Неточные совпадения
Почтмейстер. Так точно-с. (
Встает, вытягивается и придерживает шпагу.)
Не смея долее беспокоить своим присутствием…
Не будет ли какого замечания по части почтового управления?
Левин тоже
встал, но по лицу графини он
заметил, что ему еще
не пора уходить.
— Решительно ничего
не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно, подумала она. Но в обществе
заметили, и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она,
встала и хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
Старый князь иногда ты, иногда вы говорил Левину. Он обнял Левина и, говоря с ним,
не замечал Вронского, который
встал и спокойно дожидался, когда князь обратится к нему.
И,
заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
Она зари
не замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо
не напирает
Своей печати вырезной.
Но, дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя мое,
вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
Вдруг раздались из залы звуки гросфатера, и стали
вставать из-за стола. Дружба наша с молодым человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я,
не смея следовать за ним, подошел, с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина с дочерью.
Свидригайлов наблюдал и рассматривал его молча и, что тоже тотчас же поразило Раскольникова, кажется, хотел было
вставать, чтобы потихоньку успеть уйти, пока его
не заметили.
Случалось, что он как будто и просыпался, и в эти минуты
замечал, что уже давно ночь, а
встать ему
не приходило в голову.
Евфросинья Потаповна. Ну, покушали и
встали бы; чего еще дожидаются? Уж достался мне этот обед; что хлопот, что изъяну! Поваришки разбойники, в кухню-то точно какой победитель придет, слова ему сказать
не смей!
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически
заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он
вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы
не вызывало полного и беспощадного отрицания.
Самгин
не заметил, откуда явился офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и
встал почти рядом с ним, сказав
не очень сильным голосом...
Но Самгин уже
не слушал его замечаний,
не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что
не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов,
встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин — лысые, семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже
не перешептывались. Он
не заметил, откуда появился и
встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой в руке.
— Что,
мол, сударь,
не встаете? — мягко отозвался Захар.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко,
намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она
встанет,
не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она молча приняла обязанности в отношении к Обломову, выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые пятки на чулках, знала, какой ногой он
встает с постели,
замечала, когда хочет сесть ячмень на глазу, какого блюда и по скольку съедает он, весел он или скучен, много спал или нет, как будто делала это всю жизнь,
не спрашивая себя, зачем, что такое ей Обломов, отчего она так суетится.
Вера приходила, уходила, он
замечал это, но
не вздрагивал,
не волновался,
не добивался ее взгляда, слова и,
вставши однажды утром, почувствовал себя совершенно твердым, то есть равнодушным и свободным,
не только от желания добиваться чего-нибудь от Веры, но даже от желания приобретать ее дружбу.
Она вздрогнула, но глядела напряженно на образ: глаза его смотрели задумчиво, бесстрастно. Ни одного луча
не светилось в них, ни призыва, ни надежды, ни опоры. Она с ужасом выпрямилась, медленно
вставая с колен; Бориса она будто
не замечала.
— Ну да, так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и
не встану» — вот чего очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я
не раз
заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
О, конечно, честный и благородный человек должен был
встать, даже и теперь, выйти и громко сказать: «Я здесь, подождите!» — и, несмотря на смешное положение свое, пройти мимо; но я
не встал и
не вышел;
не посмел, подлейшим образом струсил.
В то утро, то есть когда я
встал с постели после рецидива болезни, он зашел ко мне, и тут я в первый раз узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он
заметил, что хоть старику и легче, но доктор за него положительно
не отвечает.
— Я так и знал, что ты так примешь, Соня, — проговорил он. Так как мы все
встали при входе его, то он, подойдя к столу, взял кресло Лизы, стоявшее слева подле мамы, и,
не замечая, что занимает чужое место, сел на него. Таким образом, прямо очутился подле столика, на котором лежал образ.
Идучи по улице, я
заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что
не могла
встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
— Они
встали; пожалуйте, Василий Назарыч, — говорил Нагибин, появляясь в дверях. — Я сказал им, что приведу такого гостя, такого гостя, о каком они и думать
не смеют. Сначала
не поверили, а потом точно даже немножко испужались…
Почему
не смеешь, — это уж сам угадай, вот тебе загадка!»
Встал и ушел.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было
встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та
не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую
заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Немец
заметил страницу,
встал, положил книгу в карман и сел,
не без труда, на свою куцую, бракованную кобылу, которая визжала и подбрыкивала от малейшего прикосновения; Архип встрепенулся, задергал разом обоими поводьями, заболтал ногами и сдвинул наконец с места свою ошеломленную и придавленную лошаденку.
В это время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я
встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я
не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Он молча указал рукой. Я поглядел в ту сторону, но ничего
не видел. Дерсу посоветовал мне смотреть
не на землю, а на деревья. Тогда я
заметил, что одно дерево затряслось, потом еще и еще раз. Мы
встали и тихонько двинулись вперед. Скоро все разъяснилось. На дереве сидел белогрудый медведь и лакомился желудями.
Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов,
замечая, что все люди, жившие более ста лет,
не употребляли водки и
вставали на заре зимой и летом.
Никто того
не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда
встали из-за стола.
Наконец
заметил он, что начало смеркаться; он
встал и пошел искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому лесу, пока
не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я
не видал существа более подвижного. Ни одно мгновенье она
не сидела смирно;
вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась
не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло,
смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.
— Смотрите, —
заметил я, решительно
вставая, чтоб идти, —
не говорите никому: у вас украдут эту оригинальную мысль.
Тут, по счастью, я вспомнил, что в Париже, в нашем посольстве, объявляя Сазонову приказ государя возвратиться в Россию, секретарь
встал, и Сазонов, ничего
не подозревая, тоже
встал, а секретарь это делал из глубокого чувства долга, требующего, чтоб верноподданный держал спину на ногах и несколько согбенную голову, внимая монаршую волю. А потому, по мере того как консул
вставал, я глубже и покойнее усаживался в креслах и, желая, чтоб он это
заметил, сказал ему, кивая головой...
«…Мое ребячество было самое печальное, горькое, сколько слез пролито,
не видимых никем, сколько раз, бывало, ночью,
не понимая еще, что такое молитва, я
вставала украдкой (
не смея и молиться
не в назначенное время) и просила бога, чтоб меня кто-нибудь любил, ласкал.
Тихо выпустила меня горничная, мимо которой я прошел,
не смея взглянуть ей в лицо. Отяжелевший месяц садился огромным красным ядром — заря занималась. Было очень свежо, ветер дул мне прямо в лицо — я вдыхал его больше и больше, мне надобно было освежиться. Когда я подходил к дому — взошло солнце, и добрые люди, встречавшиеся со мной, удивлялись, что я так рано
встал «воспользоваться хорошей погодой».
Не говоря ни слова,
встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку,
не дотронувшись даже до большого пальца, — и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще
не поговорку: «
Не мечите бисер перед свиньями»…
Как только
встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию,
поместил сокращенный снотолкователь. Но там совершенно
не было ничего, даже хотя немного похожего на такой бессвязный сон.
Лебедев, чуть
не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо
заметить, что бутылки всё время
не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все
встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это
замечать. Ложился спать я очень довольный, а
вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Когда у Аглаи сорвалось невзначай за обедом, что maman сердится, потому что князь
не едет, на что генерал тотчас же
заметил, что «ведь он в этом
не виноват», — Лизавета Прокофьевна
встала и во гневе вышла из-за стола.
Лаврецкий тихо
встал и тихо удалился; его никто
не заметил, никто
не удерживал; веселые клики сильнее прежнего раздавались в саду за зеленой сплошной стеной высоких лип. Он сел в тарантас и велел кучеру ехать домой и
не гнать лошадей.
Бережно сложив тетрадь баллов, учитель
встал и подошел к двери, как будто
не замечая моего взгляда, в котором выражались отчаяние, мольба и упрек.
— Я постараюсь быть им, и отец мне никогда
не откажет в том, — произнес Павел, почти нехотя засовывая деньги в карман. Посидев еще немного у дяди и едва
заметив, что тот утомился, он сейчас же
встал.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит,
молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом
встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда,
заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это
не народная наша черта: мы
не любим приказаний; нам
не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко,
вставая и целуясь с ним. Он
заметил, кажется, что Павел далеко
не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали кровь свою…
Охотником искусным он
не сделался, но зато привык рано
вставать и
смело ходить по лесам.
— И ничего интересного
не услышишь, —
заметила ей с насмешкой Прыхина, и затем,
заметив, что все уже интересное для Юлии рассказала, она
встала, простилась с ней и побежала еще к одной своей подружке, чтоб рассказать ей об этом же. Катишь каждою новостью любила поделиться со всеми своими приятельницами.