Неточные совпадения
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она, помолившись и
открывая лицо, — то я
не советую вам делать этого. Разве я
не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама
не должна желать этого. Нет, я
не колеблясь
не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
Собрание
открыл губернатор, который сказал речь дворянам, чтоб они выбирали должностных
лиц не по лицеприятию, а по заслугам и для блага отечества, и что он надеется, что Кашинское благородное дворянство, как и в прежние выборы, свято исполнит свой долг и оправдает высокое доверие Монарха.
О чем? о Чацком, что ли?
Чего сомнительно? Я первый, я
открыл!
Давно дивлюсь я, как никто его
не свяжет!
Попробуй о властях, и нивесть что наскажет!
Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,
Хоть пред монаршиим
лицом,
Так назовет он подлецом!..
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю стола и
открыл рот, но ничего
не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее
лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Клим обнял ее и крепко закрыл горячий рот девушки поцелуем. Потом она вдруг уснула, измученно приподняв брови,
открыв рот, худенькое
лицо ее приняло такое выражение, как будто она онемела, хочет крикнуть, но —
не может. Клим осторожно встал, оделся.
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и
лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он
открыл рот нарочно, потому что знает: от этого
лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно,
не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
Самгин
не аплодировал. Он был возмущен. В антракте,
открыв дверь туалетной комнаты, он увидал в зеркале отражение
лица и фигуры Туробоева, он хотел уйти, но Туробоев,
не оборачиваясь к нему, улыбнулся в зеркало.
Открыв глаза, он увидал
лицо свое в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение
лица было досадно неумное, унылое и
не соответствовало серьезности момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но
не мог, точно спина пальто примерзла к стене и
не позволяла пошевелиться.
Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский,
открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала над Варварой, которая досадливо пыталась и
не могла
открыть портсигар, тогда как Гогин
открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо себе, двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил волосы, сделал свирепое
лицо, подошел к сестре...
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия
не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко
открыв глаза, спрашивал...
Самгин швырнул газету на пол, закрыл глаза, и тотчас перед ним возникла картина ночного кошмара, закружился хоровод его двойников, но теперь это были уже
не тени, а люди, одетые так же, как он, — кружились они медленно и
не задевая его; было очень неприятно видеть, что они — без
лиц, на месте
лица у каждого было что-то, похожее на ладонь, — они казались троерукими. Этот полусон испугал его, —
открыв глаза, он встал, оглянулся...
Снова начали петь, и снова Самгину
не верилось, что бородатый человек с грубым
лицом и красными кулаками может петь так умело и красиво. Марина пела с яростью, но детонируя, она широко
открывала рот, хмурила золотые брови, бугры ее грудей неприлично напрягались.
Клим никогда еще
не был на этой улице, он хотел сообщить об этом историку, но — устыдился. Дверь крыльца
открыла высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным
лицом.
Иногда только соберется он зевнуть,
откроет рот — его поражает ее изумленный взгляд: он мгновенно сомкнет рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на
лице. Она спрашивала
не только, что он делает, но и что будет делать.
Но следующие две, три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто
не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно,
открыл широко глаза, будто
не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул руками над головой, упал опять на подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим
лицом, какого
не было у него даже вчера, в самую страшную минуту.
Райский молча рассматривал его. Марк был лет двадцати семи, сложенный крепко, точно из металла, и пропорционально. Он был
не блондин, а бледный
лицом, и волосы, бледно-русые, закинутые густой гривой на уши и на затылок,
открывали большой выпуклый лоб. Усы и борода жидкие, светлее волос на голове.
Глаза, как у лунатика, широко открыты,
не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость,
не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну,
открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и
лиц, зорко следит за общественным круговоротом,
не дичится этого шума,
не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Друг мой,
не претендуй, что она мне
открыла твои секреты, — обратился он ко мне, — к тому же она с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои на твоем честном
лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
Алеша взглянул было на него,
открыв свое распухшее от слез, как у малого ребенка,
лицо, но тотчас же, ни слова
не вымолвив, отвернулся и снова закрылся обеими ладонями.
Ливень хлестал по
лицу и
не позволял
открыть глаза.
Не было видно ни зги. В абсолютной тьме казалось, будто вместе с ветром неслись в бездну деревья, сопки и вода в реке и все это вместе с дождем образовывало одну сплошную, с чудовищной быстротой движущуюся массу.
Я поспешил исполнить ее желание — и платок ей оставил. Она сперва отказывалась… на что, мол, мне такой подарок? Платок был очень простой, но чистый и белый. Потом она схватила его своими слабыми пальцами и уже
не разжала их более. Привыкнув к темноте, в которой мы оба находились, я мог ясно различить ее черты, мог даже заметить тонкий румянец, проступивший сквозь бронзу ее
лица, мог
открыть в этом
лице — так по крайней мере мне казалось — следы его бывалой красоты.
Однажды, пришед в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его
лице. Она
открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, прервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна,
не успев одуматься, приняла ее и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского
не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее...
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и
открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно
не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих
лицом на него.
Обаятельно лежать вверх
лицом, следя, как разгораются звезды, бесконечно углубляя небо; эта глубина, уходя всё выше,
открывая новые звезды, легко поднимает тебя с земли, и — так странно —
не то вся земля умалилась до тебя,
не то сам ты чудесно разросся, развернулся и плавишься, сливаясь со всем, что вокруг.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании. На столике стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в
лицо воды; она
открыла глаза и с минуту ничего
не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
— Ну, что он? Поди, из
лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора
не пущает.
Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну, да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь
открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко
открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его
лице,
не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.
А когда
открыла глаза — комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с книгою в руках лежала на диване и, улыбаясь
не похоже на себя, смотрела ей в
лицо.
О подняла
лицо из подушек и,
не открывая глаз, сказала...
Как только я вынул куклу из рук лежащей в забытьи девочки, она
открыла глаза, посмотрела перед собой мутным взглядом, как будто
не видя меня,
не сознавая, что с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе с тем так жалобно, и в исхудалом
лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же с испугом положил куклу на прежнее место.
Они стояли к нему боком. В отце он
не открыл ничего особенного. Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с большими полями, подбитыми зеленым плюшем. Но зато дочь! как грациозно оперлась она на руку старика! Ветер по временам отвевал то локон от ее
лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и
открывал маленькую ножку. Она задумчиво смотрела на воду.
И какие
лица увидел он тут! На улице как будто этакие и
не встречаются и
не выходят на божий свет: тут, кажется, они родились, выросли, срослись с своими местами, тут и умрут. Поглядел Адуев пристально на начальника отделения: точно Юпитер-громовержец;
откроет рот — и бежит Меркурий с медной бляхой на груди; протянет руку с бумагой — и десять рук тянутся принять ее.
— Всё совершенно верно. Я
не вправе вам объявить пути мои и как
открывал, но вот что покамест я могу для вас сделать: чрез одно
лицо я могу подействовать на Шатова, так что он, совершенно
не подозревая, задержит донос, — но
не более как на сутки. Дальше суток
не могу. Итак, вы можете считать себя обеспеченными до послезавтраго утра.
Я должен
открыть, что, следя за ним чрез
лиц, которых он
не подозревает, я, к удивлению, узнал, что для него
не тайна и устройство сети, и… одним словом, всё.
Иногда он встречал её в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и
не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного носа чуть-чуть раздувались.
Лицо её часто казалось задорным и как-то
не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она
не боится, ожидая сына, подолгу стоит на морозе в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она
не вздрагивает и
не ёжится.
Юноша, искоса поглядывая на Палагу, удивлялся: её розовое кукольное
лицо было, как всегда, покорно спокойно, глаза красиво прикрыты ласковыми тенями ресниц; она жевала лепёшку
не торопясь и
не открывая рта, и красные губы её жили, как лепестки цветка под тихим ветром.
С некоторого времени его внимание стал тревожно задевать Савка: встречая Палагу на дворе или в кухне, этот белобрысый парень вдруг останавливался, точно врастал в землю и,
не двигая ни рукой, ни ногой, всем телом наклонялся к ней, точно готовясь упасть, как подрубленное дерево, а поперёк его
лица медленно растекалась до ушей узкая, как разрез ножом, улыбка, чуть-чуть
открывая жадный оскал зубов.
«Тут, — писал племянник, — больной начал бредить,
лицо его приняло задумчивое выражение последних минут жизни; он велел себя приподнять и,
открывши светлые глаза, хотел что-то сказать детям, но язык
не повиновался. Он улыбнулся им, и седая голова его упала на грудь. Мы схоронили его на нашем сельском кладбище между органистом и кистером».
А… а все-таки, должен вам сознаться, что ночь после этого провел прескверно и в перерывчатом сне видел льва. Что бы это такое значило? Посылал к хозяину гостиницы попросить, нет ли сонника? Но хозяйская дочка даже обиделась и отвечала, что «она такими глупостями
не занимается». Решительно нет никакой надежды предусмотреть свою судьбу, — и я поехал
лицом к
лицу открывать что сей сон обозначает?
На зловонном майдане, набитом отбросами всех стран и народов, я первым делом сменял мою суконную поддевку на серый почти новый сермяжный зипун, получив трешницу придачи, расположился около торговки съестным в стоячку обедать.
Не успел я поднести ложку мутной серой лапши ко рту, как передо мной выросла богатырская фигура, на голову выше меня, с рыжим чубом… Взглянул — серые знакомые глаза… А еще знакомее показалось мне шадровитое
лицо…
Не успел я рта
открыть, как великан обнял меня.
Морщины Маякина дрогнули и опустились книзу, отчего
лицо его приняло болезненное, плачущее выражение. Он
открыл рот, но ничего
не сказал, глядя на крестника с удивлением, чуть ли
не с боязнью.
Она прошлась по комнате, шагая лениво и неслышно, остановилась перед зеркалом и долго,
не мигая, смотрела на своё
лицо. Пощупала руками полную белую шею, — у неё вздрогнули плечи, руки грузно опустились, — и снова начала, покачивая бёдрами, ходить по комнате. Что-то запела,
не открывая рта, — пение напоминало стон человека, у которого болят зубы.
Уста мертвой
не движутся, а могильная пыль
не шевелится ни на одном мускуле ее
лица, и только тяжелые веки медленно распахиваются,
открывают на мгновение злые, зеленые, лишенные всякого блеска глаза, и опять так же медленно захлопываются, но зеленые зрачки все с тою же злостью смотрят из-под верхнего века.
Долинский никак
не мог понять, каким случаем он попал в добрые друзья к Онучиным; но, глядя на счастливое
лицо старухи, предлагающей
открыть ему радостную семейную весть, довольно низко поклонился и сказал какое-то приличное обстоятельствам слово.
Отец, когда я пришел к нему, сидел глубоко в кресле, с закрытыми глазами. Его
лицо, тощее, сухое, с сизым отливом на бритых местах (
лицом он походил на старого католического органиста), выражало смирение и покорность.
Не отвечая на мое приветствие и
не открывая глаз, он сказал...
Но более внимательное рассмотрение
открывает всегда, что история в своем ходе совершенно независима от произвола частных
лиц, что путь ее определяется свойством самых событий, а вовсе
не программою, составленною тем или другим историческим деятелем.
И, как тихий пруд на заре, отражающий каждое бегущее облако, отражала она на пухлом, милом, добром
лице своем всякое быстрое чувство, всякую мысль тех четверых. О том, что ее также судят и также повесят, она
не думала совсем — была глубоко равнодушна. Это у нее на квартире
открыли склад бомб и динамита; и, как ни странно, — это она встретила полицию выстрелами и ранила одного сыщика в голову.
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье. На её бледном
лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно,
не жалуясь, рассказала о недавней смерти мужа, о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город,
открыть там прогимназию.
Но ответа
не было. Я взяла его голову, положила на подушку, дала ему нюхать спирту, обтерла
лицо губкой, намоченной в уксусе. Наконец он
открыл глаза.