Неточные совпадения
Основные
начала ее
учения были те же, что у Парамоши и Яшеньки, то есть, что работать не следует, а следует созерцать."
И уже не давая Левину досказать свою мысль, Метров
начал излагать ему особенность своего
учения.
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они видели, что уж все
начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только путем
ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
Теперь, ты знаешь, я уж не то: от меня
начинают ждать больше, думают, что я переработаю целую большую отрасль науки, все
учение об отправлениях нервной системы.
Он быстро, по-женски, почуял многое, особенно из нашего воззрения; но смиренно возвратиться к
началам, к азбуке и выполнить
учением пустоты и пробелы он не был в состоянии.
Доктор выходил из себя, бесился, тем больше, что другими средствами не мог взять, находил воззрения Ларисы Дмитриевны женскими капризами, ссылался на Шеллинговы чтения об академическом
учении и читал отрывки из Бурдаховой физиологии для доказательства, что в человеке есть
начало вечное и духовное, а внутри природы спрятан какой-то личный Geist. [дух (нем.).]
Мы, дети, еще с конца сентября
начинали загадывать об ожидающих зимою увеселениях. На первом плане в этих ожиданиях, конечно, стояла перспектива свободы от
ученья, а затем шумные встречи с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на детское воображение.
Ученье между тем шло своим чередом. По шестнадцатому году Сережка уже сидел на верстаке и беспорядочно тыкал иглою в суконные лоскутки, на которых его приучали к настоящей работе. Через год, через два он сделается, пожалуй, заправским портным, а там, благослови Господи, и на оброк милости просим. Уйдет Сережка от портного Велифантьева и
начнет по Москве из мастерской в мастерскую странствовать.
Но меня совсем не удовлетворяет очищенное спиритуалистическое
учение о бессмертии души, как и идеалистическое
учение о бессмертии универсального идеального
начала.
Учение о Софии утверждает
начало божественной премудрости в тварном мире, в космосе и человечестве, оно не допускает абсолютного разрыва между Творцом и творением.
Соловьевское
учение о Софии — Вечной Женственности и стихи, посвященные ей, имели огромное влияние на поэтов-символистов
начала XX в.
Учение о Софии, которое стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях
начала XX в., связано с платоновским
учением об идеях. «София есть выраженная, осуществленная идея», — говорит Соловьев. «София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая
началом Божественного единства».
Если в католичестве было ложное, сбившееся с пути
учение о церкви, хотя была сама Церковь, то в протестантизме сама идея церкви
начала постепенно истребляться.
Буллу свою
начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения,
учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
— Прежде всего — вы желали знать, —
начал Абреев, — за что вы обвиняетесь… Обвиняетесь вы, во-первых, за вашу повесть, которая, кажется, называется: «Да не осудите!» — так как в ней вы хотели огласить и распространить
учения Запада, низвергнувшие в настоящее время весь государственный порядок Франции; во-вторых, за ваш рассказ, в котором вы идете против существующего и правительством признаваемого крепостного права, — вот все обвинения, на вас взводимые; справедливы ли они или нет, я не знаю.
Зная, что Еспер Иваныч
учение и образование предпочитает всему на свете, княгиня
начала, по преимуществу, свою воспитанницу учить, и что эти операции совершались над ней неупустительно и в обильном числе, мы можем видеть из последнего письма девушки.
С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он
начал почитывать кой-какие романы. Почти во все время университетского
учения замолкнувшая способность фантазии — и в нем самом вдруг
начала работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов в голове довольно накопилось, и он сел и
начал писать…
— Убери брюхо! Стоишь, как беременная баба! Как ружье держишь? Ты не дьякон со свечой! Что рот разинул, Карташов? Каши захотел? Где трыньчик? Фельдфебель, поставить Карташова на час после
учения под ружье. Кан-налья! Как шинель скатал, Веденеев? Ни
начала, ни конца, ни бытия своего не имеет. Балбес!
Конечно, дверь
ученья для него уже закрыта, но он как-нибудь доберется до дома, отдохнет, выправится и непременно выполнит ту задачу, которая в последнее время
начала волновать его.
— А вот позвольте мне рассказать, как меня в мальчиках били, — говаривал он мне, — поступил я с десяти лет в
ученье и с первой же, можно сказать, минуты
начал терпеть.
Только в последнее время, в Петербурге, он
начал понимать, что за
ученьем может стоять целый разнообразный мир отношений.
Видя, с какою безнаказанностью действует клевета, он
начинает бояться, и в уме у него постепенно созревает деморализирующее"
учение о шкуре".
Ротным командирам и курсовым офицерам известно это волнение молодых сердец, и они
начинают чуть-чуть ослаблять суровые требования воинской дисциплины и тяжкие, в жару просто непереносимые трудности строевых
учений.
Тут Вибель взял со стола тетрадку, так же тщательно и красиво переписанную, как и ритуал, и
начал ее читать: — «Из числа учреждений и союзов, с коими масоны приводятся в связь, суть следующие: а) мистерии египтян, b) древние греческие элевзинские таинства, с) пифагорейский союз, d) иудейские секты терапевтов и ессеев, е) строительные корпорации римлян; но не думаю, чтобы это было справедливо; разгром, произведенный великим переселением народов, был столь силен и так долго тянулся, что невозможно даже вообразить, чтобы в продолжение этого страшного времени могла произойти передача каких-либо тайных
учений и обрядов.
— В таком случае, я
начну прямо! — продолжал Егор Егорыч. — Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и с французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят мелкие политические интересы в свое
учение, у нас — их нет! Сверх того, мы имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного делания!
Сверстов,
начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к
ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским врачом в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
Для покорения христианству диких народов, которые нас не трогают и на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать на них только христианским к ним отношением, христианским
учением, доказанным истинными христианскими делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого,
начинаем с того, что, устраивая среди них новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их землю, т. е. грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что есть в нас христианского.
Учение Христа негодно, потому что, если бы оно было исполнено, не могла бы продолжаться наша жизнь; другими словами: если бы мы
начали жить хорошо, как нас учил Христос, мы не могли бы продолжать жить дурно, как мы живем и привыкли жить. Вопрос же о непротивлении злу насилием не только не обсуждается, но самое упоминание о том, что в
учение Христа входит требование непротивления злу насилием, уже считается достаточным доказательством неприложимости всего
учения.
Христианское
учение есть указание человеку на то, что сущность его души есть любовь, что благо его получается не оттого, что он будет любить того-то и того-то, а оттого, что он будет любить
начало всего — бога, которого он сознает в себе любовью, и потому будет любить всех и всё.
От этого происходит то, что все эти люди,
начиная от Конта, Страуса, Спенсера и Ренана, не понимая смысла речей Христа, не понимая того, к чему и зачем они сказаны, не понимая даже и вопроса, на который они служат ответом, не давая себе даже труда вникнуть в смысл их, прямо, если они враждебно настроены, отрицают разумность
учения; если же они хотят быть снисходительны к нему, то с высоты своего величия поправляют его, предполагая, что Христос хотел сказать то самое, что они думают, но не сумел этого сделать.
В назначенный срок их собирают, сгоняют, как скотину, в одно место и
начинают обучать солдатским приемам и
учениям. Обучают их этому такие же, как они, но только раньше, года два-три назад, обманутые и одичалые люди. Средства обучения: обманы, одурение, пинки, водка. И не проходит года, как душевноздоровые, умные, добрые ребята, становятся такими же дикими существами, как и их учителя.
Начала она меня баловать, сластями закармливать, потакает мне, всё, чего я хочу, — разрешает; а отец и при ней и без неё учит нас: «Слушайте мать, любите её, она дому голова!» А дьякон был рыжий, грузный, когда ел, так всхрапывал и за
ученьем щёлкал нас по лбам перстнем этим.
Целый тот вечер он тосковал и более, чем когда-либо, чувствовал себя помпадуром. Чтобы рассеять себя, пел сигналы, повторял одиночное
учение, но и это не помогало. Наконец уселся у окна против месяца и
начал млеть. Но в эту минуту явился частный пристав и разрушил очарование, доложив, что пойман с поличным мошенник. Надо было видеть, как он вскипел против этого ретивого чиновника, уже двукратно нарушившего мление души его.
И тот
начал читать молитву перед
учением. Немец изумленно вытаращил белые глаза и спросил...
Да, так, повторяю,
учение стоиков никогда не может иметь будущности, прогрессируют же, как видите, от
начала века до сегодня борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение…
Сначала она уверяла меня, что это так, что это ничего не значит; но скоро в ее разговорах со мной я
начал слышать, как сокрушается она о том, что мне не у кого учиться, как необходимо
ученье мальчику; что она лучше желает умереть, нежели видеть детей своих вырастающих невеждами; что мужчине надобно служить, а для службы необходимо учиться…
Я по крайней мере за все, что сохранилось во мне доброго, считаю себя обязанным гимназии, университету, общественному
учению и тому живому
началу, которое вынес я оттуда.
Можно бы предположить, что Петр, как натура высшая, гениальная, успел совершенно развиться в тот год, который отделяет
начало его
ученья (положим, с июня 1688 года) от сближения с Лефортом (в августе 1689).
Устрялова особенно любопытно открытое им свидетельство самого Петра о
начале своего
учения.
Приводя рассказ Петра о
начале его
учения, г. Устрялов справедливо замечает, что если бы Лефорт был тогда при Петре, то отчего же бы не обратиться ему к Лефорту с своими расспросами?
Через полгода Аполлон редко уже прибегал к моему оракулу, а затем стал самостоятельно читать философские книги,
начиная с Гегеля, которого
учение, распространяемое московскими юридическими профессорами с Редкиным и Крыловым во главе, составляло главнейший интерес частных бесед студентов между собою.
Замечательно, что во время издания «Собеседника», несмотря на частные выходки некоторых журналов, в литературе нашей еще господствовали полное доверие и уважение к французам и их
учению, «Собеседник» первый
начал настойчивое их преследование; вообще же против них восстали у нас только после 1789 года.
Учителя немецкого языка, все как на подбор, были педантичны, строги и до смешного скупы на хорошие отметки. Их ненавидели и травили. Зато с живыми, веселыми французами жили по-дружески, смеялись, острили на их уроках, хлопали их по плечу. Если французский язык был в
начале и в конце классных занятий, то особенным шиком считалось вместо молитвы до и после
ученья прочитать, например, «Чижика» или «Эндер бэндер козу драл».
Видя же необходимость пустить меня в
учение, они, по окончании торга, позвав пана Кнышевского в кладовеньку попотчевать из своих рук водкою на могорыч,
начали всеусерднейше просить его, чтобы бедного Трушка, то есть меня, отнюдь не наказывал, хотя бы и следовало; если же уже будет необходимо наказать, так сек бы вместо меня другого кого из простых учеников.
Пожалуйте, как же мы
начали свое
ученье? Большое строение, разделенное на две половины длинными сенями; вот мы и вошли. Налево была хата и «комната», где жил пан дьяк Тимофтей Кнышевский с своим семейством, а направо большая изба с лавками кругом и с большим столом.
Пан полковник, хотя кушал индейку, начиненную сарацинским пшеном с изюмом, до того прельстился нашим пением, что, забыв, что он за столом,
начал нам подтягивать басом, довольно приятно, хотя за жеванием не разводил губ, причем был погружен в глубокие мысли, чаятельно вспомнил свои молодые лета,
учение в школе и таковое же пение.
А того батенька и не рассудили, что это были святки, праздники — какое тут
учение? можно ли заниматься делом? надобно гулять, должно веселиться; святки раз в году; не промориться же в такие дни над книгами! чудные эти старики! им как придет какая мысль, так они и держатся ее, — так и батенька поступили теперь: укрепясь в этой мысли,
начали раздражаться гневом все более и более, и придумывали, как наказать детей?
Если сии стррки дойдут до могущих еще быть в живых современников моих, то, во-первых, они не дадут мне солгать, что в век нашей златой старовины все так бывало и с ними, и с нами, и со всеми,
начиная от «воспитания», то есть вскормления (теперь под словом, «воспитание» разумеется другое, совсем противное), чрез все
учение у панов Кнышевских, приключения в школе, субботки, Фтеодосия, так и у доминов Галушкинских, даже до хождения на вечерницы; везде, взявши от семейства самого наиясновельможного пана гетьмана до последнего подпрапорного (не в батеньке речь), везде все так было, конечно, с изменениями, но не с разительными.
Глупые же люди, после всех принявшие те
начала, которые теперь стали уже старыми, даже вовсе и не понимали, чтоб могли существовать еще какие-то другие требования, кроме тех, какие, разрешились для них в
учении, недавно ими принятом.
В Северной Америке
учение его распространялось очень быстро, и в 1827 году считалось уже до тридцати общин, основанных по
началам его системы.