Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна
половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его
знает,
не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
— Я нездоров, я раздражителен стал, — проговорил, успокоиваясь
и тяжело дыша, Николай Левин, —
и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче
и его статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости человек, который ее
не знает? Вы читали его статью? — обратился он к Крицкому, опять садясь к столу
и сдвигая с него до
половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
Ничего
не было ни необыкновенного, ни странного в том, что человек заехал к приятелю в
половине десятого
узнать подробности затеваемого обеда
и не вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно
и нехорошо это показалось Анне.
Я сделался нравственным калекой: одна
половина души моей
не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал
и бросил, — тогда как другая шевелилась
и жила к услугам каждого,
и этого никто
не заметил, потому что никто
не знал о существовании погибшей ее
половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней,
и я вам прочел ее эпитафию.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с
половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто
не ускользало от свежего тонкого вниманья,
и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел
и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука,
и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом
и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел
и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог
знает из какой губернии на уездную скуку,
и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом
и сборками.] на беговых дрожках,
и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек. Как же
не защищать человека, когда
знаешь, что он
половину зол делает от грубости
и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу
и всякую минуту бываем причиной несчастья другого, даже
и не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Стараясь быть незамеченным, я шмыгнул в дверь залы
и почел нужным прохаживаться взад
и вперед, притворившись, что нахожусь в задумчивости
и совсем
не знаю о том, что приехали гости. Когда гости вышли на
половину залы, я как будто опомнился, расшаркался
и объявил им, что бабушка в гостиной. Г-жа Валахина, лицо которой мне очень понравилось, в особенности потому, что я нашел в нем большое сходство с лицом ее дочери Сонечки, благосклонно кивнула мне головой.
— Нет,
не сказал… словами; но она многое поняла. Она слышала ночью, как ты бредила. Я уверен, что она уже
половину понимает. Я, может быть, дурно сделал, что заходил. Уж
и не знаю, для чего я даже
и заходил-то. Я низкий человек, Дуня.
—
Не стану, — тихо отвечал Захар,
не поняв
половины слов
и зная только, что они «жалкие».
А как ты запирался с учителем математики, хотел непременно добиться, зачем тебе
знать круги
и квадраты, но на
половине бросил
и не добился?
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми
не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую
и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул
и губил силы с Миной: платил ей больше
половины своего дохода
и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом
и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб
и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул
и тратил по мелочи жизнь
и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц
и омаров, осень
и зиму — положенными днями, лето — гуляньями
и всю жизнь — ленивой
и покойной дремотой, как другие…
Точно ребенок: там недоглядит, тут
не знает каких-нибудь пустяков, там опоздает
и кончит тем, что бросит дело на
половине или примется за него с конца
и так все изгадит, что
и поправить никак нельзя, да еще он же потом
и браниться станет.
— Видите, кузина, для меня
и то уж счастье, что тут есть какое-то колебание, что у вас
не вырвалось ни да, ни нет. Внезапное да — значило бы обман, любезность или уж такое счастье, какого я
не заслужил; а от нет было бы мне больно. Но вы
не знаете сами, жаль вам или нет: это уж много от вас, это
половина победы…
Было, я думаю, около
половины одиннадцатого, когда я, возбужденный
и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце, добрел до своей квартиры. Я
не торопился, я
знал уже, как поступлю.
И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда
и произошло необыкновенное усложнение дела: старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
— По мере как я читал, вы улыбались, но я
и до
половины не дошел, как вы остановили меня, позвонили
и вошедшему слуге приказали попросить Татьяну Павловну, которая немедленно прибежала с таким веселым видом, что я, видя ее накануне, почти теперь
не узнал.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а с остановками — двенадцать с
половиною. Дорога от Челасина шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо
и не знали, что делать, а мы, всадники, еще меньше. Переезжая болото, только
и ждешь с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только
не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст
и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали
и простились с Ч.
и Ф., провожавшими нас, в другой раз на
половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова
не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец
и мы замолчали
и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где
и ночевали.
Надежда Васильевна провела отца в заднюю
половину флигелька, где она занимала две крошечных комнатки; в одной жила сама с Маней, а в другой Павла Ивановна. Старушка
узнала по голосу Василия Назарыча
и другим ходом вышла в сени, чтобы
не помешать первым минутам этого свидания.
В каких-нибудь два часа Привалов уже
знал все незамысловатые деревенские новости: хлеба, слава богу, уродились, овсы — ровны, проса
и гречихи — середка на
половине. В Красном Лугу молоньей убило бабу, в Веретьях скот начинал валиться от чумы, да отслужили сорок обеден,
и бог помиловал. В «орде» больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка. Сено удалось
не везде, в петровки солнышком прихватило по увалам; только
и поскоблили где по мочевинкам, в понизях да на поемных лугах,
и т. д.
и т. д.
— Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с
половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой
и покачивая головой,
и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет,
не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?.. Ну, да тебе это лучше
знать…
—
И знаете,
знаете, — лепетала она, — придите сказать мне, что там увидите
и узнаете…
и что обнаружится…
и как его решат
и куда осудят. Скажите, ведь у нас нет смертной казни? Но непременно придите, хоть в три часа ночи, хоть в четыре, даже в
половине пятого… Велите меня разбудить, растолкать, если вставать
не буду… О Боже, да я
и не засну даже.
Знаете,
не поехать ли мне самой с вами?..
А при аресте, в Мокром, он именно кричал, — я это
знаю, мне передавали, — что считает самым позорным делом всей своей жизни, что, имея средства отдать
половину (именно
половину!) долга Катерине Ивановне
и стать пред ней
не вором, он все-таки
не решился отдать
и лучше захотел остаться в ее глазах вором, чем расстаться с деньгами!
— Это так, это именно так, — восклицал во внезапном возбуждении Алеша, — брат именно восклицал мне тогда, что
половину,
половину позора (он несколько раз выговорил:
половину!) он мог бы сейчас снять с себя, но что до того несчастен слабостью своего характера, что этого
не сделает…
знает заранее, что этого
не может
и не в силах сделать!
Половину времени Вера Павловна тихо сидела в своей комнате одна, отсылая мужа,
половину времени он сидел подле нее
и успокоивал ее все теми же немногими словами, конечно, больше
не словами, а тем, что голос его был ровен
и спокоен, разумеется,
не бог
знает как весел, но
и не грустен, разве несколько выражал задумчивость,
и лицо также.
Ты добрая девушка: ты
не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного
не нахожу в тебе; может быть,
половина девушек, которых я
знал и знаю, а может быть,
и больше, чем
половина, — я
не считал, да
и много их, что считать-то —
не хуже тебя, а иные
и лучше, ты меня прости.
«Письмо твое от 10 мая я третьего дня в пять часов с
половиною получил
и из него
не без огорчения
узнал, что бог тебя соединил с Наташей.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают —
не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да
и только, треть осталась на дороге» (
и офицер показал пальцем в землю).
Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну сторону Пермь; это было во вторую
половину мая, молодой лист развертывался, березы цвели (помнится, вся аллея была березовая), —
и никем никого. Провинциалы наши
не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные
и скудные цветы того края. Когда он поднял голову, я
узнал Цехановича
и подошел к нему.
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую
половину седьмого десятилетия жизни, конечно,
не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети,
знали, что у старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась
и в память которого, 31 марта, одевалась в белое коленкоровое платье
и тщательнее, нежели в обыкновенные дни, взбивала свои сырцового шелка кудри.
Но опасения дьяка были другого рода: он боялся более того, чтобы
не узнала его
половина, которая
и без того страшною рукою своею сделала из его толстой косы самую узенькую.
— Нет, вы видели подвальную, ее мы уже сломали, а под ней еще была, самая страшная: в одном ее отделении картошка
и дрова лежали, а другая
половина была наглухо замурована… Мы
и сами
не знали, что там помещение есть. Пролом сделали,
и наткнулись мы на дубовую, железом кованную дверь. Насилу сломали, а за дверью — скелет человеческий… Как сорвали дверь — как загремит, как цепи звякнули… Кости похоронили. Полиция приходила, а пристав
и цепи унес куда-то.
В
половине восьмидесятых годов выдалась бесснежная зима. На Масленице, когда вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились,
и вместо саней экипажи
и телеги гремели железными шинами по промерзшим камням — резиновых шин тогда
не знали.
— А ты откуда
узнал, что он два с
половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый,
не удостоивая
и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю)
и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть
не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего
не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— Настасья-то Филипповна? Да она никогда
и не живала у Большого театра, а отец никогда
и не бывал у Настасьи Филипповны, если хотите
знать; странно, что вы от него чего-нибудь ожидали. Она живет близ Владимирской, у Пяти Углов, это гораздо ближе отсюда. Вам сейчас? Теперь
половина десятого. Извольте, я вас доведу.
Завидев незнакомую женщину, закрывавшуюся тулупом, Основа ушел в свою переднюю избу, а Таисья провела Аграфену в заднюю
половину, где была как у себя дома. Немного погодя пришел сам Основа с фонарем в руке. Оглядев гостью, он
не подал
и вида, что
узнал ее.
— Ну, уж
половину соврала. Я с ней говорила
и из глаз ее вижу, что она ничего
не знает и в помышлении
не имеет.
— Ты бы, Феклуша, скушала бы
и мою котлетку. Кушай, милая, кушай,
не стесняйся, тебе надо поправляться. А
знаете, барышни, что я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда ест за двоих:
половину за себя,
половину за глисту.
Отец как-то затруднялся удовлетворить всем моим вопросам, мать помогла ему,
и мне отвечали, что в Парашине
половина крестьян родовых багровских,
и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши; что его они
знают потому, что он езжал в Парашино с тетушкой, что любят его за то, что он им ничего худого
не делал,
и что по нем любят мою мать
и меня, а потому
и знают, как нас зовут.
Словом, он
знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей
и по складу умной речи, был, конечно, лучше
половины бар, а между тем полковник разругал его
и дураком,
и мошенником — за то, что тот
не очень глубоко вбил стожар
и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
Мамаше хотелось серьги, а дедушка все нарочно обманывал ее
и говорил, что подарит
не серьги, а брошку;
и когда он принес серьги
и как увидел, что мамаша уж
знает, что будут серьги, а
не брошка, то рассердился за то, что мамаша
узнала,
и половину дня
не говорил с ней, а потом сам пришел ее целовать
и прощенья просить…
—
Половина одиннадцатого! Я
и был там… Но я сказался больным
и уехал
и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я был в состоянии урваться от них,
и приехал к тебе, Наташа. То есть я мог
и прежде приехать, но я нарочно
не ехал! А почему? ты сейчас
узнаешь, объясню; я затем
и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой
не виноват, ни в чем! Ни в чем!
— Как вам сказать! ведь
и насчет лямуру они больше у нас распоясываются.
Знают, что денег у русских много, — ну,
и откалывают. А в Париже
и половины тех штук
не выделывают, что у нас.
— Ага! Ты еще
не уйдешь! Ты
не уйдешь — пока мне
не расскажешь о них — потому что ты любишь… их, а я даже
не знаю, кто они, откуда они. Кто они?
Половина, какую мы потеряли, Н2
и О — а чтобы получилось Н2 О — ручьи, моря, водопады, волны, бури — нужно, чтобы
половины соединились…
Дом Мавры Кузьмовны, недавно выстроенный, глядел чистенько
и уютно. Дверь из сеней вела в коридор, разделявший весь дом на две
половины. Впоследствии я
узнал, что этот коридор был устроен
не случайно, а вследствие особых
и довольно остроумных соображений.
Однако бывают
и противоречия,
не то чтобы очень радикальные, а все-таки
не столь всецело отдающие индивидуума в жертву государству. Середка на
половине. Но Люберцев
не формализируется противоречиями, ибо
знает, что du choc des opinions jaillit la verite. [из столкновения мнений рождается истина (франц.)] Терпимость — это одно из достоинств, которым он особенно дорожит, но, конечно, в пределах. Сам он
не отступит ни на пядь, но выслушает всегда благосклонно.
Да
и кроме того, если бы даже он немного
и глуповат был, зато в приданое с ним шло две тысячи душ; а это такая порядочная цифра, что я
знаю, например, очень хороших людей, которые некогда
не устояли против
половины… — пошутила Настенька
и взглянула на Калиновича; но, заметив, что он еще более нахмурился, сейчас переменила тон.
Петра Михайлыча
знали не только в городе
и уезде, но, я думаю,
и в
половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок
и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным
и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
— Первая
половина твоей фразы так умна, что хоть бы
не влюбленному ее сказать: она показывает уменье пользоваться настоящим; а вторая, извини, никуда
не годится. «
Не хочу
знать, что будет впереди», то есть
не хочу думать о том, что было вчера
и что есть сегодня;
не стану ни соображать, ни размышлять,
не приготовлюсь к тому,
не остерегусь этого, так, куда ветер подует! Помилуй, на что это похоже?
Марья Николаевна терпеливо выслушала
половину акта, но когда первый любовник,
узнав об измене своей возлюбленной (одет он был в коричневый сюртук с «буфами»
и плисовым воротником, полосатый жилет с перламутровыми пуговицами, зеленые панталоны со штрипками из лакированной кожи
и белые замшевые перчатки), когда этот любовник, уперев оба кулака в грудь
и оттопырив локти вперед, под острым углом, завыл уже прямо по-собачьи — Марья Николаевна
не выдержала.
Я посмотрел на его уткнутую в подушку
и закрытую до
половины фланелевым одеялом голову,
и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он
не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал.