Неточные совпадения
Между рощей и проезжей дорогой стояла в
стороне,
на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть черты
Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза
на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
— Я целую зиму в Баден-Бадене прожил, — отозвался и Сергей Федорыч, — всем хорошо, только праздник
Христов тяжело
на чужой
стороне встречать!
— Довольно даже глупо это со
стороны твоей барыни! — рассердился вдруг Лодыжкин, который здесь,
на берегу, чувствовал себя гораздо увереннее, чем
на чужой даче. — И опять, какая она мне такая барыня? Тебе, может быть, барыня, а мне двоюродное наплевать. И пожалуйста… я тебя прошу… уйди ты от нас,
Христа ради… и того… и не приставай.
«И вели с ним, с
Христом, значит, — начал Чуев, —
на смерть и двух злодеев. И, когда пришли
на место, называемое лобное, там распяли его и злодеев, одного по правую, а другого по левую
сторону.
— А! Что делать! Если бы можно, надел бы я котомку
на плечи, взял бы в руки палку, и пошли бы мы с тобой назад, в свою
сторону, хотя бы
Христовым именем… Лучше бы я стал стучаться в окна
на своей
стороне, лучше стал бы водить слепых, лучше издох бы где-нибудь
на своей дороге…
На дороге или в поле…
на своей
стороне… Но теперь этого нельзя, потому что…
Непонимание учения
Христа в его истинном, простом и прямом смысле в наше время, когда свет этого учения проник уже все самые темные углы сознания людского; когда, как говорил
Христос, теперь уже с крыш кричат то, что он говорил
на ухо; когда учение это проникает все
стороны человеческой жизни: и семейную, и экономическую, и гражданскую, и государственную, и международную, — непонимание это было бы необъяснимо, если бы непониманию этому не было причин.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить
на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной
стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой
стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли
Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию
Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как не переставая понималось и понимается меньшинством людей христианское учение в его прямом и истинном смысле, так и критики
на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение
Христа в прямом смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной
стороны, никогда для меньшинства не прекращалось, но всё яснее и яснее становилось истинное понимание этого учения, так, с другой
стороны, для большинства смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что люди прямо уже не понимают самых простых положений, самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Такой взгляд
на Христа и его учение вытекает из моей книги. Но, к удивлению моему, из числа в большом количестве появившихся
на мою книгу критик, не было ни одной, ни русской, ни иностранной, которая трактовала бы предмет с той самой
стороны, с которой он изложен в книге, т. е. которая посмотрела бы
на учение
Христа как
на философское, нравственное и социальное (говоря опять языком научных людей) учение. Ни в одной критике этого не было.
Намереваясь без сопротивления переносить все направленные
на нас нападения, мы, между тем, с своей
стороны, намерены не переставая нападать
на зло мира, где бы оно ни было, вверху или внизу, в области политической, административной или религиозной, стремясь всеми возможными для нас средствами к осуществлению того, чтобы царства земные слились в одно царство господа нашего Иисуса
Христа.
— Ну, ну, — сказал земский, мигнув Омляшу, — так и быть! Вот те
Христос, мы тебя отпустим
на все четыре
стороны и ничем не обидим, только покажи клад.
Сидим себе, беседуем, как у
Христа за пазухой, а о том и не думаем, что от нас
на той
стороне городские огни виднеются, стало быть, и наш огонь из городу тоже видать. Вот ведь до чего наш брат порой беспечен бывает: по горам шли, тайгой, так и то всякого шороху пугались, а тут против самого города огонь развели и беседуем себе, будто так оно и следует.
Он отошел от окна, взглянул
на икону
Христа в терновом венке. «Господи, помоги мне, господи, помоги мне», — проговорил он, крестясь и кланяясь в пояс, и подошел к двери, отворил ее в сенцы. В сенях ощупал крючок и стал откидывать его. С той
стороны он слышал шаги. Она от окна переходила к двери. «Ай!» — вдруг вскрикнула она. Он понял, что она ногой попала в лужу, натекшую у порога. Руки его дрожали, и он никак не мог поднять натянутый дверью крючок.
Матрена. И, что ты, ягодка!
Христос с тобой. Что ж ты
на меня-то сворачиваешь? Ты, деушка, мотри, с больной головы
на здоровую не сворачивай. Коли чего коснется, мое дело
сторона, я знать не знаю, ведать не ведаю, — крест поцелую, никаких порошков не давала и не видала и не слыхала, какие такие порошки бывают. Ты, деушка, сама думай. Мы и то намеднись про тебя разговорились, как она, мол, сердечная, мается. Падчерица — дура, а мужик гнилой — присуха одна. С этой жизни чего не сделаешь.
Никита (в
сторону). Вишь, привязались, право. (К Акиму.) Сказываю, что ничего не знаю. Ничего у меня с ней не было. (С злобой.) Вот те
Христос, не сойти мне с доски с этой. (Крестится.) Ничего знать не знаю. (Молчание. Никита продолжает еще горячее.) Что ж это вы меня
на ней женить вздумали? Что ж, в самом деле, право, скандал. Нынче и нравов таких нет, чтоб силом женить. Очень просто. Да и побожился я — знать, не знаю.
Невзирая ни
на какие убеждения со
стороны Марьи Петровны, упрашивавшей Христом-богом соседку погостить еще денечек, она осталась непоколебимою в своем намерении.
Обманутые все эти люди, — даже
Христос напрасно страдал, отдавая свой дух воображаемому отцу, и напрасно думал, что проявляет его своею жизнью. Трагедия Голгофы вся была только ошибка: правда была
на стороне тех, которые тогда смеялись над ним и желали его смерти, и теперь
на стороне тех, которые совершенно равнодушны к тому соответствию с человеческой природой, которое представляет эта выдуманная будто бы история. Кого почитать, кому верить, если вдохновение высших существ только хитро придуманные басни?
А было то в ночь
на светлое
Христово воскресенье, когда, под конец заутрени, Звезда Хорасана, потаенная христианка, первая с иереем христосовалась. Дворец сожгли, останки его истребили, деревья в садах порубили. Запустело место. А речку, что возле дворца протекала, с тех пор прозвали речкою Царицей. И до сих пор она так зовется.
На Волге с одной
стороны устья Царицы город Царицын стоит, с другой — Казачья слободка, а за ней необъятные степи, и
на них кочевые кибитки калмыков.
— Умалился корабль, очень умалился, — скорбно промолвил Николай Александрыч. — Которых
на земле не стало, которые по дальним местам разошлись. Редко когда больше двадцати божьих людей наберется… Нас четверо, из дворни пять человек, у Варварушки в богадельне семеро. Еще человека два-три со
стороны. Не прежнее время, сестрица. Теперь, говорят, опять распыхались злобой
на божьих людей язычники, опять иудеи и фарисеи воздвигают бурю
на Христовы корабли. Надо иметь мудрость змиину и как можно быть осторожней.
Генерал Синтянин, обложенный подушками, сидел в одном кресле, меж тем как закутанные байковым одеялом ноги его лежали
на другом. Пред ним несколько в
стороне,
на плетеном стуле, стояла в золоченой раме картина вершков десяти, изображающая голову
Христа, венчанного тернием.
Монастырь стал изливать
на язычников свет учения
Христа, князья радели о нем и не одну сотню лет сидели
на своей отчине и дедине — вплоть до того часа, когда Москва протянула и в эту
сторону свою загребущую лапу, и княжеский стольный город перешел в воеводский, а там в посад, а там и в простое торговое село.
Напряжение росло. Взять и разойтись было смешно, да и совершенно невозможно психологически. Не в самом же деле сошлись мы сюда, чтобы во
Христе помолиться об упокоении души раба божьего Николая. У меня в душе мучительно двоилось. Вправду разойтись по домам, как пай-мальчикам, раз начальство не позволяет? Зачем же мы тогда сюда шли? А с другой
стороны, — тяжким камнем лежало
на душе папино письмо и делало Меня тайно чужим моим товарищам.
Но тот, кто обращен к
Христу Грядущему и к последней борьбе в конце времен, так же человек будущего, а не прошлого, как и тот, кто обращен к грядущему антихристу и в последней борьбе стал
на его
сторону.
Хотя правильная морская война мальтийского ордена с турками была совершенно излишней после истребления их флота при Чесме Алексеем Орловым, но храня свои древние рыцарские обеты — бороться с врагами
Христа и защищать слабых и угнетенных — мальтийцы продолжали снаряжать свои военные суда для крейсерства, чтобы освобождать из неволи захваченных пиратами христиан, охранять от нападений со
стороны этих морских разбойников христианских торговцев и держать в страхе суда,
на флаге которых был изображен полумесяц.
И Вельзевул видел, как
Христос в светлом сиянии остановился во вратах ада, видел, как грешники от Адама и до Иуды вышли из ада, видел, как разбежались все дьяволы, видел, как самые стены ада беззвучно распались
на все четыре
стороны.
У Достоевского есть потрясающие слова о том, что если бы
на одной
стороне была истина, а
на другой
Христос, то лучше отказаться от истины и пойти за
Христом, т. е. пожертвовать мертвой истиной пассивного интеллекта во имя живой истины целостного духа.
Теперь, поняв прямой смысл учения, я вижу ясно то странное противоречие с самим собой, в котором я находился. Признав
Христа богом и учение его божественным и вместе с тем устроив свою жизнь противно этому учению, что же оставалось, как не признавать учение неисполнимым?
На словах я признал учение
Христа священным,
на деле я исповедывал совсем не христианское учение и признавал и поклонялся учреждениям не христианским, со всех
сторон обнимающим мою жизнь.
Люди эти, садящиеся, по выражению
Христа,
на седалище Моисея, разъясняют метафизическую
сторону учения так, что этические требования учения становятся необязательными и заменяются внешним богопочитанием — обрядами.
Отчего же люди не делают того, что
Христос сказал им и что дает им высшее доступное человеку благо, чего они вечно желали и желают? И со всех
сторон я слышу один, разными словами выражаемый, один и тот же ответ: «Учение
Христа очень хорошо, и правда, что при исполнении его установилось бы царство бога
на земле, но оно трудно и потому неисполнимо».