задняя
изба оказалась пустой: Федорка бежала в
окно, вынутое снаружи.
Полуэхт Самоварник теперь жил напротив Морока, — он купил себе
избу у Канусика.
Изба была новая, пятистенная и досталась Самоварнику почти даром. Эта дешевка имела только одно неудобство, именно с первого появления Самоварника в Туляцком конце Морок возненавидел его отчаянным образом и не давал прохода. Только Самоварник покажется на улице, а Морок уж кричит ему из
окна...
Половина
изб стояла с заколоченными
окнами.
— Господи Исусе Христе, помилуй нас! — смиренно помолитвовался инок Кирилл под
окном первой
избы.
Это был тяжелый момент, когда Тит ночью постучал кнутиком в
окно собственной
избы, — днем он не желал ехать по заводу в настоящем своем виде.
— Куды телят-то повезла, Аграфена? — спрашивал Семка, молодцевато подтягиваясь на козлах; он частенько похаживал под
окнами гущинской
избы, и Спирька Гущин пообещался наломать ему шею за такие прогулки.
Мать высунулась из
окна, посмотрела на рассеянные чувашские
избы и, указав рукою на один двор, стоявший отдельно от прочих и заключавший внутри себя небольшой холм, сказала: «Вот где я желала бы остановиться».
В Чурасове крестьянские
избы, крытые дранью, с большими
окнами, стояли как-то высоко и весело; вокруг них и на улице снег казался мелок: так все было уезжено и укатано; господский двор вычищен, выметен, и дорога у подъезда усыпана песком; около двух каменных церквей также все было прибрано.
Вот уж запахло деревней — дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как в чистом поле, и с обеих сторон мелькают
избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими
окнами с красными и зелеными ставнями, в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы.
Черная
изба была довольно обширная о трех
окнах комната, в которой, за перегородкой, с молодою женой (женился он довольно поздно, когда ему было уже около тридцати лет) ютился сам хозяин.
Ей стало грустно, когда она увидела себя бездомной странницей, просящей милостыню Христа ради под
окнами деревенских
изб.
Ступая осторожно по талому снегу, — это было в феврале, — Петр Николаич направился мимо рабочей конюшни к
избе, где жили рабочие. Было еще темно; еще темнее от тумана, но в
окнах рабочей
избы был виден свет. Рабочие вставали. Он намеревался поторопить их: по наряду им надо было на шестером ехать за последними дровами в рощу.
Станции, таким образом, часа через два как не бывало. Въехав в селение, извозчик на всем маху повернул к
избе, которая была побольше и понарядней других. Там зашумаркали; пробежал мальчишка на другой конец деревни. В
окно выглянула баба. Стоявший у ворот мужик, ямщичий староста, снял шляпу и улыбался.
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового
окна [Волоковое
окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в
избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Упали две, три крупные капли дождя — и вдруг блеснула молния. Старик встал с завалинки и поспешно повел маленьких внучат в
избу; старуха, крестясь, торопливо закрыла
окно.
Извозчики подвезли их прямо к большой
избе в четыре
окна и с жилыми пристройками на дворе. Проснувшийся Степан Трофимович поспешил войти и прямо прошел во вторую, самую просторную и лучшую комнату дома. Заспанное лицо его приняло самое хлопотливое выражение. Он тотчас же объяснил хозяйке, высокой и плотной бабе, лет сорока, очень черноволосой и чуть не с усами, что требует для себя всю комнату «и чтобы комнату затворить и никого более сюда не впускать, parce que nous avons а parler».
— К завтраму к двум часам как раз в Устьеве праход застанете, — скрепила бабенка. Но Степан Трофимович упорно замолчал. Замолчали и вопрошатели. Мужик подергивал лошаденку; баба изредка и коротко перекидывалась с ним замечаниями. Степан Трофимович задремал. Он ужасно удивился, когда баба, смеясь, растолкала его и он увидел себя в довольно большой деревне у подъезда одной
избы в три
окна.
Ему хотелось посмотреть в
окно: «Tiens, un lac, [Вот как, тут озеро (фр.).] — проговорил он, — ах, боже мой, я еще и не видал его…» В эту минуту у подъезда
избы прогремел чей-то экипаж и в доме поднялась чрезвычайная суматоха.