Неточные совпадения
Городничий. Ну, уж вы —
женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а
мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
С другой стороны, вместо кротости, чистосердечия, свойств жены добродетельной,
муж видит в душе своей жены одну своенравную наглость, а наглость в
женщине есть вывеска порочного поведения.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой
женщиной,] a
муж светский должен быть только польщен этим.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на
мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только
женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге молодой подчиненный ее
мужа, и как Алексей Александрович ответил, что, живя в свете, всякая
женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности.
Это говорилось с тем же удовольствием, с каким молодую
женщину называют «madame» и по имени
мужа. Неведовский делал вид, что он не только равнодушен, но и презирает это звание, но очевидно было, что он счастлив и держит себя под уздцы, чтобы не выразить восторга, не подобающего той новой, либеральной среде, в которой все находились.
Мадам Шталь, про которую одни говорили, что она замучала своего
мужа, а другие говорили, что он замучал её своим безнравственным поведением, была всегда болезненная и восторженная
женщина.
Правила эти несомненно определяли, — что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не надо мужчинам, но
женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но
мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять, и т. д.
Если б я была безнравственная
женщина, я бы могла влюбить в себя ее
мужа… если бы хотела.
— Слушаю-с. У нас на постирушечки две
женщины приставлены особо, а белье всё машиной. Граф сами до всего доходят. Уж какой
муж…
— Ах, что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет, как ни говорите, дурная
женщина. Ну, что это за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных людей — своего
мужа и моего несчастного сына.
«Я дурная
женщина, я погибшая
женщина, — думала она, — но я не люблю лгать, я не переношу лжи, а его (
мужа) пища — это ложь.
— Типун вам на язык, — сказала вдруг княгиня Мягкая, услыхав эти слова. — Каренина прекрасная
женщина.
Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого
мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою
женщиной, и
муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою мысль.
Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах променять его на позорное положение
женщины, бросившей
мужа и сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя.
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы
женщин и в особенности их права на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с
мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Картасова, худая, маленькая
женщина, стояла в своей ложе и, спиной оборотившись к Анне, надевала накидку, подаваемую ей
мужем.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному
мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною,
женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Через полчаса нищий сидел в трактире за столом с дюжиной рыбаков. Сзади их, то дергая
мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой, — для себя, разумеется, — сидели рослые
женщины с густыми бровями и руками круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая обидой, повествовал...
После долгих слез состоялся между нами такого рода изустный контракт: первое, я никогда не оставлю Марфу Петровну и всегда пребуду ее
мужем; второе, без ее позволения не отлучусь никуда; третье, постоянной любовницы не заведу никогда; четвертое, за это Марфа Петровна позволяет мне приглянуть иногда на сенных девушек, но не иначе как с ее секретного ведома; пятое, боже сохрани меня полюбить
женщину из нашего сословия; шестое, если на случай, чего боже сохрани, меня посетит какая-нибудь страсть, большая и серьезная, то я должен открыться Марфе Петровне.
В то время в петербургском свете изредка появлялась
женщина, которую не забыли до сих пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый
муж и не было детей.
— Да перестань ты, господи боже мой! — тревожно уговаривала
женщина, толкая
мужа кулаком в плечо и бок. — Отвяжитесь вы от него, господин, что это вы дразните! — закричала и она, обращаясь к ветеринару, который, не переставая хохотать, вытирал слезившиеся глаза.
И был подобен измученной
женщине, которая бы умоляла
мужа своего не пить водку.
Женщина, почесывая одной рукой под мышкой, другою достала из кармана конфету в яркой бумажке и подала
мужу.
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые
женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей
мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего
мужа?
Многим
женщинам не нужно ничего этого: раз вышедши замуж, они покорно принимают и хорошие и дурные качества
мужа, безусловно мирятся с приготовленным им положением и сферой или так же покорно уступают первому случайному увлечению, сразу признавая невозможным или не находя нужным противиться ему: «Судьба, дескать, страсти,
женщина — создание слабое» и т. д.
Даже если
муж и превышает толпу умом — этой обаятельной силой в мужчине, такие
женщины гордятся этим преимуществом
мужа, как каким-нибудь дорогим ожерельем, и то в таком только случае, если ум этот остается слеп на их жалкие, женские проделки. А если он осмелится прозирать в мелочную комедию их лукавого, ничтожного, иногда порочного существования, им делается тяжело и тесно от этого ума.
Женщины того мира казались ему особой породой. Как пар и машины заменили живую силу рук, так там целая механика жизни и страстей заменила природную жизнь и страсти. Этот мир — без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без
мужей и без жен, а только с мужчинами и
женщинами.
— Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий
муж, заботливый отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть на меня иначе, нежели как бы смотрели вы на всякую другую, хорошо защищенную
женщину?
Мы, сильный пол, отцы,
мужья, братья и дети этих
женщин, мы важно осуждаем их за то, что сорят собой и валяются в грязи, бегают по кровлям…
Затем его поглотил процесс его исполнения. Он глубоко и серьезно вникал в предстоящий ему долг: как, без огласки, без всякого шума и сцен, кротко и разумно уговорить эту
женщину поберечь
мужа, обратиться на другой, честный путь и начать заглаживать прошлое…
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и я буду ее
мужем, или… Диоген искал с фонарем „человека“ — я ищу
женщины: вот ключ к моим поискам! А если не найду в ней, и боюсь, что не найду, я, разумеется, не затушу фонаря, пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
Я на прошлой неделе заговорила было с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «великие
мужи» с нами,
женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
— Никогда, никогда не поверю, чтобы
женщина, — вскричал я опять, — могла уступить своего
мужа другой
женщине, этому я не поверю!.. Клянусь, что моя мать в том не участвовала!
На Жербинской станции мне понравилась одна
женщина, наполовину русская, наполовину якутская по родителям, больше всего тем, что любит
мужа.
— Да, сделайте милость, — продолжал переводчик, — насчет
женщин тоже… Один американец взял нашу
женщину за руку; у нас так строго на этот счет, что
муж, пожалуй, и разведется с нею. От этого они и бегают от чужих.
В одном магазине
женщина спросила с меня за какую-то безделку два шиллинга, а
муж пришел и потребовал пять.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери генерала с ее
мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая
женщина, вся поглощенная своими первыми двумя детьми;
муж ее, за которого она после долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
— Это та
женщина, о которой я тебе говорила, — сказала Mariette
мужу.
И в-пятых, наконец, всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей,
женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения
мужей с женами и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.
Он нахмурился и, желая переменить разговор, начал говорить о Шустовой, содержавшейся в крепости и выпущенной по ее ходатайству. Он поблагодарил за ходатайство перед
мужем и хотел сказать о том, как ужасно думать, что
женщина эта и вся семья ее страдали только потому, что никто не напомнил о них, но она не дала ему договорить и сама выразила свое негодование.
Дело ведь в том, что ему будет неловко, стыдно, неприятно у этой Mariette и ее
мужа, но зато может быть то, что несчастная, мучащаяся в одиночном заключении
женщина будет выпущена и перестанет страдать и она и ее родные.
— Нет, мой и не пьет и не курит, — сказала
женщина, собеседница старика, пользуясь случаем еще раз похвалить своего
мужа. — Таких людей, дедушка, мало земля родит. Вот он какой, — сказала она, обращаясь и к Нехлюдову.
На столе как-раз лежало письмо от
мужа этой
женщины.
Нехлюдов поблагодарил и сел на указанное место. Как только Нехлюдов уселся,
женщина продолжала прерванный рассказ. Она рассказывала про то, как ее в городе принял
муж, от которого она теперь возвращалась.
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой, как только она упомянула о больнице. «Он, человек света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя
мужем этой
женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя на нее.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и
женщину с детьми без
мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что
женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую
женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Это была та самая
женщина,
муж которой за березки из леса Нехлюдова сидел в остроге.
Почему
женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда могут выгнать из дому отец, братья,
муж, наконец собственные сыновья?
— Ах, самую простую вещь, Сергей Александрыч… Посмотрите кругом, везде мертвая скука. Мужчины убивают время, по крайней мере, за картами, а
женщинам даже и это плохо удается. Я иногда завидую своему
мужу, который бежит из дому, чтобы провести время у Зоси. Надеюсь, что там ему веселее, чем дома, и я нисколько не претендую на него…