Неточные совпадения
Вошли и в ту
комнату, которую князь
называл умною.
Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое было то, что
называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую
комнату, где была приготовлена для него постель...
Семейством своим он не занимался; существованье его было обращено более в умозрительную сторону и занято следующим, как он
называл, философическим вопросом: «Вот, например, зверь, — говорил он, ходя по
комнате, — зверь родится нагишом.
Вечером того же дня Одинцова сидела у себя в
комнате с Базаровым, а Аркадий расхаживал по зале и слушал игру Кати. Княжна ушла к себе наверх; она вообще терпеть не могла гостей, и в особенности этих «новых оголтелых», как она их
называла. В парадных
комнатах она только дулась; зато у себя, перед своею горничной, она разражалась иногда такою бранью, что чепец прыгал у ней на голове вместе с накладкой. Одинцова все это знала.
— Вас приглашает Лаптев-Покатилов, — знаете, кто это? Он — дурачок, но очень интересный! Дворянин, домовладелец, богат, кажется, был здесь городским головой. Любит шансонеток, особенно — французских, всех знал: Отеро, Фужер, Иветт Жильбер, — всех знаменитых. У него интересный дом, потолок столовой вроде корыта и расписан узорами, он
называет это «стиль бойяр». Целая
комната фарфора, есть замечательно милые вещи.
Он
назвал имя, ничего не сказавшее Климу. Пройдя в
комнату жены, Клим увидал, что она торопливо одевается.
Я сидел и слушал краем уха; они говорили и смеялись, а у меня в голове была Настасья Егоровна с ее известиями, и я не мог от нее отмахнуться; мне все представлялось, как она сидит и смотрит, осторожно встает и заглядывает в другую
комнату. Наконец они все вдруг рассмеялись: Татьяна Павловна, совсем не знаю по какому поводу, вдруг
назвала доктора безбожником: «Ну уж все вы, докторишки, — безбожники!..»
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою
комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она
называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Оба они как вошли в
комнату, так тотчас же, несмотря на вопросы Николая Парфеновича, стали обращаться с ответами к стоявшему в стороне Михаилу Макаровичу, принимая его, по неведению, за главный чин и начальствующее здесь лицо и
называя его с каждым словом: «пане пулковнику».
Вот этот-то самый Лежёнь, или, как теперь его
называют, Франц Иваныч, и вошел при мне в
комнату Овсяникова, с которым он состоял в дружественных отношениях…
Вы выходите в нейтральную
комнату и говорите: «Вера Павловна!» Я отвечаю из своей
комнаты: «что вам угодно, Дмитрий Сергеич?» Вы говорите: «я ухожу; без меня зайдет ко мне господин А. (вы
называете фамилию вашего знакомого).
В числе последних только две-три «чистых»
комнаты были довольно просторны; остальные можно было, в полном смысле слова,
назвать клетушками.
Усадьбу ее, даже по наружному виду, нельзя было
назвать господской; это была просторная изба, разделенная на две половины, из которых в одной, «черной», помещалась стряпущая и дворовые, а в другой, «чистой», состоявшей из двух
комнат, жила она с детьми.
Князь Гагин, введя в эту
комнату Левина,
назвал ее «умною». В этой
комнате трое господ говорили о последней новости в политике.
Словно вспоминая давно забытое, она
назвала несколько городов и всё кружилась по
комнате бесшумно, как ястреб.
В
комнате у Маленькой Маньки, которую еще
называют Манькой Скандалисткой и Манькой Беленькой, собралось целое общество.
Я осыпал дядю всеми бранными словами, какие только знал;
назвал его подьячим, приказным крючком и мошенником, а Волкова, как главного виновника и преступника, хотел непременно застрелить, как только достану ружье, или затравить Суркой (дворовой собачонкой, известной читателям); а чтоб не откладывать своего мщения надолго, я выбежал, как исступленный, из
комнаты, бросился в столярную, схватил деревянный молоток, бегом воротился в гостиную и, подошед поближе, пустил молотком прямо в Волкова…
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде были в большой милости, сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их
называли), соскучась молчать и не принимая участия в наших разговорах, уходили потихоньку из
комнаты в девичью, где было им гораздо веселее.
С этих пор щенок по целым часам со мной не расставался; кормить его по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой; его
назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет, разумеется, уже не в
комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Володя уже один в собственном экипаже выезжает со двора, принимает к себе своих знакомых, курит табак, ездит на балы, и даже я сам видел, как раз он в своей
комнате выпил две бутылки шампанского с своими знакомыми и как они при каждом бокале
называли здоровье каких-то таинственных особ и спорили о том, кому достанется le fond de la bouteille. [последний глоток (фр.).]
Тот, разумеется, сейчас же от этого страшно заважничал, начал громко ходить по всем
комнатам, кричать на ходивших в отсутствие его за барином комнатного мальчика и хорошенькую Грушу, и последнюю даже осмелился
назвать тварью.
— А это вот — угольная, или чайная, как ее прежде
называли, — продолжала хозяйка, проводя Павла через коридор в очень уютную и совершенно в стороне находящуюся
комнату. — Смотрите, какие славные диваны идут кругом. Это любимая
комната была покойного отца мужа. Я здесь буду вас ожидать! — прибавила она совершенно тихо и скороговоркой.
— Как же-с, как же-с! И посейчас есть-с. Только прежде я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во всех
комнатах течь! В прошлую весну все дожди на своих боках принял, а вот он, иерей-то,
называет это благорастворением воздухов!
Впрочем, я и до сих пор не могу себе объяснить, почему приятель мой, говоря об этой
комнате,
называл ее кабинетом.
— Больше, нежели вы предполагаете… Однако ж в сторону это. Второе мое занятие — это лень. Вы не можете себе вообразить, вы, человек деятельный, вы, наш Немврод, сколько страшной, разнообразной деятельности представляет лень. Вам кажется вот, что я, в халате, хожу бесполезно по
комнате, иногда насвистываю итальянскую арию, иногда поплевываю, и что все это, взятое в совокупности, составляет то состояние души, которое вы, профаны,
называете праздностью.
По стенам стояли диваны, называемые турецкими, которые, по всей вероятности, более служили для спанья, нежели для беседы, так что и
комнату приличнее было
назвать опочивальнею, а не кабинетом.
— Одна. Отец давно умер, мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут и на нее и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей
называют. Случай как-то помог, работу нашла. Могу
комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
Здесь в небольшом пространстве классной
комнаты, из которой вынесены парты, усердно танцуют дружка с дружкой под звуки «взрослой» музыки десятка два самых младших воспитанниц, в зеленых юбочках, совсем еще детей, «малявок», как их свысока
называют старшие.
— Было это в этой самой
комнате, — сказал Аггей Никитич неопределенно, не желая
называть имени пани Вибель.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три
комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым
называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
— Так Владимиром, батюшка,
назвали? — сказал он, печально качая головой в сторону Евпраксеюшкиной
комнаты.
Он в первый раз
назвал её так, пугливо оглянулся и поднял руку к лицу, как бы желая прикрыть рот. Со стены, из рамы зеркала, на него смотрел большой, полный, бородатый человек, остриженный в кружок, в поддёвке и сиреневой рубахе. Красный, потный, он стоял среди
комнаты и смущённо улыбался мягкой, глуповатой улыбкой.
— Ну, вот и прекрасно! Пусть они себе там и сидят. Скажи: постояльца рекомендую знакомого. Это необходимо, — добавил он мне шепотом и тотчас же снова начал вслух: — Вот видите, налево, этот коридор? там у сестры три
комнаты; в двух она живет, а третья там у нее образная; а это вот прямо дверь — тут кабинет зятев был; вот там в нее и ход; а это и есть ваша
комната. Глядите, — заключил он, распахивая передо мной довольно высокие белые двери в
комнату, которую действительно можно было
назвать прекрасною.
Помню еще библиотеку с бильярдом и портретом поэта Тютчева в ней, помню кабинет Тургенева с вольтеровским креслом и маленькую
комнату с изящной, красного дерева, крытой синим шелком, мебелью, в которой год назад, когда Иван Сергеевич в последний раз был в своем имении, гостила Мария Гавриловна Савина, и в память этого Иван Сергеевич эту
комнату назвал Савинской.
Во втором часу она переоделась в
комнате рядом с кабинетом, которую стала после этого
называть своею, и уехала с Орловым завтракать.
Достигнув такого влияния на Долинского, Зайончек сообщил ему о существовании в Париже «Союза христианского братства» и велел ему быть готовым вступить в братство в качестве грешного члена Wschodniego Kosciola (восточной церкви). Долинский был введен в таинственную
комнату заседаний и представлен оригинальному собранию, в котором никто не
называл друг друга по фамилии, а произносил только «брат Яков», или «брат Северин», или «сестра Урсула» и т. д.
Мужики
называли этот дом палатами; в нем было больше двадцати
комнат, а мебели только одно фортепиано да детское креслице, лежавшее на чердаке, и если бы Maшa привезла из города всю свою мебель, то и тогда все-таки нам не удалось бы устранить этого впечатления угрюмой пустоты и холода.
Поздней осенью она опять вернется и опять будет стоять в уголку, в накуренной
комнате, и ее лицо с пепельными волосами, закрывающими часть лба и маленькие уши (я это успел заметить), будет светить мне сквозь табачный дым и шумные споры. И я представлял себе, как она опять протянет мне руку, скажет «здравствуйте» и
назовет мою фамилию. И я непременно при случае спрошу у нее, что она видела на Волге…
Мы в доме Марьи Александровны, на Большой улице, в той самой
комнате, которую хозяйка, в торжественных случаях,
называет своим салоном.
— Благодарю вас, — очень серьезно сказал он, — за то мужество, с каким вы открыли себя. Сейчас я был как ребенок, испугавшийся темного угла, но знающий, что сзади него в другой
комнате — светло. Там голоса, смех и отдых. Я счастлив, Дигэ — в последний раз я вас
называю «Дигэ». Я расстаюсь с вами, как с гостьей и женщиной. Бен Дрек, дайте наручники!
Берта и Ида ходили в немецкую школу и утешали мать прекрасными успехами; любимица покойника, Маньхен, его крохотная «горсточка», как
называл он этого ребенка, бегала и шумела, то с сафьянным мячиком, то с деревянным обручем, который гоняла по всем
комнатам и магазину.
Палицын взошел в дом; — в зале было темно; оконницы дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта
комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми, на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана; на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы
назвать рисованной программой.
Царя Петра они с ума споили; брата Иоанна ставят ни во что,
комнату его дровами закидали; меня
называют девкою, как будто я и не дочь царя Алексея Михайловича; князю Василью Васильевичу (Голицыну) хотят голову отрубить, — а он добра много сделал: польский мир учинил; с Дону выдачи беглых не было, а его промыслом и с Дону выдают.
Но Пётр почему-то остерёгся
назвать дворника дураком; он шагал по
комнате, присматриваясь к человеку у двери, не зная — что сказать?
Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную
комнату,
назвавши ее «
комнатой присутствия», и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему, хотя в «
комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол.
Он вышел на средину
комнаты и продекламировал целую, очень большую сцену, играя все лица разными голосами, предварительно
называя их по именам, переходя с места на место и принимая приличное их характерам положение.
И он охотно гладил ее по волосам и плечам, пожимал ей руки и утирал слезы… Наконец она перестала плакать. Она еще долго жаловалась на отца и на свою тяжелую, невыносимую жизнь в этом доме, умоляя Коврина войти в ее положение; потом стала мало-помалу улыбаться и вздыхать, что бог послал ей такой дурной характер, в конце концов, громко рассмеявшись,
назвала себя дурой и выбежала из
комнаты.
При входе Печорина в гостиную, если можно так
назвать четыреугольную
комнату, украшенную единственным столом, покрытым клеенкою, перед которым стоял старый диван и три стула, низенькая и опрятная старушка встала с своего места и повторила вопрос кухарки.
Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски; испытующий и укоризненный луч их, казалось, следовал за вами во все углы
комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая; всякий раз, когда Жорж смотрел на эту голову, он видел в ней новое выражение; — она сделалась его собеседником в минуты одиночества и мечтания — и он, как партизан Байрона,
назвал ее портретом Лары.
Погодин воспользовался этим позволением и
назвал столько гостей, что довольно большая
комната была буквально набита битком.