Неточные совпадения
Взвешивая на ладони один из пяти огромных томов Мориса Каррьера «Искусство в связи с
общим развитием
культуры», он говорил...
— «И, что всего замечательнее, эту свою нелюбовь она распространяет даже на богатство материальное, инстинктивно сознавая его символическую связь с
общей идеей
культуры». Символическую? — вопросительно повторил Дронов, закрыв глаза. — Символическую? — еще раз произнес он, взмахнув гранками.
Русская литература XIX в., которая в
общем словоупотреблении была самым большим проявлением русской
культуры, не была
культурой в западном классическом смысле слова, и она всегда переходила за пределы
культуры.
При всей разорванности русской
культуры и противоположности между революционным движением и ренессансом между ними было что-то
общее.
Пусть мне не говорят, что там
культура,
общая грамотность, европейская техника.
— Разврат-то существовал, но он прятался, его стыдились, блудниц побивали каменьями, а нынешняя блудница ходит гордо и открыто. Где же любовь к ближнему? Где прославленная
культура, гуманизм, великия идеи братства и свободы? Вот для неё, для девицы, не нашлось другого куска хлеба… Она хуже скота несмысленного. Это наш грех,
общий грех… Мы ее видели и не помогли ей, мы ее не поддержали, мы ее оттолкнули от нашего сердца, мы насмеялись над ней.
Дух этот проникнут был высмеиваньем разных
общих мест по истории человечества, древней и новой
культуры.
Строго, ясно и ярко рисовал Бокль влияние климата, пищи, почвы и
общего вида природы на характер человека, как под их действием совсем различно складывались
культуры индийская, арабская, эллинская.
Между верхним и нижним этажом русской
культуры не было почти ничего
общего, был полный раскол.
Историки философии чувствуют, что предмет их более походит на историю литературы, чем на историю науки, они превращают его в историю духовного развития человечества, связывают с
общей историей
культуры.
В
общем и общеобязательном ходе мировой
культуры и «науки и искусства» были формой приспособления к необходимости.
Творчество этой эпохи по существу направлено на последнее, а не на предпоследнее, все ее достижения должны уже быть не символическими, а реалистическими, не культурными только, а бытийственными [Очень интересно говорит о
культуре Н. Ф. Федоров: «Если объединение живущих для всеобщего воскрешения не совершается сознательно, то объединение сынов превращается в цивилизацию, в чуждость, враждебность, в разрушение, а вместо воскрешения является
культура, т. е. перерождение, вырождение и наконец вымирание» («Философия
общего дела», с. 142–143).
Напрасно подумали бы, что это есть насмешка, — каррикатура исторических описаний. Напротив, это есть самое мягкое выражение тех противоречивых и не отвечающих на вопросы ответов, которые дает вся история, от составителей мемуаров и историй отдельных государств до
общих историй и нового рода историй
культуры того времени.
Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми историками
общие отвлечения суть: свобода, равенство, просвещение, прогресс, цивилизация,
культура.
Общие историки отвечают на этот вопрос противоречиво, а историки
культуры вовсе отстраняют его, отвечая на что-то совсем другое.
Общие же историки и историки
культуры подобны людям, которые, признав неудобство ассигнаций, решили бы, вместо бумажки сделать звонкую монету из металла, не имеющего плотности золота.
Третьи историки, называющиеся историками
культуры, следуя по пути, проложенному
общими историками, признающими иногда писателей и дам силами, производящими события, еще совершенно иначе понимают эту силу. Они видят ее в так называемой
культуре, в умственной деятельности.
Неизбежность понятия о власти, для объяснения исторических явлений, лучше всего доказывают сами
общие историки и историки
культуры, мнимо отрешающиеся от понятия о власти и неизбежно на каждом шагу употребляющие его.
И как жетоны, похожие на золото, могут быть употребляемы только между людьми, согласившимися признавать их за золото, и между теми, которые не знают свойства золота, так и
общие историки и историки
культуры, не отвечая на существенные вопросы человечества, служат для каких-то своих целей, ходячею монетою университетам и толпе читателей — охотников до серьезных книжек, как они это называют.
Но не говоря о внутреннем достоинстве этого рода историй (может быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны), истории
культуры, к которым начинают более и более сводиться все
общие истории, знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные, философские, политические учения, как причины событий, всякий раз, как им только приходится описать действительное историческое событие, как например поход 12-го года, описывают его невольно, как произведение власти, прямо говоря, что поход этот есть произведение воли Наполеона.
Историки
культуры совершенно последовательны по отношению к своим родоначальникам, —
общим историкам, ибо если исторические события можно объяснять тем, что некоторые люди так-то и так-то относились друг к другу, то почему не объяснить их тем, что такие-то люди писали такие-то книжки?