Неточные совпадения
Из всех этих слов
народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то
народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства.
Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно
требовать!
Начал он заводить между ними какие-то внешние порядки,
требовал, чтобы молодой
народ пребывал в какой-то безмолвной тишине, чтобы ни в каком случае иначе все не ходили, как попарно.
— Современное состояние
народа этого
требует, — с важностью прибавил Аркадий, — мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
— «Глас
народа — глас божий»? Нет, нет!
Народ говорит только о вещественном, о материальном, но — таинственная мысль
народа, мечта его о царствии божием — да! Это святые мысль и мечта. Святость
требует притворства — да, да! Святость
требует маски. Разве мы не знаем святых, которые притворялись юродивыми Христа ради, блаженными, дурачками? Они делали это для того, чтоб мы не отвергли их, не осмеяли святость их пошлым смехом нашим…
Сузив понятие «
народ» до понятия «рабочий класс», марксизм тоже
требует «раствориться в массах», как этого
требовали: толстовец, переодетый мужиком, писатель Катин, дядя Яков.
—
Народ свободы не
требует,
народ у нас — мужик, ему одна свобода нужна: шерстью обрастать…
— Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему; хуже стало. В лакеи грамотных
требуют: да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было
народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! — с сокрушением продолжал Захар. — Срам, стыд, пропадает барство!
Католическое духовенство, правда, не встретит в массе китайского
народа той пылкости, какой оно
требует от своих последователей, разве этот
народ перевоспитается совсем, но этого долго ждать; зато не встретит и не встречает до сих пор и фанатического сопротивления, а только ленивое, систематическое противодействие со стороны правительства как политическую предосторожность.
— Размежевались, батюшка, всё твоею милостью. Третьего дня сказку подписали. Хлыновские-то сначала поломались… поломались, отец, точно.
Требовали…
требовали… и бог знает, чего
требовали; да ведь дурачье, батюшка,
народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею благодарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили; всё по твоему приказу действовали, батюшка; как ты изволил приказать, так мы и действовали, и с ведома Егора Дмитрича всё действовали.
— Во-первых, родитель, у Ермилыча мельница-раструска и воды
требует вдвое меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками из-за подтопов. Нам это не рука. Здешний
народ бедовый, не вдруг уломаешь. В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.
Народничество Лаврова выражалось, главным образом, в том, что он признает вину интеллигенции перед
народом и
требует уплаты долга
народу.
Но в 70-е годы были формы народничества, которые
требовали от интеллигенции полного отречения от культурных ценностей не только во имя блага
народа, но и во имя мнений
народа, эти формы народничества не защищали личности.
Русский
народ был подавлен огромной тратой сил, которой
требовали размеры русского государства.
— Ну, Иларион Ардальонович, — сказал он, входя к Захаревскому, — я сейчас со следствия; во-первых, это — святейшее и величайшее дело. Следователь важнее попа для
народа: уполномоченный правом государства, он входит в дом к человеку, делает у него обыск,
требует ответов от его совести, это черт знает что такое!
— Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так как от господина губернатора стало
требовать того дворянство, а также небезопасно было оставлять их в доме и от простого
народу, ибо чернь была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
Мужик придет к нему за требой — непременно
требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: «Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!» Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь — и на колени: у нас
народ этого не любит!
Не призыва
требует народ, а подчинения, не руководительства и ласки, а самоотречения.
— Что ж? — отвечал как-то нехотя Белавин. — Дело заключалось в злоупотреблении буржуазии, которая хотела захватить себе все политические права, со всевозможными матерьяльными благосостояниями, и работники сорок восьмого года показали им, что этого нельзя; но так как собственно для земледельческого класса
народа все-таки нужна была не анархия, а порядок, который обеспечивал бы труд его, он взялся за Наполеона Третьего, и если тот поймет, чего от него
требуют, он прочней, чем кто-либо!
— А потому что потому-с. Начальство — вот в чем причина! Сенек-то много-с, так коли ежели каждый для себя особливой шапки
потребует… А у нас на этот счет так принято: для сокращения переписки всем чтобы одна мера была! Вот мы и пригоняем-с. И правильно это, доложу вам, потому что
народ — он глуп-с.
Без убеждения в том, что этого
требует весь
народ, не мог бы никогда ни один император, король, президент, ни одно собрание предписать эти самые истязания и убийства.
В-5-х, конгресс выразил убеждение, что учение о правах человека
требует, чтобы
народы дикие и слабые, их собственность и их свобода находили защиту от несправедливости и злоупотреблений и чтобы эти
народы были ограждаемы от пороков, столь распространенных между
народами, так называемыми цивилизованными.
Сущность общественного жизнепонимания состоит в перенесении смысла своей личной жизни в жизнь совокупности личностей: племени, семьи, рода, государства. Перенесение это совершалось и совершается легко и естественно в первых своих формах, в перенесении смысла жизни из своей личности в племя, семью. Перенесение же в род или
народ уже труднее и
требует особенного воспитания для этого; перенесение же сознания в государство уже составляет предел такого перенесения.
Смысл тот, что честь людей
требует того, чтобы они дрались, а выгоды
народов — того, чтобы они разоряли и истребляли друг друга, попытки же прекращения войн достойны только улыбки.
«Сколько бы ни говорилось против войны и против дуэли на всех конгрессах мира, надо всеми арбитрациями, всеми договорами, всеми законодательствами вечно будет стоять честь человека, которая вечно
требовала дуэли, и выгоды
народов, которые вечно будут
требовать войны...
Узнав однажды, что множество
народу собралось в одной деревне с намерением идти служить у Пугачева, он приехал с двумя казаками прямо к сборному месту и
потребовал от
народа объяснения.
— Это, — отвечаю, — очень интересно, но ведь от нас не этих соображений
требуют. От нас ждут соображений: что можно сделать для народного здоровья в тех средствах, в каких находится нынче жизнь
народа.
— Да, от нас
требуют соображений: как бы соорудить
народу епанчу из тришкина кафтана? Портные, я слышал, по поводу такой шутки говорят: «что если это выправить, да переправить, да аршин шесть прибавить, то выйдет и епанча на плеча».
Марья Львовна. Я не
требую… невозможного… Но мы живем в стране, где только писатель может быть глашатаем правды, беспристрастным судьею пороков своего
народа и борцом за его интересы… Только он может быть таким, и таким должен быть русский писатель…
— Глуп
народ всё-таки! Вместо того, чтобы ходить с флагами и песнями, он должен бы, уж если почувствовал себя в силе,
требовать у начальства немедленного прекращения всякой политики. Чтобы всех обратить в людей, и нас и революционеров… выдать кому следует — и нашим и ихним — награды и строго заявить — политика больше не допускается!..
Однажды дошли как-то эти слухи до Бориса Петровича: «вздор, — сказал он, — как это может быть?..» Такая беспечность погубила многих наших прадедов; они не могли вообразить, что
народ осмелится
требовать их крови: так они привыкли к русскому послушанию и верности!
Народная сила приняла другое направление: разграблены были домы временщиков, растерзаны некоторые из их родственников, их самих
потребовал народ для казни.
Бенин показалось ужасным такое обращение со стороны человека, который ехал «сходиться с
народом», и у них произошла сцена. Бенни настоятельно
потребовал, чтобы Ничипоренко или тотчас же извинился перед трактирным мальчиком и дал слово, что вперед подобного обращения ни с кем из простолюдинов в присутствии Бенни не допустит, или оставил бы его, Бенни, одного и ехал, куда ему угодно.
Один знатный иностранец, посещавший Россию во времена Петра Великого (предоставляю любителям отечественной старины догадаться, кто этот путешественник), рассказывает следующее: «Несмотря на совершенные сим государем преобразования, процесс, посредством коего управляется здешний
народ, столь прост, что не
требует со стороны администратора ни высокого ума, ни познаний.
— Вы знаете ли, maman, что это за ужасный
народ! — восклицает он, — они
требуют миллион четыреста тысяч голов! Je vous demande, si c'est pratique! Я спрашиваю вас, целесообразно ли это!
Конечно, явился полицейский, кричит: «разойдись!», спрашивает, о чём крик,
требует паспорт.
Народ тихонько тает, как облако на солнце; полицейский интересуется, что я говорил. Иные отвечают...
Правило
народов и Государей не есть правило частных людей; благо сих последних
требует, чтобы первые более всего думали о внешней безопасности, а безопасность есть — могущество!
Едва Монархиня успела привести в лучший порядок внутреннее правление государства, уже дерзостный Мустафа оскорбил величие России; объявил себя союзником Польских мятежников;
требовал, чтобы войско наше оставило Станислава им в жертву; и наконец, презирая священное право
народов, заключил в темницу того, кто при его Дворе был образом Екатерины!
Означив таким образом свойство и действие законов, Монархиня
требует от их сочинителя ясности в слоге, убедительной силы, доказательств пользы; они не терпят никаких излишних тонкостей ума, будучи писаны для всего
народа; они суть не логические хитрости, но простое и здравое суждение отца, пекущегося о детях и домашних своих; язык их есть язык добродетели и благости; слог их совершен не высокопарностью, не витийством, но чистотою, благородством, необходимостью каждого слова.
Полнейшего выражения чистой любови к
народу, гуманнейшего взгляда на его жизнь нельзя и
требовать от русского поэта. К несчастью, обстоятельства жизни Лермонтова поставили его далеко от
народа, а слишком ранняя смерть помешала ему даже поражать пороки современного общества с тою широтою взгляда, какой до него не обнаруживал ни один из русских поэтов…
Заговор матери от тоски по сыне показывает, что самые темные люди, наши предки и тот странный
народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом неразрывным и
требует от нас памяти о себе и дел для себя, — также могут выбиться из колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний и душной боязни каких-то дрянных серых чертенят.
— Во-от! — всхлипывая, крикнул Бурмистров. — Сколько виновато
народу против меня, а? Все говорили — Бурмистров, это кто такое? А сегодня — видели? Я — всех выше, и говорю, и все молчат, слушают, ага-а! Поняли? Я
требую: дать мне сюда на стол стул! Поставьте, говорю, стул мне, желаю говорить сидя! Дали! Я сижу и всем говорю, что хочу, а они где? Они меня — ниже! На земле они, пойми ты, а я — над ними! И оттого стало мне жалко всех…
Он сказал, между прочим, что никто еще в России не удостоился получить такого блистательного знака благодарности от целого сословия благородного московского дворянства, что суд знатоков в Москве гораздо строже, чем в Петербурге, потому что в Москве
народ не занятой, вольный, живет в свое удовольствие и театром занимается серьезно, тогда как здесь все люди занятые службой, которым некогда углубляться в тонкости театрального искусства, все чиновники да гвардейцы; что его игра в роли Отелло всего более понравилась московской публике и что она два раза
требовала повторения этой пиесы.
Народ кривом своим заглушает звон колокола и
требует открытия веча.
Ратсгер [Ратсгер — член совета.] города Любека
требовал слова — и сказал
народу: «Граждане и чиновники!
Марфа предвидела действие:
народ в страшном озлоблении
требовал полководца и битвы. Александру Знаменитому вручили жезл начальства — и битвы началися…
Некогда робкая, боязливая, уединенная, с смелою твердостию председает теперь в совете старейшин, является на лобном месте среди
народа многочисленного, велит умолкнуть тысячам, говорит на вече, волнует
народ, как море,
требует войны и кровопролития — та, которую прежде одно имя их ужасало!..
И вот, точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытать всю беспредельность падения, безумия и позора, тот же
народ кричит, вопит,
требует тысячью звериных и человеческих голосов...
— Что поделаешь!..
Требует. Прокопий, говорит, заболел, в больницу свезли.
Народу, говорит, нету. Ты не плачь: гляди, опять отпустит — он добрый, Осип Абрамович.
На больших дорогах тоже: почесть что проезду не стало, и не то чтоб одиночников из простого
народа обирал, а ладил, нельзя ли экипаж шестериком, восьмериком, даже самые почты остановить, или к помещикам, которые побогатее, наедет с шайкой в усадьбу и сейчас денег
требует, если господин не дает или запирается, просто делали муки адские: зажгут веники и горячими этими прутьями парят.
И вот — с прошлого года — литература начала ополчаться против откупов, откупщики стали возвышать цену на вино, разбавленное более, нежели когда-нибудь, начальство стало подтверждать и напоминать указную цену, откупщики изобрели специальную водку,
народ стал
требовать вина по указной цепе, целовальники давали ему отравленную воду,
народ шумел, полиция связывала и укрощала шумящих, литература писала обо всем этом безыменные статейки…