Неточные совпадения
Левин подошел, но, совершенно забыв, в чем дело, и смутившись, обратился к Сергею Ивановичу с
вопросом: «куда класть?» Он спросил тихо, в то время как вблизи говорили, так что он надеялся, что его
вопрос не услышат.
— Разве я
не вижу, как ты себя поставил с женою? Я
слышал, как у вас
вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого
не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Левин слушал брата и решительно ничего
не понимал и
не хотел понимать. Он только боялся, как бы брат
не спросил его такой
вопрос, по которому будет видно, что он ничего
не слышал.
Старуха на все мои
вопросы отвечала, что она глуха,
не слышит.
Этот
вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, — напряжение что-то выразить,
не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец
услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда
не слыхали человеческие уши.
Она
слышала от самой Амалии Ивановны, что мать даже обиделась приглашением и предложила
вопрос: «Каким образом она могла бы посадить рядом с этой девицейсвою дочь?» Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее детям, ее папеньке, одним словом, была обидой смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь
не успокоится, «пока
не докажет этим шлепохвосткам, что они обе» и т. д. и т. д.
Клим хотел бы отвечать на
вопросы так же громко и независимо, хотя
не так грубо, как отвечает Иноков, но
слышал, что говорит он, как человек, склонный признать себя виноватым в чем-то.
«Взвешивает, каким товаром выгоднее торговать», — сообразил Самгин, встал и шумно притворил дверь кабинета, чтоб
не слышать раздражающий голос письмоводителя и деловитые
вопросы жены.
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми
вопросов политики. Странно было
слышать и
не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
Он был уверен, что она решает
вопрос о переезде от Ивана Дронова к нему, Климу Самгину, и уже
не очень торопился
услышать ее решительное слово.
— Тебя, конечно, — ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого
вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу,
не раз читанную Самгиным в романах, — фразу, которую он нередко
слышал со сцены театра...
«Он
не сомневается в своем праве учить, а я
не хочу
слышать поучений». Самгиным овладевала все более неприятная тревога: он понимал, что, если разгорится спор, Кутузов легко разоблачит, обнажит его равнодушие к социально-политическим
вопросам. Он впервые назвал свое отношение к
вопросам этого порядка — равнодушным и даже сам
не поверил себе: так ли это?
— Что? — спросил Клим, но Люба, должно быть,
не слышала его
вопроса.
Он рассказал ей все, что
слышал от Захара, от Анисьи, припомнил разговор франтов и заключил, сказав, что с тех пор он
не спит, что он в каждом взгляде видит
вопрос, или упрек, или лукавые намеки на их свидания.
Если б я
не был так взволнован, уж разумеется, я бы
не стрелял такими
вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда
не говорил, а только о нем
слышал. Меня удивляло, что Васин как бы
не замечал моего сумасшествия!
Так немедленно и поступил Николай Парфенович: на «романических» пунктах он опять перестал настаивать, а прямо перешел к серьезному, то есть все к тому же и главнейшему
вопросу о трех тысячах. Грушенька подтвердила, что в Мокром, месяц назад, действительно истрачены были три тысячи рублей, и хоть денег сама и
не считала, но
слышала от самого Дмитрия Федоровича, что три тысячи рублей.
На
вопросы о вчерашних деньгах она заявила, что
не знает, сколько их было, но
слышала, как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три тысячи.
Ему стали предлагать
вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-то усиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим, хотя, впрочем, отвечал все-таки толково. На многое отговорился незнанием. Про счеты отца с Дмитрием Федоровичем ничего
не знал. «И
не занимался этим», — произнес он. Об угрозах убить отца
слышал от подсудимого. Про деньги в пакете
слышал от Смердякова…
Кто же мог убить его, если
не я?»
Слышите это: спрашивает он нас же, нас же, пришедших к нему самому с этим самым
вопросом!
Этот
вопрос о пакете Фетюкович со своей стороны тоже предлагал всем, кого мог об этом спросить из свидетелей, с такою же настойчивостью, как и прокурор свой
вопрос о разделе имения, и ото всех тоже получал лишь один ответ, что пакета никто
не видал, хотя очень многие о нем
слышали.
Вечером я сидел в кабинете и что-то писал. Вдруг я
услышал, что дверь тихонько скрипнула. Я обернулся: на пороге стоял Дерсу. С первого взгляда я увидел, что он хочет меня о чем-то просить. Лицо его выражало смущение и тревогу.
Не успел я задать
вопрос, как вдруг он опустился на колени и заговорил...
Каких чудес на свете
не видится, Natalie! Я, прежде чем получил последнюю твою записку, отвечал тебе на все
вопросы. Я
слышал, ты больна, грустна. Береги себя, пей с твердостью
не столько горькую, сколько отвратительную чашу, которую наполняют тебе благодетельные люди.
Мельница давно уже
не справлялась с работой, и Галактион несколько раз поднимал
вопрос о паровой машине, но старик и
слышать ничего
не хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это была только одна отговорка, что Галактион понимал отлично.
Никакому сомнению
не подвержен отлет их на зиму в теплые страны юга. Много читали и
слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут в нем, выбившись из сил от противного ветра. Теперь предстоит
вопрос: когда и где собираются они в такие огромные стаи? Очевидно, что у них должны быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем моим осведомлениям, никто
не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
К стыду своему, князь был до того рассеян, что в самом начале даже ничего и
не слышал, и когда генерал остановился пред ним с каким-то горячим
вопросом, то он принужден был ему сознаться, что ничего
не понимает.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада
слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим
вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы
не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения
не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Ты говоришь: верую, что будет мир, а я сейчас
слышал, что проскакал курьер с этим известием в Иркутск. Должно быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу. Будет ли мир прочен — это другой
вопрос, но все-таки хорошо, что будет отдых. Нельзя же нести на плечах народа, который ни в чем
не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что есть дело дома и что
не нужно быть полицией в Европе.
Я в первый раз
услышал это слово, совершенно
не понимал его, и оно нисколько
не решало моего
вопроса.
Я совершенно потерял Машу из вида и только мельком
слышал, что надежды Порфирьева осуществились и что «молодые» поселились в губернском городе Т. Я даже совершенно забыл о существовании Березников и никогда
не задавался
вопросом, страдает ли Маша боязнью вечности, как в былые времена.
— Когда же я боялась? И в первый раз делала это без страха… а тут вдруг… —
Не кончив фразу, она опустила голову. Каждый раз, когда ее спрашивали —
не боится ли она, удобно ли ей, может ли она сделать то или это, — она
слышала в подобных
вопросах просьбу к ней, ей казалось, что люди отодвигают ее от себя в сторону, относятся к ней иначе, чем друг к другу.
Мать слушала невнятные
вопросы старичка, — он спрашивал,
не глядя на подсудимых, и голова его лежала на воротнике мундира неподвижно, —
слышала спокойные, короткие ответы сына. Ей казалось, что старший судья и все его товарищи
не могут быть злыми, жестокими людьми. Внимательно осматривая лица судей, она, пытаясь что-то предугадать, тихонько прислушивалась к росту новой надежды в своей груди.
На
вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей
не могут
слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы
не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в духе и истине. И рассказал, как они эту настоящую веру от безногого портного узнали на дележке земли.
Вообще, Порфирий Петрович составляет ресурс в городе, и к кому бы вы ни обратились с
вопросом о нем, отвсюду наверное
услышите один и тот же отзыв: «Какой приятный человек Порфирий Петрович!», «Какой милый человек Порфирий Петрович!» Что отзывы эти нелицемерны — это свидетельствуется
не только тоном голоса, но и всею позою говорящего. Вы
слышите, что у говорящего в это время как будто порвалось что-то в груди от преданности к Порфирию Петровичу.
— Нет; вы сами на себе это чувство испытываете, а ежели еще
не испытываете, то скоро, поверьте мне, оно наполнит все ваше существо. Зачем? почему? — вот единственные
вопросы, которые представляются уму. Всю жизнь нести иго зависимости, с утра до вечера ходить около крох,
слышать разговор о крохах, сознавать себя подавленным мыслью о крохах…
Я
слышал, однако ж, что
вопрос о конгрегациях, с такою изумительной легкостью и даже
не без комизма приведенный к концу прошлого осенью, чуть было
не произвел разрыва между Гамбеттой и графом ТвэрдоонтС 55.
— Я был виноват тогда. Теперь буду говорить иначе, даю вам слово: вы
не услышите ни одного упрека.
Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много такого… что… словом — мне надо повторить
вопрос. Сядьте и продолжайте играть: маменька лучше
не услышит; ведь это
не в первый раз…
Сусанна Николаевна,
услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник
вопрос о времени отправления Лябьевых в назначенное им место жительства, то она, с своей стороны, подала голос за скорейший отъезд их, потому что там они будут жить все-таки на свежем воздухе, а
не в тюрьме.
Разговоры становились громче, хохот раздавался чаще, головы кружились. Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя. Князь спросил об нем у соседей, но никто из земских
не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол и опустив голову на руки, сидел в задумчивости и
не участвовал в общем веселье. Князь хотел было обратиться с
вопросом к проходившему слуге, но вдруг
услышал за собой...
Чернышев знал,
слышав это
не раз от Николая, что, когда ему нужно решить какой-либо важный
вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений, и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собою самое верное, как бы какой-то внутренний голос говорил ему, что нужно сделать.
Мурин говорил, как будто и
не слышал этих
вопросов...
На все мои
вопросы я
слышал один ответ: «Mais comment ne comprenez-vous pas за?» [Но как вы этого
не понимаете? (фр.)] — из чего и вынужден был заключить, что, вероятно, Россия есть такая страна, которая лишь по наружности пользуется тишиною, но на самом деле наполнена горючими веществами.
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он
не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!» Когда
слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также
не обращался к нему с
вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы
не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь
не опасаясь, чтобы в том или другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.
Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он сказал, что никого
не видел и ничего
не слыхал. То же сказал Филатр, и, так как никто, кроме меня,
не слышал никаких слов, происшествие это осталось замкнутым во мне. На
вопросы, как я отнесся к нему, я ответил, что был, правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.
Теперь следователь спрашивал скучным голосом,
не торопясь и, видимо,
не ожидая
услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал
вопроса, подобного
вопросу о времени. Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже
не задавал ему коварных
вопросов.
— Я прошу ответа по совести, Владимир Иваныч, — сказала она, и лицо ее стало сердитым. — Раз я решилась задать вам этот
вопрос, то
не для того, чтобы
слышать общие фразы. Я вас спрашиваю, — продолжала она, стуча ладонью по столу, как бы отбивая такт, — что я должна здесь делать? И
не только здесь, в Ницце, но вообще?
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько
не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на
вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?»,
услышал ответ, что князь дома, но только никого
не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Мы со всех сторон
слышим жалобы на ненадежность литературной профессии, и между тем ни один из ожиревших каплунов, занимающихся антрепренерством пенкоснимательства, пальца о палец
не ударит, чтоб прийти на помощь или, по малой мере, возбудить
вопрос об устранении этой ненадежности.
— Вы
не раз
слышали мое мнение о призвании женщин, — возразил с снисходительной улыбкой Рудин. — Вы знаете, что, по-моему, одна Жанна д’Арк могла спасти Францию… Но дело
не в том. Я хотел поговорить о вас. Вы стоите на пороге жизни… Рассуждать о вашей будущности и весело, и
не бесплодно… Послушайте: вы знаете, я ваш друг; я принимаю в вас почти родственное участие… А потому я надеюсь, вы
не найдете моего
вопроса нескромным: скажите, ваше сердце до сих пор совершенно спокойно?
Марья Александровна удесятерилась в эту минуту, видела все, что происходило в каждом углу комнаты,
слышала, что говорилось каждою из посетительниц, хотя их было до десяти, и немедленно отвечала на все
вопросы, разумеется,
не ходя за словом в карман.
Были и еще минуты радостного покоя, тихой уверенности, что жизнь пройдет хорошо и никакие ужасы
не коснутся любимого сердца: это когда Саша и сестренка Линочка ссорились из-за переводных картинок или
вопроса, большой дождь был или маленький, и бывают ли дожди больше этого.
Слыша за перегородкой их взволнованные голоса, мать тихо улыбалась и молилась как будто
не вполне в соответствии с моментом: «Господи, сделай, чтобы всегда было так!»