Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша не прибавлю; да и не за что.
Наука не такая. Лишь тебе мученье, а все, вижу, пустота. Денег нет — что
считать? Деньги есть —
сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
— Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду за половину урожая.] Я
считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о
науках, об образовании.
— В докладе моем «О соблазнах мнимого знания» я указал, что фантастические, невообразимые числа математиков — ирреальны, не способны дать физически ясного представления о вселенной, о нашей, земной, природе, и о жизни плоти человечий, что математика есть метафизика двадцатого столетия и эта
наука влечется к схоластике средневековья, когда диавол чувствовался физически и
считали количество чертей на конце иглы.
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс
наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и
считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Русские социологи 70-х годов XIX века, критиковавшие натурализм в социальных
науках, утверждали субъективный метод в социологии и этим вызывали насмешки марксистов, которые
считали себя объективистами, хотя и ошибочно [Н. Михайловский и П. Лавров.].
Люди добросовестной учености, ученики Гегеля, Ганса, Риттера и др., они слушали их именно в то время, когда остов диалектики стал обрастать мясом, когда
наука перестала
считать себя противуположною жизни, когда Ганс приходил на лекцию не с древним фолиантом в руке, а с последним нумером парижского или лондонского журнала.
У нее было четыре брата, из которых двое уж кончили курс семинарии, а двое еще учились; было две сестры замужем за священниками (одна даже в губернском городе), которые тоже
считали себя причастными
науке.
Курьезно, что он
считал более безопасными естественные
науки.
Историк умственного развития России Щапов, близкий идеям Писарева,
считал идеалистическую философию и эстетику аристократическими и признавал демократическими естественные
науки [А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа».].
Он в отличие от Новикова интересовался оккультными
науками и
считал себя розенкрейцером.
Нет чего-то как сущности жизни, и потому
считают приличным говорить лишь о чем-то, допускают лишь общеобязательную
науку о чем-то в царстве безвольного, безлюбовного скептицизма, в царстве расслабленного безверия.
Земская больница в г. Серпухове, Москов. губ., поставленная роскошно и удовлетворяющая вполне современным требованиям
науки, где среднее ежедневное число коечных больных в 1893 г. было 43 и амбулаторных 36,2 (13278 в год), где врач почти каждый день делает серьезные операции, наблюдает за эпидемиями, ведет сложную регистрацию и проч. — эта лучшая больница в уезде в 1893 г. стоила земству 12803 р. 17 к.,
считая тут страхования и ремонт зданий 1298 р. и жалованье прислуге 1260 р. (см. «Обзор Серпуховской земской санитарно-врачебной организации за 1892–1893 гг.»).
— ФилозСф-с, — пояснил Филофей Павлыч, — юриспруденцией не удовлетворяется,
считает ее за
науку эфемерную и преходящую-с. В корень бытия проникнуть желает.
Вообще странный был человек, ставивший в тупик даже Яшу Кормилицына, который выбивался из сил, измеряя температуру,
считая пульс и напрасно перебирая в уме все болезни, какие знал, и все системы лечения, какие известны в
науке.
Она столько во всех
науках усовершенствована, что даже и papa своему не может спустить, когда он, вместо «труфель», выговаривает «трухель», а о maman нечего и говорить: она
считает ее решительно неспособною иметь никакого возвышенного чувства.
По этому учению важно не то, чтобы исповедовать в жизни ту истину, которая открылась тебе, и вследствие этого неизбежно быть вынужденным осуществлять ее в жизни или по крайней мере не совершать поступков, противных исповедуемой истине: не служить правительству и не усиливать его власть, если
считаешь власть эту вредною, не пользоваться капиталистическим строем, если
считаешь этот строй неправильным, не выказывать уважения разным обрядам, если
считаешь их вредным суеверием, не участвовать в судах, если
считаешь их устройство ложным, не служить солдатом, не присягать, вообще не лгать, не подличать, а важно то, чтобы, не изменяя существующих форм жизни и, противно своим убеждениям, подчиняясь им, вносить либерализм в существующие учреждения: содействовать промышленности, пропаганде социализма и успехам того, что называется
науками, и распространению образования.
— Ну — учи! Хуже других в
науке не будь. Хоша скажу тебе вот что: в училище, — хоть двадцать пять классов в нем будь, — ничему, кроме как писать, читать да
считать, — не научат. Глупостям разным можно еще научиться, — но не дай тебе бог! Запорю, ежели что… Табак курить будешь, губы отрежу…
Княгиня была в восторге от этого письма. Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но не решалась это высказать, потому что
считала себя «профаном в
науках». Притом бабушка хотя и не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
Охотник мечтать о дарованиях и талантах, погибших в разных русских людях от крепостного права, имел бы хорошую задачу расчислить, каких степеней и положений мог достичь Патрикей на поприще дипломатии или
науки, но я не знаю, предпочел ли бы Патрикей Семеныч всякий блестящий путь тому, что
считал своим призванием: быть верным слугой своей великодушной княгине.
Распространение в массах естественных
наук он
считал вернейшим средством улучшения общественных отношений и положения рабочего класса.
— Значит, вы медицину не
считаете за
науку? — спросил он.
На все ласковые убеждения моей матери, что разлучаться друзьям не надобно, а лучше жить вместе и помогать друг другу в исполнении таких святых обязанностей, — Григорий Иваныч очень твердо отвечал, что
считает эту обязанность слишком важною и тяжелою, что ответственность за воспитание молодых людей если не перед родителями их, то перед самим собою ему не под силу и мешает заниматься
наукой, в которой он сам еще ученик.
Во-вторых, вы как будто сердитесь за то, что я не профессор, не занимаюсь
наукой. Но я служу в земстве, я член земской управы, и это свое служение
считаю таким же святым и высоким, как служение
науке. Я член земской управы и горжусь этим, если желаете знать…
Речь мельника была толкова. Кроме того, он оказался грамотным, и даже всякий жест его был пропитан уважением к
науке, которую я
считаю своей любимой, — к медицине.
Господствующие ныне в
науке понятия о трагическом играют очень важную роль не только в эстетике, но и во многих других
науках (напр., в истории), даже сливаются с обиходными понятиями о жизни. Поэтому я
считаю неизлишним довольно подробно изложить их, чтобы дать основание своей критике. В изложении буду я строго следовать Фишеру, которого эстетика ныне считается наилучшею в Германии.
Что касается позднейших превращений этого основного воззрения под влиянием понятий о мире, доставленных
наукою, эти видоизменения мы
считаем лишним исчислять и еще менее находим нужды подвергать их особенной критике, потому что все они, подобно понятию новейших эстетиков о трагическом, представляясь следствием стремления согласить непримиримое — фантастические представления полудикого и научные понятия, — страждут такою же несостоятельностью, как и понятие новейших эстетиков о трагическом: различие только то, что натянутость соединения противоположных начал в предшествующих попытках сближения была очевиднее, нежели в понятии о трагическом, которое составлено с чрезвычайным диалектическим глубокомыслием.
Статья «О дилетантизме в
науке»], но
считаем не вовсе излишним упомянуть об нем здесь как о совершеннейшей противоположности специализму.
Заметьте, каждый
считает себя состоятельным судьею, потому что каждый уверен в своем уме и в превосходстве его над
наукою, хотя бы он прочел одно введение.
Он всех менее подозревает великую важность
науки; он ее не знает из-за своего частного предмета, он свой предмет
считает наукой.
Пиетисты убеждены, что современная
наука безрелигиознее Эразма, Вольтера и Гольбаха с компанией, и
считают ее вреднее вольтерианизма.
Тогда, например, не верили врачебной
науке и
считали грехом лечиться: об этом говорит «Собеседник».
То желудок, чем хочешь, отягощай, все пройдет, можно
считать; как же голову отяготишь грамматиками и арихметиками (маменька, по безграмотству, (не могли правильно называть
наук), и они там заколобродят себе, так уже александрийский лист не поможет.
— Первые годы после нашего супружества, — сказали маменька очень печальным голосом и трогательно подгорюнились рукою, — я была и хороша и разумна. А вот пятнадцать лет, счетом
считаю, как не знаю, не ведаю, отчего я у вас из дур не выхожу. Зачем же вы меня, дуру, брали? А что правда, я то и говорю, что ваши все
науки дурацкие. Вот вам пример: Трушко, также ваша кровь, а мое рождение; но так так он еще непорочен и телом, и духом, и мыслию, так он имеет к ним сильное отвращение.
Не то чтоб они дорожили своим мнением, вопреки
науке; этого мало: они потому только и начинают
считать какое-либо мнение своим, только потому и цепляются за него, только потому и дорожат им, что оно отвергается мыслию и противоречит
науке.
В тот самый период времени Роберт Овэн написал и издал первую из семи частей «Книги нового нравственного мира», долженствующей заключать в себе изложение
науки о природе человека. Такой книги доселе недоставало человечеству, и автор будет ее защищать против всех, которые
сочтут своим долгом или найдут выгодным нападать на нее.
Когда-то
наука, в лице мифологической школы,
считала заговоры остатками молитв, обращенных к стихийным божествам.
Вас смущает отсутствие ревности, мести, корысти и других нелепых мотивов, которые вы привыкли
считать единственно настоящими и здоровыми. Но тогда вы, люди
науки, осудите Нансена, осудите его вместе с глупцами и невеждами, которые и его предприятие
считают безумием.
Итак, прививка была произведена двадцати трем лицам, семнадцать из них получили сифилис, — и все это оказалось возможным совершить «без нарушения законов гуманности»! Вот поистине удивительное «стечение обстоятельств»! Ниже мы увидим, что подобные «стечения обстоятельств» нередки в сифилидологии. Кто был автор приведенных опытов, так и осталось неизвестным; он
счел за лучшее навсегда скрыть от света свое позорное имя, и в
науке он до сих пор известен под названием «Пфальцского Анонима».
Особенность «философии бессознательного» Гартмана в том, что она мнит себя построенной на индукции и, стало быть,
считает себя завершением
науки.].
Газов мы не
считаем, потому что
наука еще не в состоянии точно определять количеств потребляемых нами газов.
Из пансионеров Теркин дружил всего больше с «Петькой» Зверевым, из богатеньких помещичьих детей. Отец его служил предводителем в дальнем заволжском уезде. Зверев был долговязый рыжий веснушчатый малый, картавый и смешливый, с дворянскими замашками. Но перед Теркиным он пасовал,
считал его первой головой в гимназии; к переходу в пятый класс, когда
науки стали «доезжать» его, с ним репетировал Теркин за хорошую плату.
Ведь у него теперь никаких прав нет!.. Будут его «пороть». Это слово слышит он по ночам — точно кто произносит над его ухом. Мужик! Бесправный! Ссыльный по приговору односельчан! Вся судьба в корень загублена. А в груди трепещет жажда жизни, чувствуешь обиду и позор. Уходит навсегда дорога к удаче, к
науке, ко всему, на что он
считал уже себя способным и призванным.
Ниже я дам и свои итоги по этой части за целых пять лет и вперед говорю, что для тех городов, где я живал, они совсем не блистательны ни в количественном, ни в качественном смысле. А я ведь живал (и подолгу, до нескольких сезонов и годов) в таких центрах Европы, как Париж, Лондон, Берлин, Рим, Вена, Мадрид, не
считая других крупных городов и центров западной
науки.
Спенсер о парижских позитивистах меня совсем не расспрашивал, не говорил и о лондонских верующих. Свой позитивизм он
считал вполне самобытным и свою систему
наук ставил, кажется, выше контовской. Мои парижские единомышленники относились к нему, конечно, с оговорками, но признавали в нем огромный обобщающийум — первый в ту эпоху во всей философской литературе. Не обмолвился Спенсер ничем и о немцах, о тогдашних профессорах философии, и в лагере метафизиков, и в лагере сторонников механической теории мира.
Тогда драматическая форма привлекала меня настолько сильно, что я с того времени стал мечтать о литературном"призвании", и литература одолела чистую
науку, которой я
считал себя до того преданным.
Из нас троих, работавших у Бутлерова, меня он, сколько мне думается,
считал самым верным идее
науки, желанию идти дальше, не довольствоваться степенью кандидата камеральных
наук, и он неспроста повторял мне, чтобы я не торопился жениться, если хочу вовремя быть магистром.
Ивановского любили,
считали хорошим лектором, но курсы его были составлены несколько по-старинному, и авторитетного имени в
науке он не имел. Говорил он с польским акцентом и смотрел характерным паном, с открытой физиономией и живыми глазами.
Из Дерпта я приехал уже писателем и питомцем точной
науки. Мои семь с лишком лет ученья не прошли даром. Без всякого самомнения я мог
считать себя как питомца университетской
науки никак не ниже того уровня, какой был тогда у моих сверстников в журнализме, за исключением, разумеется, двух-трех, стоящих во главе движения.
— А мы, отщепенцы, отбросы, осмеливаемся еще
считать себя выше и лучше! — негодовал плаксивым голосом Восьмеркин, выходя с братом из людской. — Что мы? Кто мы? Ни идеалов, ни
науки, ни труда… Ты слышишь, они хохочут? Это они над нами!.. И они правы! Чуют фальшь! Тысячу раз правы и… и… А видал Дуняшку? Ше-ельма девчонка! Ужо, погоди, после обеда я позову ее…
Увлекающийся Павел Петрович
считая уже себя обладателем острова Мальты, занятого еще французами, приказал президенту академии
наук, барону Николаи, в издаваемом от академии
наук календаре означить этот остров «губерниею Российской империи» и назначил туда русского коменданта, с трехтысячным гарнизоном.