Неточные совпадения
За несколько
недель пред этим Левин писал брату, что по продаже той маленькой части, которая оставалась у них неделенною в
доме, брат имел получить теперь свою долю, около 2000 рублей.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три
недели прожил у них в
доме и как нянька ходил за детьми.
— То зачем же ее преследовать, тревожить, волновать ее воображение?.. О, я тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе верила, то приезжай через
неделю в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда. Княгиня остается здесь дольше. Найми квартиру рядом; мы будем жить в большом
доме близ источника, в мезонине; внизу княгиня Лиговская, а рядом есть
дом того же хозяина, который еще не занят… Приедешь?..
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического
дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую
неделю город, мысли не о том, что делается в ее
доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
— И всего только одну
неделю быть им
дома? — говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. — И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и
дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!
Через
неделю на двуспальной кровати Лонгрена осталось пустое место, а соседка переселилась в его
дом нянчить и кормить девочку.
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в
неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в
доме.
— На листе черкни на записном,
Противу будущей
недели:
К Прасковье Федоровне в
домВо вторник зван я на форели.
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. —
Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в
неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
Через несколько
недель Клим Самгин, элегантный кандидат на судебные должности, сидел
дома против Варавки и слушал его осипший голос.
Все это разрешилось обильным поносом, Самгин испугался, что начинается дизентерия, пять дней лежал в железнодорожной больнице какой-то станции, а возвратясь в Петроград, несколько
недель не выходил из
дома.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было
недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и
дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей, шли за город, в поле — провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной
неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем
домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
И на свадьбу не похоже, а скорее на похороны, что у тетеньки все головка болит, а барышня плачут да молчат; да в
доме и приданого не готовят; у барышни чулков пропасть нештопаных, и те не соберутся заштопать; что на той
неделе даже заложили серебро…
Три дня сряду ездил он в город к Ольге и обедал у них, под предлогом, что у него там еще не устроено, что на этой
неделе он съедет и оттого не располагается на новой квартире, как
дома.
Она написала ему ответ и похвалила, что он поберегся, советовала остаться
дома и в воскресенье, если нужно будет, и прибавила, что она лучше проскучает с
неделю, чтоб только он берегся.
И все в
доме были проникнуты убеждением, что ученье и родительская суббота никак не должны совпадать вместе, или что праздник в четверг — неодолимая преграда к ученью во всю
неделю.
И
недели три Илюша гостит
дома, а там, смотришь, до Страстной
недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой
неделе не учатся; до лета остается
недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.
Он познакомился с ней и потом познакомил с
домом ее бывшего своего сослуживца Аянова, чтобы два раза в
неделю делать партию теткам, а сам, пользуясь этим скудным средством, сближался сколько возможно с кузиной, урывками вслушивался, вглядывался в нее, не зная, зачем, для чего?
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого
дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо
недели, она пробыла в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем
домом?
Венчали их в сельской церкви, после обедни в воскресенье, и потом гостям предложен был парадный завтрак в большой зале старого
дома, которую перед тем за
неделю мыли, чистили, скребли, чтоб отпировать в ней в последний раз.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед тем тоже было работы немало. Целую
неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из старого
дома — словом, целое имущество.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из
дома, так что я
недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь
дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
В
доме было тихо, вот уж и две
недели прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не делает глупостей и в течение дня решительно забывает о Вере, только вечером и утром она является в голове, как по зову.
Пробыв
неделю у Тушина в «Дымке», видя его у него,
дома, в поле, в лесу, в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина, в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился в нем, а еще более дивился глазу и чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему в своих симпатиях место рядом с бабушкой и с сестрой.
Через
неделю после радостного события все в
доме пришло в прежний порядок. Мать Викентьева уехала к себе, Викентьев сделался ежедневным гостем и почти членом семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать гостить на
неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в
доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
За отсутствием Татьяны Марковны Тушин вызвался быть хозяином Малиновки. Он называл ее своей зимней квартирой, предполагая ездить каждую
неделю, заведовать
домом, деревней и прислугой, из которой только Василиса, Егор, повар и кучер уезжали с барыней в Новоселово. Прочие все оставались на месте, на своем положении. Якову и Савелью поручено было состоять в распоряжении Тушина.
— Боже мой, Наташа! — закричал он не своим голосом и побежал с лестницы, бросился на улицу и поскакал на извозчике к Знаменью, в переулок, вбежал в
дом, в третий этаж. — Две
недели не был, две
недели — это вечность! Что она?
Колокол ударял твердо и определенно по одному разу в две или даже в три секунды, но это был не набат, а какой-то приятный, плавный звон, и я вдруг различил, что это ведь — звон знакомый, что звонят у Николы, в красной церкви напротив Тушара, — в старинной московской церкви, которую я так помню, выстроенной еще при Алексее Михайловиче, узорчатой, многоглавой и «в столпах», — и что теперь только что минула Святая
неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского
дома уже трепещут новорожденные зелененькие листочки.
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через
неделю. Я же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова
дома не было.
— Ну, так и Катерининого ребенка повезла. Да никак
недели две у себя держала. Он и зачиврел у ней еще
дома.
Через
неделю началась правильная отсылка намолотой муки в Узел, в главный склад при приваловском
доме.
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила в голову мысль о том, что хоть бы месяц,
неделю, даже один день пожить в этом славном старом
доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у себя в комнате, никого не принимает и сам никуда не идет. Вот уж третья
неделя пошла, как он и глаз не кажет в бахаревский
дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
Шелехов кутил, не показываясь в бахаревском
доме по целым
неделям: он теперь пропадал вместе с Виктором Васильичем.
Но прошло три дня, прошла
неделя, а он все не ехал. Как-то, проезжая мимо
дома Туркиных, он вспомнил, что надо бы заехать хоть на минутку, но подумал и… не заехал.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо
дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более
недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Три
недели назад меня дразнить вздумал: «Ты вот, говорит, влопался как дурак из-за трех тысяч, а я полтораста их тяпну, на вдовице одной женюсь и каменный
дом в Петербурге куплю».
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из
дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю
неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе.
Домой, то есть в
дом тех хозяев, у которых жил ее покойный отец, она являлась примерно раз в
неделю, а по зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
А теперь я от себя прибавлю только то, что на другой же день мы с Ермолаем чем свет отправились на охоту, а с охоты домой, что чрез
неделю я опять зашел к Радилову, но не застал ни его, ни Ольги
дома, а через две
недели узнал, что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
Из расспросов выяснилось, что в верховьях Динзахе у него есть фанза. В поисках чудодейственного корня он иногда уходил так далеко, что целыми
неделями не возвращался к своему
дому.
Мать жениха боролась
недели три, но сын побивал ее
домом, и она стала смиряться.
Так с
неделю гостила знакомая, и все было тихо в
доме: Марья Алексевна всю
неделю не подходила к шкапчику (где стоял графин с водкой), ключ от которого никому не давала, и не била Матрену, и не била Верочку, и не ругалась громко.
Потом опять
неделю было смирно в
доме, и гостья не кричала, а только не выходила из комнаты и потом уехала.
Он никогда не бывал
дома. Он заезжал в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в
неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в
неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
…Две молодые девушки (Саша была постарше) вставали рано по утрам, когда все в
доме еще спало, читали Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не ели целые
недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Итак, наконец затворничество родительского
дома пало. Я был au large; [на просторе (фр.).] вместо одиночества в нашей небольшой комнате, вместо тихих и полускрываемых свиданий с одним Огаревым — шумная семья в семьсот голов окружила меня. В ней я больше оклиматился в две
недели, чем в родительском
доме с самого дня рождения.
Зимой я по
неделям сидел
дома, а когда позволялось проехаться, то в теплых сапогах, шарфах и прочее.