Неточные совпадения
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два
часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний,
обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Преступление открыто при таких обстоятельствах: обычно по воскресеньям М. П. Зотова закрывала свой магазин церковной утвари в два
часа дня, но вчера торговцы Большой Торговой улицы были крайне удивлены тем, что в
обычное время магазин не закрыт, хотя ни покупателей, ни хозяйки не замечалось в нем.
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию,
обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один
час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
На следующий день, в воскресенье, в 5
часов утра, когда в женском коридоре тюрьмы раздался
обычный свисток, не спавшая уже Кораблева разбудила Маслову.
Наконец чемодан и сак были готовы: было уже около девяти
часов, когда Марфа Игнатьевна взошла к нему с
обычным ежедневным вопросом: «Где изволите чай кушать, у себя аль сойдете вниз?» Иван Федорович сошел вниз, вид имел почти что веселый, хотя было в нем, в словах и в жестах его, нечто как бы раскидывающееся и торопливое.
В урочный
час обычной чередою
Являюсь я на землю берендеев,
Нерадостно и холодно встречает
Весну свою угрюмая страна.
В мучениях доживал я до торжественного дня, в пять
часов утра я уже просыпался и думал о приготовлениях Кало;
часов в восемь являлся он сам в белом галстуке, в белом жилете, в синем фраке и с пустыми руками. «Когда же это кончится? Не испортил ли он?» И время шло, и
обычные подарки шли, и лакей Елизаветы Алексеевны Голохвастовой уже приходил с завязанной в салфетке богатой игрушкой, и Сенатор уже приносил какие-нибудь чудеса, но беспокойное ожидание сюрприза мутило радость.
Галактион приходил к Луковникову с специальною целью поблагодарить старика за хороший совет относительно Мышникова. Все устроилось в какой-нибудь один
час наилучшим образом, и многолетняя затаенная вражда закончилась дружбой. Галактион шел к Мышникову с тяжелым сердцем и не ожидал от этого похода ничего хорошего, а вышло все наоборот. Сначала Мышников отнесся к нему недоверчиво и с
обычною грубоватостью, а потом, когда Галактион откровенно объяснил свое критическое положение, как-то сразу отмяк.
В этот день с бивака мы выступили в
обычное время и в полдень, как всегда, сделали большой привал. В два
часа мы миновали последние остатки древесной растительности. Дальше перед нами на необозримом пространстве расстилалась обширная поемная низина, занесенная снегом, по которой там и сям отдельными буро-желтыми пятнами виднелись вейник и тростник, менее других погребенные сугробами.
Мне страшно шевельнуться: во что я обращусь? И мне кажется — все так же, как и я, боятся мельчайшего движения. Вот сейчас, когда я пишу это, все сидят, забившись в свои стеклянные клетки, и чего-то ждут. В коридоре не слышно
обычного в этот
час жужжания лифта, не слышно смеха, шагов. Иногда вижу: по двое, оглядываясь, проходят на цыпочках по коридору, шепчутся…
Нас ехало в купе всего четыре человека, по одному в каждом углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам не приходилось, потому что наступала ночь, а утром в Кёльне предстояло опять менять вагоны.
Часа с полтора шла
обычная дорожная возня, причем мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник] не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских в последнее время. И затем все окунулось в безмолвие.
Заходит больше средний русский человек, и не в
обычный парижский обеденный
час, а так, между двумя и тремя
часами.
Маска оказалась хорошенькой двадцатилетней невинной девушкой, дочерью шведки-гувернантки. Девушка эта рассказала Николаю, как она с детства еще, по портретам, влюбилась в него, боготворила его и решила во что бы то ни стало добиться его внимания. И вот она добилась, и, как она говорила, ей ничего больше не нужно было. Девица эта была свезена в место
обычных свиданий Николая с женщинами, и Николай провел с ней более
часа.
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом
часу, и, сделав свой
обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое тело и помолившись богу, он прочел
обычные, с детства произносимые молитвы: «Богородицу», «Верую», «Отче наш», не приписывая произносимым словам никакого значения, — и вышел из малого подъезда на набережную, в шинели и фуражке.
Однажды Берсенев пришел к Стаховым не в
обычную пору,
часу в одиннадцатом утра. Елена вышла к нему в залу.
В Багрове происходило следующее: с пятнадцатого сентября Степан Михайлыч считал дни и
часы и ждал каждую минуту нарочного из Уфы, которому велено было скакать день и ночь на переменных; это дело было тогда внове, и Степан Михайлыч его не одобрял, как пустую трату денег и ненужную тревогу для обывателей; он предпочитал езду на своих; но важность и торжественность события заставила его отступить от
обычного порядка.
Через
час после меня пришел домой Ярмола. По своей
обычной неохоте к праздному разговору, он ни слова не спросил меня о том, как и где я заблудился. Он только сказал как будто бы вскользь...
Велиткин лежал целый день. Наконец в девять
часов обычная поверка. Рота выстроилась. Вошел Вольский.
По утрам, убирая комнату хозяина, он, высунув голову из окна, смотрел на дно узкой, глубокой улицы, и — видел всегда одних и тех же людей, и знал, что́ каждый из них будет делать через
час и завтра, всегда. Лавочные мальчики были знакомы и неприятны, опасны своим озорством. Каждый человек казался прикованным к своему делу, как собака к своей конуре. Иногда мелькало или звучало что-то новое, но его трудно было понять в густой массе знакомого,
обычного и неприятного.
Следующий гость был доктор. Он постоянно в этот
час приезжал к Бегушеву и на этот раз заметно был чем-то сконфужен, не в
обычном своем спокойном расположении духа. Расспросив Бегушева о состоянии его здоровья и убедившись, что все идет к лучшему, доктор сел и как-то рассеянно задумался.
Потом народ рассыпался частью по избам, частью по улице; все сии происшествия заняли гораздо более времени, нежели нам нужно было, чтоб описать их, и уж солнце начинало приближаться к западу, когда волнение в деревне утихло; девки и бабы собрались на заваленках и запели праздничные песни!.. вскоре стада с топотом, пылью и блеянием, возвращая<сь> с паствы, рассыпались по улице, и ребятишки с
обычным криком стали гоняться за отсталыми овцами… и никто бы не отгадал, что
час или два тому назад, на этом самом месте, произнесен смертный приговор целому дворянскому семейству!..
Он уже и в этот
час, видел, что внезапно вспыхнувшее влечение к Поповой ломает и темнит в нём что-то милое ему, отодвигая эту женщину в ряд
обычного.
Осеннее солнце, это было
часу в десятом утра, заглянуло между прочим и в квартиры со столом и в комнате, занимаемой хозяйкою, осветило
обычную утреннюю сцену.
В одиннадцать
часов все дамы, в ожидании торжественного представления жениха, были одеты наряднее обыкновенного и сидели по своим
обычным местам. Все они, конечно, испытывали весьма различные ощущения. Старуха в своей комнате была грустна, Мари сидела с нею; она была весела, но взволнованна; в сердцах Пашет и Анет, сидевших в зале, бушевали зависть и досада.
Часу в шестом Вельчанинов вошел наконец в один ресторан (весьма сомнительный, но французский) на Невском проспекте, у Полицейского моста, сел в своем
обычном углу за свой столик и спросил свой ежедневный обед.
На другой день,
часу во втором, отправился я к Злотницким. Старика не было дома, и жена его не сидела на своем
обычном месте: у ней, после блинов, разболелась голова, и она пошла полежать к себе в спальню. Варвара стояла, прислонившись плечом к окну, и глядела на улицу; Софья ходила взад и вперед по комнате, скрестив на груди руки; Попка кричал.
Начинается
обычная канитель: собрались в тесном месте издавна очертевшие друг другу люди, привыкли они в этот
час спать, а теперь стоят здесь и знают, что завтра приедет начальство, начнётся неизбежная ругань, суматоха, знают они это, тупо сердятся все — на каждого, каждый — на всех.
После события
обычное настроение — каковы бы ни были явные мысли — оставалось неизменно печальным, сурово безнадежным; и каждый раз, очнувшись от глубокой думы, он чувствовал так, как будто пережил он в эти
часы бесконечно долгую и бесконечно черную ночь.
Обыкновенно утром, однако не слишком рано,
часов в десять, Борис Андреич еще сидел возле окна, в красивом шлафроке нараспашку, причесанный, вымытый и в белой как снег рубашке, с книжкой и чашкой чаю; дверь отворялась, и входил Петр Васильич с
обычным своим небрежным видом.
И так между окном и
часами, глядя то на одно, то на другое, провел он время
обычного приема посетителей, от двух до четырех
часов.
Часу в десятом теплого весеннего вечера Баргамот стоял на своем
обычном посту, на углу Пушкарной и 3-й Посадской улиц.
Прошел, может быть, какой-нибудь
час, как страшный шум в гостиной заставил меня вскочить. В первую минуту я не мог сообразить, что такое случилось, и только потом все сделалось ясно: медвежонок разодрался с собакой, которая спала на своем
обычном месте в передней.
Будучи стоически верна своим друзьям, княгиня не хотела, чтобы такое общее определение распространялось и на г-жу Жанлис и на «женскую плеяду», которую эта писательница держала под своей защитою. И вот, когда мы собрались у этой почтенной особы встречать тихо Новый год, незадолго до
часа полночи у нас зашел
обычный разговор, в котором опять упомянуто было имя г-жи Жанлис, а дипломат припомнил свое замечание, что «и лучшая из змей есть все-таки змея».
— Ах, да!.. Чуть было не забыл! — остановил Кунцевич своего гостя, провожая его в прихожую. — Если пан увидит завтра утром пани Констанцию, то пусть скажет, что я заеду к ним
часов около трех; надо внушить ей, пускай-ко постарается хоть слегка завербовать в стадо этого фон-Саксена… Он, слышно, податлив на женские речи… Может, даст Бог, и из этого барона выйдет славный баран! — с
обычным своим тихим и мягким смехом завершил Кунцевич, в последний раз откланиваясь Пшецыньскому.
Время было уже позднее: двенадцатый
час ночи.
Обычные посетители коммунных вечеров, кажись, все налицо. Кому бы быть в такую позднюю пору? Этот неожиданный и притом такой смелый, сильный звонок почти на всех присутствующих произвел довольно странное впечатление: иных покоробило, иным как-то жутко стало, а у кой-кого и легкий морозец по спине побежал. Все как-то невольно переглянулись, но решительно ни единая душа не тронулась с места, чтобы идти в прихожую и отворить там двери.
На следующий день, в два
часа пополудни, Невский проспект представлял очень оживленное зрелище. Это было не то
обычное оживление, каким он кипит ежедневно между
часом и четырьмя. Такое оживление было на нем, конечно, как всегда, и в этот день, но оно носило на себе совершенно особый отпечаток благодаря вчерашнему решению сходки.
— Скажу очень многое! — с многозначительной усмешкой ответил гость, нимало не изменяя своему
обычному, так сказать, полояровскому достоинству. — У вас есть на
час свободного времени?
Шли
обычные занятия, одни предметы сменялись другими, продолжаясь до четырех
часов дня.
Радостно отдавались эти удары в его сердце и далеко не так радостно для матросов: они стояли шестичасовые вахты, и смена им была в шесть
часов утра. Да и подвахтенным оставалось недолго спать. В пять
часов вся команда вставала и должна была после утренней молитвы и чая начать
обычную утреннюю чистку и уборку корвета.
Посредине большого двора, вымощенного гладким широким белым камнем, возвышалось куполообразное здание с ваннами и душами, и наши русские были очень удивлены, увидавши дам-европеек, которые выходили из своих номеров, направляясь в ванны, в легких кобайо, широких шароварах и в бабушах на босую ногу. Оказалось, что это
обычный костюм во все
часы дня, кроме обеда, к которому мужчины являются в черных сюртуках, а то и во фраках, а дамы — в роскошных туалетах и брильянтах.
Шили до ужина и после ужина… Шили целыми днями, чтобы полуживыми от усталости лечь на несколько
часов в постель до рассвета, а там снова приняться за тяжелый труд. Смолкали
обычные разговоры, смех и перешептывания.
Феничка так замечталась о рассказах своего «предмета», что не заметила, как быстро распахнулась дверь рабочей и… и громкий, неудержимый хохот потряс
обычную тишину рукодельных
часов.
Обычное вечернее шумное движение в дортуарные
часы, это лучшее институтское время для юных затворниц, сменилось тихим и бесшумным.
В девять
часов, когда фрейлейн, послав свое
обычное «gute Nacht» лежащим в постелях девочкам, спустила газ и, побродив бесшумно по чуть освещенному дортуару, скрылась из него, меня охватил страх за Нину, которая еще раз до спуска газа подтвердила свое решение во что бы то ни стало проверить, правду ли говорят о лунатике институтки.
В пять
часов нас повели в дортуар, чтобы мы успели выспаться до предстоящего в этот вечер
обычного бала, на котором нам, «седьмушкам», было позволено оставаться до 12
часов.
— М-lle Васильева, — произнес он со своим
обычным спокойствием, — вы пожелали мне спокойной ночи в два
часа дня при полном блеске солнца. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание является неспроста, и что их ждет что-нибудь, новое и необычайное. Наконец, ровно в девять
часов вечера, когда большой колокол ударил свой
обычный призыв к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и господин Орлик вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо директора было сухо и серьезно.
Позанявшись с младшим отделением, он перешел к старшему и после полутора
часа занятий вышел из класса своей
обычной подпрыгивающей походкой.
Было утро. Андрей Хрисанфыч стоял у двери и читал газету. Ровно в десять
часов вошел генерал, знакомый, один из
обычных посетителей, а вслед за ним — почтальон. Андрей Хрисанфыч снял с генерала шинель и сказал...
Розанов просидел с Алексеем более
часу. Его голос звучал мягко и задушевно. Алеша по-обычному не смотрел в глаза, был взволнован и застенчив, держался со странною, подчиненною почтительностью подпоручика к генералу.