Неточные совпадения
Часов
в 8 вечера на западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром.
Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали
в одном месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь
в другой стороне. Потом все опять погружалось
в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога
оказалась напрасной. Гроза прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли на горизонте.
Погода нас недолго баловала, и вскоре
небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега
оказались гораздо глубже, чем
в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули
в них, что
в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее была не более 6–8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали
в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Конечно, эта ласка и «жаль» относилась большей частью к юнкерам первой роты, которые
оказывались и ростом поприметнее и наружностью покраше. Но командир ее Алкалаев почему-то вознегодовал и вскипел. Неизвестно, что нашел он предосудительного
в свободном ласковом обращении веселых юнкеров и развязных крестьянок на открытом воздухе, под пылающим
небом: нарушение ли какого-нибудь параграфа военного устава или порчу моральных устоев? Но он защетинился и забубнил...
Но не только
небо голубело,
в нем сама вода
оказалась голубая.
Теперь они шли по улице, озябшие и несчастные. Слезы текли из слепых глаз старухи и замерзали на лице. Старик шел с какой-то горестной торжественностью и, постукивая палкой по мерзлой земле, поднимал лицо высоко, как будто глядя
в небо слепыми глазами.
Оказалось, что они шли «делать бумагу»
в управе.
В эту ночь из амбара якута, у которого они зимовали, украли их сокровища, стоившие нескольких лет тяжкого труда…
Удар сокола с такой высоты, что едва можно разглядеть его, как темное пятнышко, стоящее
в небе, бывает иногда очень косвенный (диагональный), и сокол может свалиться с добычей даже за полверсты и более, и потому надобно скакать туда, чтоб немедленно отыскать его, пока он не успел наесться и сделаться негодным к продолжению охоты; при травле же гусей поспешность еще необходимее: когда сокол вышибет одного гуся из стаи — иногда повторенным ударом, если первый
окажется недостаточным, — и опустится на него или свалится с ним на землю, то вся стая гусей бросится на помощь погибающему товарищу, и если охотник не подоспеет, то гуси своими крыльями и носами не только изуродуют сокола, но даже забьют до смерти.
В лице Марии природа, «земля»,
оказалась достойной принять
небо, соединиться с ним нераздельно и неслиянно
в Богочеловеке.
Как ярый гром из тихого ясного
неба грянули эти слова над Марком Данилычем. Сразу слова не мог сказать. Встрепенулось было сердце радостью при вести, что давно оплаканный и позабытый уж брат
оказался в живых, мелькнула
в памяти и тесная дружба и беззаветная любовь к нему во дни молодости, но тотчас же налетела хмарая мрачная дума: «Половину достатков придется отдать!.. Дунюшку обездолить!.. Врет Корней!»
Васильев и Линская были украшением всего персонала петербургского"Однодворца". Остальное все
оказалось весьма и весьма посредственным. От исполнения тех же ролей
в Москве это отстояло, как
небо от земли.
— Барин, да неужто же мы… Г-господи! Ты нас уважил, а мы тебя будем подводить? Чтоб мы перед тобой
оказались подлецами? Мы на это не согласны! Только завтра солнышко на
небо, — и мы с косами
в лес!
Между тем, это успокоение
оказалось, увы, лишь призрачным — надежда, эта кроткая, но вместе с тем и коварная посланница
небес, хотя и незаметной маленькой искрой теплилась
в сердце молодого гвардейца, и как живительный бальзам умеряла жгучую боль разлуки.
Раз вечером, возвратившись очень рано домой, он сидел, раздосадованный,
в своей квартире и записывал
в памятной книжке следующий приговор: «Польская нация непостоянна!» Такое определение характеру целого народа вылилось у него из души по случаю, что одна прелестная варшавянка, опутавшая его сетями своих черно-огненных глаз и наступившая на сердце его прекрасной ножкой (мелькавшей
в танцах, как проворная рыбка
в своей стихии), сама впоследствии
оказалась к нему неравнодушной, сулила ему целое
небо и вдруг предпочла бешеного мазуриста.
— Дуб мамврийский — он
в панораме большой
оказывается… А это будет град Вифлеем, где Христос родился… Гроб господень изнутри…
В этом самом гробе
в Христову пятницу благодатный огонь с
неба сходит.