Неточные совпадения
— Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь, и на моей совести будет главное преступление порядочного
человека, нечистоплотность. Так вы советуете
нож к горлу?
Потом доктор, молодой
человек, не то что совсем нигилист, но, знаешь, ест
ножом… но очень хороший доктор.
— Вы опасный
человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под
нож убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше
нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно.
Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел
человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой
нож.
Попов, дворовый
человек, должен быть грамотей:
ножа, я чай, не взял в руки, а проворовался благородным образом.
— Да садитесь, Порфирий Петрович, садитесь, — усаживал гостя Раскольников, с таким, по-видимому, довольным и дружеским видом, что, право, сам на себя подивился, если бы мог на себя поглядеть. Последки, подонки выскребывались! Иногда этак
человек вытерпит полчаса смертного страху с разбойником, а как приложат ему
нож к горлу окончательно, так тут даже и страх пройдет. Он прямо уселся пред Порфирием и, не смигнув, смотрел на него. Порфирий прищурился и начал закуривать папироску.
Тишина устанавливалась с трудом,
люди двигали стульями, звенели бокалы, стучали
ножи по бутылкам, и кто-то неистово орал...
Самгин ожег себе рот и взглянул на Алину неодобрительно, но она уже смешивала другие водки. Лютов все исхищрялся в остроумии, мешая Климу и есть и слушать. Но и трудно было понять, о чем кричат
люди, пьяненькие от вина и радости; из хаотической схватки голосов, смеха, звона посуды, стука вилок и
ножей выделялись только междометия, обрывки фраз и упрямая попытка тенора продекламировать Беранже.
Было в улыбке этой нечто панпсихическое,
человек благосклонно награждал ею и хлеб и
нож; однако Самгин подозревал скрытым за нею презрение ко всему и ко всем.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий
человек с большим, голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан
ножом. Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
За другим столом лениво кушала женщина с раскаленным лицом и зелеными камнями в ушах, против нее сидел
человек, похожий на министра Витте, и старательно расковыривал
ножом череп поросенка.
— Четвертную, — сказал
человек, не повышая голоса, и начал жевать, держа в одной руке
нож, другой подкатывая к себе арбуз.
— Не пойду, — сказал
человек, воткнув
нож в арбуз.
Когда она начала есть, Клим подумал, что он впервые видит
человека, который умеет есть так изящно, с таким наслаждением, и ему показалось, что и все только теперь дружно заработали вилками и
ножами, а до этой минуты в зале было тихо.
На берегу, около обломков лодки, сидел
человек в фуражке с выцветшим околышем, в странной одежде, похожей на женскую кофту, в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его
ножом, а рядом с ним, на песке, лежал большой, темно-зеленый арбуз.
«Жизнь — сплошное насилие над
человеком, — подумал Самгин, глядя, как мальчишка поплевывает на
ножи. — Вероятно, полковник возобновит со мной беседу о шпионаже… Единственный
человек, которому я мог бы рассказать об этом, — Кутузов. Но он будет толкать меня в другую сторону…»
А между тем заметно было, что там жили
люди, особенно по утрам: на кухне стучат
ножи, слышно в окно, как полощет баба что-то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.
Он прав, во всем прав: за что же эта немая и глухая разлука? Она не может обвинить его в своем «падении», как «отжившие
люди» называют это… Нет! А теперь он пошел на жертвы до самоотвержения, бросает свои дела, соглашается… венчаться! За что же этот
нож, лаконическая записка, вместо дружеского письма, посредник — вместо самой себя?
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла
ножа, не взяла
ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у
людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что читают?»
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный
человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с
ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
Так, например, осматривая
ножи, он сказал, что у
человека нож был тупой и что он, когда резал их, то за один край держал зубами.
Отчаянный был
человек, и что бы ваш дед ни приказал — мигом исполнит, хоть на
нож полезет…
И для кого этот гордый старик, так искренно презиравший
людей, так хорошо знавший их, представлял свою роль бесстрастного судьи? — для женщины, которой волю он сломил, несмотря на то что она иногда ему противуречила, для больного, постоянно лежавшего под
ножом оператора, для мальчика, из резвости которого он развил непокорность, для дюжины лакеев, которых он не считал
людьми!
Я заинтересовался и бросился в дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал
человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал
нож, всаженный вплотную. Я никогда таких
ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Происходили странные превращения, и, может быть, самым удивительным из них было то, что Харитон Артемьич, увлеченный новым делом, совершенно бросил пить. Сразу бросил, так что Анфуса Гавриловна даже испугалась, потому что видела в этом недобрый признак. Всю жизнь
человек пил, а тут точно
ножом обрезал.
— Поживешь с мое, так и сама будешь то же говорить. Мудрено ведь живого
человека судить… Взять хоть твоего Стабровского: он ли не умен, он ли не хорош у себя дома, — такого
человека и не сыщешь, а вышел на улицу — разбойник… Без
ножа зарежет. Вот тут и суди.
После вышел рыбак старенький,
Поклонился во все стороны,
Молвил слово решенное:
— А вы дайте-ко,
люди добрые,
В праву руку мне булатный
нож,
Я воскину его до неба,
Пусть падет, чья вина — найдет!
Смотрят
люди во хрустальную высь,
Шапки поснимали, тесно стоят,
Все молчат, да и ночь нема, —
А
нож с высоты всё не падает!
Настанет год — России черный год, —
Когда царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный
человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный
нож.
Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись ее резать
ножами. В одном месте, ближе к реке, виднелся сугроб в рост
человека. Я подошел к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул в другом месте и почувствовал то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и стал разгребать снежный сугроб. При свете огня показалось что-то темное.
— Куды! В одно мгновение.
Человека кладут, и падает этакий широкий
нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
В морозы он выгонял ее во двор босую, гонялся за ней с
ножом, бил до беспамятства и вообще проделывал те зверства, на какие способен очертевший русский
человек.
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным
ножом на открытую страницу, заслонив ладонью рот, читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число
людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала молча перелистывать.
— Действительно, — продолжал Павел докторальным тоном, — он бросился на нее с
ножом, а потом, как все дрянные
люди в подобных случаях делают, испугался очень этого и дал ей вексель; и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что взяла его; потому что жить долее с таким пьяницей и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его и самой умирать с голоду тоже было бы весьма безрассудно.
— Как кто? Этакого слабого
человека целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну… его и взорвало; он и кинулся с
ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят; за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа делают?
— Когда при мне какой-нибудь молодой
человек, — продолжала она, как бы разъясняя свою мысль, — говорит много и говорит глупо, так это для меня —
нож вострый; вот теперь он смеется — это мне приятно, потому что свойственно его возрасту.
— Удивляюсь! — еще раз протянула Раиса Павловна и улыбнулась уничтожающей улыбкой, какая убивает репутацию
человека, как удар гильотинного
ножа.
— Если меня когда-нибудь ударят, я весь, как
нож, воткнусь в
человека, — зубами буду грызть, — пусть уж сразу добьют!
— Мне даже тошно стало, как взглянул я снова на эту жизнь. Вижу — не могу! Однако поборол себя, — нет, думаю, шалишь, душа! Я останусь! Я вам хлеба не достану, а кашу заварю, — я, брат, заварю ее! Несу в себе обиду за
людей и на
людей. Она у меня
ножом в сердце стоит и качается.
— Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и попам, когда они говорят, что безбожники и бунтовщики те
люди, которые для нас правду несут. Правда тайно ходит по земле, она гнезд ищет в народе, — начальству она вроде
ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его, сожжет! Правда вам — друг добрый, а начальству — заклятый враг! Вот отчего она прячется!..
Что из того, что лишь толщиною
ножа отделены мы от другой стороны Нулевого Утеса.
Нож — самое прочное, самое бессмертное, самое гениальное из всего, созданного
человеком.
Нож — был гильотиной,
нож — универсальный способ разрешить все узлы, и по острию
ножа идет путь парадоксов — единственно достойный бесстрашного ума путь…
Около пяти столетий назад, когда работа в Операционном еще только налаживалась, нашлись глупцы, которые сравнивали Операционное с древней инквизицией, но ведь это так нелепо, как ставить на одну точку хирурга, делающего трахеотомию, и разбойника с большой дороги: у обоих в руках, быть может, один и тот же
нож, оба делают одно и то же — режут горло живому
человеку.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя
ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому! Уж на что я простой
человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить в Петербург!
«Мила еще, видно, и исполнена таинственных страхов жизнь для этих
людей, а я уж в суеверы не гожусь, чертей и ада не страшусь и с удовольствием теперь попал бы под
нож какому-нибудь дорожному удальцу, чтоб избавиться, наконец, от этих адских мук», — подумал он и на последней мысли окончательно заснул.
Александров внимательно рассматривал лицо знаменитого поэта, похожее на кукушечье яйцо и тесной раскраской и формой. Поэт понравился юноше: из него, сквозь давно наигранную позу, лучилась какая-то добрая простота. А театральный жест со столовым
ножом Александров нашел восхитительным: так могут делать только
люди с яркими страстями, не боящиеся того, что о них скажут и подумают обыкновенные людишки.
— Вишь, атаман, — сказал он, — довольно я
людей перегубил на своем веку, что и говорить! Смолоду полюбилась красная рубашка! Бывало, купец ли заартачится, баба ли запищит, хвачу
ножом в бок — и конец. Даже и теперь, коли б случилось кого отправить — рука не дрогнет! Да что тут! не тебя уверять стать; я чай, и ты довольно народу на тот свет спровадил; не в диковинку тебе, так ли?
—
Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити народы мои! И несть лицеприятия в суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему
нож на сына, я самых ближних моих на жертву приношу! Да падет же кровь сия на главу врагов моих!
Хотя перед самоубийством
человек проклинает свою жизнь, хотя он положительно знает, что для него смерть есть свобода, но орудие смерти все-таки дрожит в его руках,
нож скользит по горлу, пистолет, вместо того чтоб бить прямо в лоб, бьет ниже, уродует.
Не так легко и не так скоро бросается
человек с
ножом на другого
человека.
— Это Газин, арестант. Он торгует здесь вином. Когда наторгует денег, то тотчас же их пропивает. Он жесток и зол; впрочем, трезвый смирен; когда же напьется, то весь наружу; на
людей с
ножом кидается. Тут уж его унимают.