Неточные совпадения
И так он свой
несчастный век
Влачил, ни
зверь, ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
— Не стану я молчать, — продолжал
несчастный. — Все едино околевать-то. Душегубец ты,
зверь, погибели на тебя нету… Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!
Без дальних разговоров Петра Васильича высекли… Это было до того неожиданно, что
несчастный превратился в дикого
зверя: рычал, кусался, плакал и все-таки был высечен. Когда экзекуция кончилась, Петр Васильич не хотел подниматься с позорной скамьи и некоторое время лежал как мертвый.
— Уверяю вас! — продолжал он с еще большим одушевлением: — Господин
Зверев, вероятно, тоже это делал, и можете себе представить, когда он подавил своей особою
несчастные груши и апельсины, то каково им было.
— Вы обратили, пан
Зверев, внимание на этого
несчастного инвалидного поручика? У него живот кривой, как будто бы он его вывихнул.
Пепко ломал руки и бегал по комнате, как
зверь, в первый раз попавшийся в клетку. Мне было и досадно за легкомыслие Пепки, и обидно за него, и жаль
несчастной девушки с испуганными глазами.
— Чистые
звери, вишь чего сделали из бабенки, — пожалел Савоська
несчастную Маришку. — Вон какие патреты наладили на роже-то…
И ночью, заслышав издали тихий неуверенный вой, холодеет он от смертельной тоски: что-то созвучное своей доле слышит он в одиноком, злом и скорбном голосе лесного,
несчастного, всеми ненавидимого
зверя.
— Ну, вот, вот… всегда так! — Иван Платоныч краснел, пыхтел, останавливался и снова начинал говорить. — Но все-таки он не
зверь. У кого люди лучше всех накормлены? У Венцеля. У кого лучше выучены? У Венцеля. У кого почти нет штрафованных? Кто никогда не отдаст под суд — разве уж очень крупную пакость солдат сделает? Все он же. Право, если бы не эта
несчастная слабость, его солдаты на руках бы носили.
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится не человеком.
Напрасно речь ему дана, не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик
несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
Двадцать шагов отделяют нашего маленького друга от неизбежной смерти: он задумался и не видит опасности; еще секунда, две — и
несчастный будет жертвою яростного
зверя.
Международное преступление совершилось. Саксония выдала свою жертву Австрии, Австрия — Николаю. Он в Шлиссельбурге, в этой крепости зловещей памяти, где некогда держался взаперти, как дикий
зверь, Иван Антонович, внук царя Алексея, убитый Екатериною II, этою женщиною, которая, еще покрытая кровью мужа, приказала сперва заколоть узника, а потом казнить
несчастного офицера, исполнившего это приказание.
Перед всем миром спрашиваю я вас, проклятые убийцы, воронье, сидящее на падали,
несчастные слабоумные
звери!
И всею силою моей скорби, моей тоски, моих опозоренных мыслей я проклинаю вас,
несчастные слабоумные
звери!
Что-то бешеное, злобное, но глубоко
несчастное с яростью
зверя металось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь.
«
Несчастный Егор, — думал Гладких, возвращаясь в высокий дом. — Тебя все считают преступником,
зверем, ты неповинно несешь бесчестие и позор за другого, но знай, что этот другой будет наказан горше твоего судом Божьим. Бог видит, Егор, твое благородное сердце, и Он укрепит тебя за твою решимость отплатить за добро добром твоему благодетелю. Он спас тебе жизнь, ты делаешь более, ты спасешь его честь».
Подобное настроение этого «человека-зверя» давало себя знать его подчиненным, семейным и в особенности тем
несчастным, которые томились в слободских тюрьмах и ждали смерти, как милости Всемогущего Бога.
При виде этой крови толпа, как дикий
зверь, бросилась на
несчастного невинного страдальца. Негодяи добили архипастыря.
Тютчеву, однако, не было суждено смирить бешеный нрав даже любившей его женщины-зверя. На следующее после знакомства лето, заподозрив его в неверности, Дарья Николаевна приказала запереть его в «волчью погребицу», где
несчастный инженер провел страшную ночь и лишь к утру какими-то судьбами успел убежать от рассвирепевшей мегеры — Салтыковой, готовившейся наказать своего «изменщика» розгами.
Одна благодушная дама, заведовавшая приютом, где исправляли таких
несчастных, рассказывала мне, что они еще кое-как «маячат день», но «с приближением сумерек ими точно овладевает дьявол; он их томит, они начинают мучиться взаперти, как
звери в клетках, и готовы разбить себе головы, чтобы уйти куда-то».
Он не мог им сказать то, чтò мы говорим теперь: зачем сраженье и загораживанье дороги и потеря своих людей и бесчеловечное добиванье
несчастных? Зачем всё это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, чтò они могли бы понять — он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали на него, и рвали, и метали, и куражились над убитым
зверем.