Неточные совпадения
Наконец
на третий месяц
в серьезном
журнале появилась критическая
статья. Сергей Иванович знал и автора
статьи. Он встретил его раз у Голубцова.
Левин встречал
в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые
в последнее время чаще и чаще приходили ему
на ум.
Вот уже полтора месяца, как я
в крепости N; Максим Максимыч ушел
на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно!
Стану продолжать свой
журнал, прерванный столькими странными событиями.
Томилина не любили и здесь. Ему отвечали скупо, небрежно. Клим находил, что рыжему учителю нравится это и что он нарочно раздражает всех. Однажды писатель Катин, разругав
статью в каком-то
журнале, бросил
журнал на подоконник, но книга упала
на пол; Томилин сказал...
Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись,
в чем дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и
журналам, потому что кто ж
на них тогда
станет подписываться.
Люди добросовестной учености, ученики Гегеля, Ганса, Риттера и др., они слушали их именно
в то время, когда остов диалектики
стал обрастать мясом, когда наука перестала считать себя противуположною жизни, когда Ганс приходил
на лекцию не с древним фолиантом
в руке, а с последним нумером парижского или лондонского
журнала.
Видеть себя
в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем не меньше решаться
на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые не смели бы думать о печатании своих
статей в «Московских ведомостях»,
в петербургских
журналах,
стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
Все взгляды впились
в учителя, о котором известно, что вчера он был пьян и что его Доманевич вел под руку до квартиры. Но
на красивом лице не было видно ни малейшего смущения. Оно было свежо, глаза блестели,
на губах играла тонкая улыбка. Вглядевшись теперь
в это лицо, я вдруг почувствовал, что оно вовсе не антипатично, а наоборот — умно и красиво… Но… все-таки вчера он был пьян… Авдиев раскрыл
журнал и
стал делать перекличку.
Но явилась помощь, —
в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф [Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного труда — «Религии древнего мира»,
статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической
статьи — «О браке и женщине». Эта
статья,
в юности прочитанная мною, произвела
на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана
в каком-то богословском
журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий
на колдуна и, помнится, горбатый.
Он так был проникнут ощущением этого дня и
в особенности речью Куницына, что
в тот же вечер, возвратясь домой, перевел ее
на немецкий язык, написал маленькую
статью и все отослал
в дерптский
журнал.
— Вам только надобно бы посмотреть
на народ
в его собственной исключительной обстановке, — твердил он Ступиной, — и вы бы, я уверен, могли писать очень хорошие рассказы, сцены и очерки. Посмотрите, какая гадость печатается
в журналах: срам! Я нимало не сомневаюсь, что вы с первого же шага
стали бы выше всех их.
Вообще детские игры он совершенно покинул и повел, как бы
в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и
журналы, и путешествия); часто ходил
в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что
на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел
стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему
в комнату.
«Я,
на старости лет, пустился
в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте
в вашем
журнале, разумеется, за деньги: вы знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию,
стало быть, не лгу».
Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших
в лес за грибами, присоединился к ним и проходил целый день. Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша взята была во двор ходить за барином. Ездил он иногда смотреть полевые работы и
на опыте узнавал то, о чем часто писал и переводил для
журнала. «Как мы часто врали там…» — думал он, качая головой, и
стал вникать
в дело глубже и пристальнее.
К концу 1885 года дела А.
В. Насонова пошатнулись,
на издание не
стало хватать средств, пришлось передать
журнал, который и приобрел некто Щербов, человек совершенно никому не известный и чуждый литературе.
Когда дорогой
в Петербург я вам объявила, что намерена издавать
журнал и посвятить ему всю мою жизнь, вы тотчас же поглядели
на меня иронически и
стали вдруг ужасно высокомерны.
С год тому назад я читал
в журнале статью его, написанную с страшною претензией
на самую наивную поэзию, и при этом
на психологию.
Любя подражать
в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав
в Петербург, после долгого небывания
в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква
в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» —
журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и
в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука
стало казаться еще чернее и корявее; надетые
на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Деятельность русской церкви, несмотря
на весь тот внешний лоск современности, учености, духовности, который ее члены теперь начинают принимать
в своих сочинениях,
статьях,
в духовных
журналах и проповедях, состоит только
в том, чтобы не только держать народ
в том состоянии грубого и дикого идолопоклонства,
в котором он находился, но еще усиливать и распространять суеверие и религиозное невежество, вытесняя из народа живущее
в нем рядом с идолопоклонством жизненное понимание христианства.
Большинство духовных критиков
на мою книгу пользуются этим способом. Я бы мог привести десятки таких критик,
в которых без исключения повторяется одно и то же: говорится обо всем, но только не о том, что составляет главный предмет книги. Как характерный пример таких критик приведу
статью знаменитого, утонченного английского писателя и проповедника Фаррара, великого, как и многие ученые богословы, мастера обходов и умолчаний.
Статья эта напечатана
в американском
журнале «Forum» за октябрь 1888 года.
Одно время
в лавку
стал заходить чаще других знакомых покупателей высокий голубоглазый студент с рыжими усами,
в фуражке, сдвинутой
на затылок и открывавшей большой белый лоб. Он говорил густым голосом и всегда покупал много старых
журналов.
Еще
на днях новая книжка одного периодического
журнала вынесла
на свет повесть, где снова действует такой организм, который материнское молоко чуть не отравило, который чуть не запороли
в училище, но который все-таки выкарабкался, открыл библиотеку и сейчас поскорее поседел,
стал топить горе
в водке и дал себе зарок не носить новых сапог, а всегда с заплатками.
Персиков около полуночи приехал
на Пречистенку и лег спать, почитав еще
на ночь
в кровати какую-то английскую
статью в журнале «Зоологический вестник», полученном из Лондона.
Я постоянно участвовал небольшими статейками
в «Московском вестнике», и
в 1830 году, когда журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину,
стали бессовестно нападать
на него, я написал письмо к Погодину о значении поэзии Пушкина и напечатал
в его
журнале.
Стихи
в «Собеседнике» не были роскошью только, но, как
в альманахах двадцатых годов, составляли его существенную часть.
В подтверждение этого стоит указать только
на то, что из 242
статей, напечатанных
в 16 книжках «Собеседника», 110 стихотворений и что они занимают до 500 страниц из 2800, составляющих весь
журнал.
— То-то вот — господин капитан.
На первый раз я уж, так и быть, не
стану лишать вас отпуска… Но если еще раз что-либо подобное — помните,
в журнал запишу-с, взыскание наложу-с, под арест посажу-с… Ступайте!..
В «Русской беседе» напечатаны «Записки» Державина,
в «Отечественных записках»,
в «Библиографических записках» и
в «Московских ведомостях» недавно помещены были извлечения из сочинений князя Щербатова,
в «Чтениях Московского общества истории» и
в «Пермском сборнике» — допросы Пугачеву и многие документы, относящиеся к историй пугачевского бунта;
в «Чтениях» есть, кроме того, много записок и актов, весьма резко характеризующих тогдашнее состояние народа и государства; месяц тому назад г. Иловайский,
в статье своей о княгине Дашковой, весьма обстоятельно изложил даже все подробности переворота, возведшего Екатерину
на престол; наконец, сама книга г. Афанасьева содержит
в себе множество любопытных выписок из сатирических
журналов — о ханжестве, дворянской спеси, жестокостях и невежестве помещиков и т. п.
— Поверите ли, я так занят, — отвечал Горшенко, — вот завтра сам должен докладывать министру; — потом надобно ехать
в комитет, работы тьма, не знаешь как отделаться; еще надобно писать
статью в журнал, потом надобно обедать у князя N, всякий день где-нибудь
на бале, вот хоть нынче у графини Ф. Так и быть уж пожертвую этой зимой, а летом опять запрусь
в свой кабинет, окружу себя бумагами и буду ездить только к старым приятелям.
Он был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь получал чины, бывал всегда
в среднем обществе и говорил про связи свои с знатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки
на разные книги, знаком был со всеми литераторами и журналистами, приписывал себе многие безымянные
статьи в журналах, издал брошюру, которую никто не читал, был, по его словам, завален кучею дел и целое утро проводил
на Невском проспекте.
Автор обратился с жалобою
в «Московские ведомости», объявляя, что не признает своею
статью, напечатанную
в «
Журнале землевладельцев», «потому, что то же мнение он имел честь представить
на обсуждение тульского комитета, и потому, что всякое литературное произведение есть законная собственность сочинителя, подлежащая цензуре, которая или пропускает издание, или без приправок возвращает по принадлежности» («Московские ведомости», № 5, 1859 г.).
Бесновавшийся тогда Шевырев сам через несколько лет переврал
в одной из своих
статей именно эту самую мысль Константина, а потом и еще кто-то
в одном из петербургских
журналов повторил эту же мысль — и никто не обратил даже внимания
на них.
Основная форма заговора, говорит Л. Н. Веселовский, [Блок имеет
в виду
статью А. Н. Веселовского «Психологический параллелизм и его формы
в отражениях поэтического стиля» («
Журнал министерства народного просвещения», 1898, март, стр. 51–54).] была двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями;
в первом члене параллели — призывалось божество, демоническая сила
на помощь человеку; когда-то это божество или демон совершили чудесное исцеление, спасли или оградили; какое-нибудь действие их напоминалось типически; во втором члене — являлся человек, жаждущий такого же чуда, спасения, повторения сверхъестественного акта.
Стал он колебаться: «Разве что
в самом деле чаю?» А сам тем временем оделся: манишку бумажную с гвоздя снял, воротничок чистенький, галстук черный с синими звездами, — смотрю, ах ты, черт! — прямо член паргокского жокей-клуба из
журнала мод, и даже
на панталонах спереди складки.
Он шагу
в жизни не сделал без пользы для себя и два фортеля
в этом случае употреблял: во-первых, постоянно старался представить из себя чиновника высшего образования и возвышенных убеждений и для этого всегда накупал иностранных книг и
журналов и всем обыкновенно рассказывал, что он то, се, третье там читал, — этим, собственно, вначале он обратил
на себя внимание графа; а потом
стал льстить ему и возводил графа
в какие-то боги, и тут же, будто к слову, напевал ему, как он сам целые ночи проводит за работой и как этим расстроил себе грудь и печень; ну, и разжалобит старика: тот ему почти каждый год то крест, то чин, то денежную награду даст, то повысит
в должности, и я убежден даже, что он Янсона подшиб, чтобы сесть
на его место.
Катастрофа, никогда еще не испытанная миром [Катастрофа, никогда еще не испытанная миром… — первая мировая война;
журнал Горького «Летопись»,
в котором была опубликована
статья, занимал активную антивоенную позицию.], потрясает и разрушает жизнь именно тех племен Европы, духовная энергия которых наиболее плодотворно стремилась и стремится к освобождению личности от мрачного наследия изжитых, угнетающих разум и волю фантазий древнего Востока — от мистик суеверий, пессимизма и анархизма, неизбежно возникающего
на почве безнадежного отношения к жизни.
Она немедленно уронила
на пол
Толстый том художественного
журнала,
И сейчас же
стало казаться,
Что
в моей большой комнате
Очень мало места.
Когда мои денежные тиски по
журналу стали лишать меня возможности работать — как беллетриста, я
на шесть недель зимой
в конце 1863 года уехал
в Нижний и гостил там у сестры моей.
Не желая повторяться, я остановлюсь здесь
на том, как Урусов, именно
в"Библиотеке"и у меня
в редакционной квартире, вошел
в жизнь писательского мира и
стал смотреть
на себя как
на литератора, развил
в себе любовь к театру, изящной словесности и искусству вообще, которую без участия
в журнале он мог бы и растратить гораздо раньше.
Даже и тогда, когда начались денежные тиски, я старался всячески оживить
журнал, устроил еженедельные беседы и совещания и предложил, когда
журнал стал с 1865 года выходить два раза
в месяц, печатать
в начале каждого номера передовую
статью без особого заглавия. Она заказывалась сотруднику и потом читалась
на редакционном собрании.
"Библиотека"почти не участвовала
в этом ругательном хоре. Критиком ее был Еф. Зарин, который, правда, вступал
в полемику с самим Чернышевским. Но все-таки отличились"передовые"
журналы. И то, что
в"Свистке"Добролюбова было остроумно, молодо, игриво, то теперь
стало тяжело, грубо и бранно. Автора"Темного царства"заменил
в"Современнике"тот критик, который
в начале 1862 года отличился своей знаменитой рецензией
на"Отцов и детей".
Определенного, хотя бы и маленького, заработка я себе не обеспечил никакой постоянной работой
в журналах и газетах. Редакторство"Библиотеки"поставило меня
в двойственный свет
в тогдашних более радикальных кружках, и мне трудно было рассчитывать
на помещение
статей или даже беллетристики
в радикальных органах. Да вдобавок тогда
на журналы пошло гонение; а с газетным миром у меня не было еще тогда никаких личных связей.
В Ткачеве уже и тогда назревал русский якобинец
на подкладке социализма, но еще не марксизма. И его темперамент взял настолько вверх, что он вскоре должен был бежать за границу, где и сделался вожаком целой группы русских революционеров, издавал
журнал, предавался самой махровой пропаганде… и кончил убежищем для умалишенных
в Париже, где и умер
в половине 80-х годов. Про него говорили, что он
стал неумеренно предаваться винным возлияниям. Это, быть может, и ускорило разложение его духовной личности.
Я пришел получить гонорар за"Ребенка". Уже то, что пьесу эту поместили
на первом месте и
в первой книжке, показывало, что
журнал дорожит мною. И гонорар мне также прибавили за эту, по счету вторую вещь, которую я печатал,
стало быть, всего
в каких-нибудь три месяца, с октября 1860 года.
И вот, когда мне пришлось, говоря о русской молодежи 60-х годов, привести собственные слова из
статьи моей
в"Библиотеке"""День"о молодом поколении"(где я выступал против Ивана Аксакова), я, работая
в читальне Британского музея, затребовал тот
журнал, где напечатана
статья, и
на мою фамилию Боборыкин, с инициалами П.Д., нашел
в рукописном тогда каталоге перечень всего, что я напечатал
в"Библиотеке".
Один этот факт показывает, как мы далеки были от всякой кружковщины. Помяловский считался самым первым талантом из людей его генерации и украшением беллетристики"Современника" —
стало быть, прямой расчет состоял
в том, чтобы его замалчивать. А я
стал усиленно искать кого-нибудь из молодых, кто бы оценил его
на страницах моего
журнала.
В 60-х годах этот
журнал, после ловкого редакторства Сенковского, которого безуспешно заменили Дружинин и Писемский, был совершенно заслонен"Отечественными Записками"и"Современником"и
стал неудержимо падать, разорив Боборыкина и обременив его
на многие годы крупными долгами, требовавшими от него особого напряжения трудовой силы.
Некрасов, видимо, желал привязать меня к
журналу, и, так как я предложил ему писать и
статьи, особенно по иностранной литературе, он мне назначил сверх гонорара и ежемесячное скромное содержание. А за роман я еще из-за границы согласился
на весьма умеренный гонорар
в 60 рублей за печатный лист, то есть
в пять раз меньше той платы, какую я получаю как беллетрист уже около десяти лет.
Книжка вызвала ряд критических
статей в журналах и газетах. Я с большим любопытством ждал, как отзовется
на книжку Михайловский? Центральное место
в книжке занимала повесть «Без дороги», которою он был очень доволен. Но, ввиду позднейшего отношения ко мне Михайловского, трудно было ждать, чтобы он отнесся к книжке благосклонно. Как же выйдет он из затруднения?
Пришел очередной номер
журнала «Русская речь», — папа выписывал этот
журнал.
На первых страницах,
в траурных черных рамках, было напечатано длинное стихотворение А. А. Навроцкого, редактора
журнала,
на смерть Александра II. Оно произвело
на меня очень сильное впечатление, и мне стыдно
стало, что я так легко относился к тому, что случилось. Я много и часто перечитывал это стихотворение, многие отрывки до сих пор помню наизусть. Начиналось так...
Пришлось ввести себе
в бюджет новую расходную
статью, — по пятачку
в день
на кружку пива: номер газеты стоил пятак, а
в портерной за тот же пятак можно было читать все газеты и еженедельные
журналы, и
в придачу — кружка пива.