Неточные совпадения
Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее
открыть всё
мужу, в глубине души она считала свое положение ложным, нечестным и всею душой желала изменить его.
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это
мужа не спросясь.
«Что же, она, в сущности, неплохая девушка. Возможно — накопит денег, найдет
мужа,
откроет маленький ресторан, как та, в очках».
И, странная вещь, после своего визита к maman, которая, конечно, с истинно светским тактом
открыла глаза недоумевавшей дочери, Антонида Ивановна как будто почувствовала большее уважение к
мужу, потому что и в ее жизни явился хоть какой-нибудь интерес.
…Прошли недели две.
Мужу было все хуже и хуже, в половину десятого он просил гостей удаляться, слабость, худоба и боль возрастали. Одним вечером, часов в девять, я простился с больным. Р. пошла меня проводить. В гостиной полный месяц стлал по полу три косые бледно-фиолетовые полосы. Я
открыл окно, воздух был чист и свеж, меня так им и обдало.
Это было вечером, когда Ганна, наконец,
открыла свое горе
мужу. Коваль в первую минуту не мог вымолвить ни слова, а только хлопал глазами, как оглушенный бык. Когда Ганна тихо заплакала, он понял все.
Ольга Александровна слышала, что
муж все шуршал бумагами и часто
открывал ящики своего письменного стола.
— Это как вы знаете, кто вам объяснил это? — возразила ему становая насмешливо, — на исповеди, что ли, кто вам
открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, — прибавила она, махнув головой на раскольников. — Когда вас
муж захватывал и обирал по рублю с души? — обратилась она к тем.
— А вы в Вытегре изволили
открыть, что эту женщину
муж убил? — спросил он как бы к слову.
— Довольно! — сказала она драматическим тоном. — Вы добились, чего хотели. Я ненавижу вас! Надеюсь, что с этого дня вы прекратите посещения нашего дома, где вас принимали, как родного, кормили и поили вас, но вы оказались таким негодяем. Как я жалею, что не могу
открыть всего
мужу. Это святой человек, я молюсь на него, и
открыть ему все — значило бы убить его. Но поверьте, он сумел бы отомстить за оскорбленную беззащитную женщину.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее
мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы
открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до двери и дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
— Она поехала затем, что в ее жизни скоро, вероятно, произойдет перелом, и она выйдет снова замуж, —
открыла мужу gnadige Frau.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая
мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке,
открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Одни только Чичаговы понимали нравственные причины печального положения молодых Багровых, и хотя Софья Николавна и еще менее Алексей Степаныч — ничего им не
открывали, но они приняли в них живое участие и своим дружеским вниманием, а всего более частыми посещениями, присутствием своим, умными и дельными разговорами много успокаивали пылкую голову Софьи Николавны и много сделали добра на то время и ей и ее
мужу.
Беспощадно и резко высказала свое отвращение от изверга, который уже не может быть ее
мужем; объявила ему, чтобы он возвратил ей доверенность на управление имением, сейчас уехал из Парашина, не смел бы показываться ей на глаза и не заглядывал бы ни в одну из ее деревень, и что если он этого не исполнит, то она подаст просьбу губернатору,
откроет правительству все его злодейства — и он будет сослан в Сибирь на каторгу.
И, вздыхая от зависти, он всё сильнее мечтал о времени, когда
откроет свою лавочку, у него будет маленькая, чистая комната, он заведёт себе птиц и будет жить один, тихо, спокойно, как во сне… За стеной Татьяна Власьевна рассказывала
мужу, что она купила на базаре, сколько истратила и сколько сберегла, а её
муж глухо посмеивался и хвалил её...
Марья Николаевна, по женскому такту, никому об этой встрече не сказала, она думала: пусть Ольга Федотовна сделает как думает. Бабушке ровно ничего не было известно: она только замечала, что Ольга Федотовна очень оживлена и деятельна и даже три раза на неделе просилась со двора, но княгиня не приписывала это ничему особенному и ни в чем не стесняла бедную девушку, которую невдалеке ожидало такое страшное горе. Княгиня только беспокоилась: как ей
открыть, что богослов никогда ее
мужем не будет.
Пьер. Нет, не хочу. Да мы с вами далеко зашли, вернемтесь назад. Вы говорите, что
откроете ей глаза насчет
мужа?-так знайте, что ни одному слову вашему она не поверит.
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье. На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней смерти
мужа, о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город,
открыть там прогимназию.
Муж подошел ко мне, я быстро закрыла лицо ребенка и опять
открыла его.
Стали про мою спрашивать. А я в пьяном задоре и ляпни: да хотите, только свистну, и она, как собачка, сюда прибежит и все вам сама покажет? Усомнились. Я сейчас же, моментально, с денщиком записку: «Так и так, дорогая Мари, приходите немедленно, иначе никогда меня больше не увидите. И чтобы вы не думали, что это шутка или праздная угроза, то, как только приедет ваш
муж, в тот же день все ему
открою»… и слово «все» три раза подчеркнул.
Она решила сейчас же найти
мужа и высказать ему всё: гадко, без конца гадко, что он нравится чужим женщинам и добивается этого, как манны небесной; несправедливо и нечестно, что он отдает чужим то, что по праву принадлежит его жене, прячет от жены свою душу и совесть, чтобы
открывать их первому встречному хорошенькому личику.
Голоса
мужа и жены становились все возбужденнее, смех толпы все громче. Опасаясь, что в случае задержки все это может кончиться какой-нибудь катастрофой, я быстро перебежал через небольшую площадку и стал
открывать свои ворота, в уверенности, что Степан едет к нам, и с намерением у своих ворот заступиться за него и остановить толпу.
А узнал об этом прежде всех я, но только тоже уж слишком поздно, — когда вся моя военная карьера через эту гадость была испорчена, благодаря глупости моих товарищей. Господа же офицеры наши еще и обиделись моим поступком, нашли, что я будто поступил нечестно, — выдал, изволите видеть, тайну дамы ее
мужу… Вот ведь какая глупость! Однако, потребовали, чтобы я из полка вышел. Нечего было делать — я вышел. Но при проезде через город жид мне все и
открыл.
Но пропагандист мой уже прогорел. Первый
муж, стоявший, по его мнению, выше страстей, мой старый знакомый, послушник Невструев, в монашестве дьякон Лука, сделавшись поверенным Богословского, вздумал помочь своему унижению и оскорблению: он
открыл начальству, «коего духа» Овцебык, и Овцебык был выгнан.
Анна Сидоровна, которую мы оставили в слезах, несмотря на страстную любовь к
мужу, пришла против него в сильное ожесточение: она первоначально заперла ворота, вероятно, с целию не пускать его домой, потом
открыла комод и выбросила весь гардероб супруга на двор.
Я пришел тебе тайну
открыть: подаренный мною тебе жемчуг — фальшивый, меня им давно сердечный приятель надул, да ведь какой, — не простой, а слитый из Рюриковичей и Гедиминовичей. А вот у тебя
муж простой души, да истинной: такого надуть невозможно — душа не стерпит!»
Он старших уважал, зато и сам
Почтительность вознаграждал улыбкой
И, ревностный хотя угодник дам,
Женился, по словам его, ошибкой.
В чем он ошибся, не могу я вам
Открыть, а знаю только (не соврать бы),
Что был он грустен на другой день свадьбы,
И что печаль его была одна
Из тех, какими жизнь
мужей полна.
По мне они большие эгоисты, —
Всё жен винят, как будто сами чисты.
Александра Ивановна, решив, что всего случившегося нельзя оставлять без внимания, напрасно ломала голову, как
открыть мужу то, что она слышала и чего боялась.
— Ну бывает или не бывает, а на этот раз так не будет! Клянусь богом,
мужем моим, всем на свете клянусь: этого не будет! Подыми только его господь, а уж тогда я сама, я все ему
открою, и он ее бросит.
Эта торопливость его в значительной мере поддерживала то мнение, что Бодростина поехала к
мужу разрушать пагубное влияние на него Горданова и что сей последний гонится за нею,
открывая таким образом игру в кошку и мышку.
Глафира Васильевна все это повыспросила и,
открыв, что Ларе хочется быть любимою
мужем, или, по крайней мере, что ее мучит недостаток восторженного обожания с его стороны, пустила в чашу ее бед каплю нового острого яда.
В самом деле: разве находка у нее нынешнего
мужа в некотором роде не самая простонародная сцена? Разве это не отдает «Москалем Чаривником»?.. Как хороша взаправду живая народная жизнь! Марья Степановна почувствовала негодование к выходкам против Белинского. Скобелев ей
открыл более, и она добилась случая видеть раз знаменитого критика. Потом у ней пил чай и что-то читал Николай Полевой, и кто-то с кем-то спорил о славянофилах и о необычайном уме молодого Хомякова.
Когда она наконец
открыла глаза, то в первую минуту, как ему показалось, не узнала
мужа и отвернулась.
Никогда она еще так не раздваивалась. И ее, быть может, впервые посетило такое чувство решимости — уходить в свою раковину, не мирясь ни с чем пошлым и гадким, не
открывать своей души, не протестовать, не возмущаться ничем, а ограждать в себе и от
мужа то, чего никто не может отнять у нее. Только так она и не задохнется, не разобьет своей души разом, сохранит хоть подобие веры в себя и свои идеалы.
Порой заметно было, что она хотела в чем-то открыться
мужу; но всякой раз тяжкая тайна залегала у ней в груди, теснила ее — и только смертная бледность, потоки слез и трепет всего ее тела
открывали мужу ее, что тут было нечто непросто: более никакого признания не мог он от нее добиться.
Андрей Андреевич Сидоров получил в наследство от своей мамаши четыре тысячи рублей и решил
открыть на эти деньги книжный магазин. А такой магазин был крайне необходим. Город коснел в невежестве и в предрассудках; старики только ходили в баню, чиновники играли в карты и трескали водку, дамы сплетничали, молодежь жила без идеалов, девицы день-деньской мечтали о замужестве и ели гречневую крупу,
мужья били своих жен, и по улицам бродили свиньи.
И она пойдет, потому что не посмеет не пойти… иначе он погубит ее, погубит и
мужа, не даст умереть ему спокойно,
открыв многолетний позор брака на самозванке…
Допросили молодого служителя, который за будущие заслуги успел только сделаться
мужем пригожей Лотхен: грозили увезть его подругу в Московию, если он не
откроет заговора.
— Не бойся пана Владислава: повторяю тебе, он наш. А чтобы более тебя уверить в этом,
открою тебе под великим секретом: он
муж дочери Михаила Аполлоновича Ранеева.
Аккуратная в денежных расчетах, Калисфения Фемистокловна
открыла, что в день ухода ее
мужа из кондитерской у него в кармане должно было быть несколько сот рублей.
Наталья Федоровна лежала в своем роскошно меблированном будуаре и дремала. Быстрый и шумный приход
мужа заставил ее встрепенуться. Она
открыла глаза и удивилась необычайному выражению его лица: он был весь красный, глаза как-то особенно горели…
Кроме того, Егор Анатольевич
открыл в церковных книгах русской церкви в Берлине подчистку в месяце совершения брака Антонины Луганской с ее
мужем, и на это обстоятельство, имевшее, по его словам, важное значение для дела, он тоже обратил ее внимание.
— Да! Только бы, Ты поддержал меня, Господь мой! — продолжала графиня, не замечая
мужа. — Только бы Ты просветил его разум и
открыл ему, как сам он глубоко несчастлив в своем ослеплении. А я… я, забывая себя, стану исполнять долг свой и дам ему все то счастье, какое может дать страстно любящая жена.
Молодые
открыли булочную на Тверской улице и зажили припеваючи, оба благословляя княжну, а Поля внутренне, искренне молилась за упокой рабы Капитолины, ни единым словом, впрочем, даже своему
мужу не обмолвившись об истинной виновнице их счастья.
Вера Степановна,
открыв глаза и вопросительно взглянув на
мужа, шевельнула губами.
— Братия! Все вы его знали, а не все вы теперь знаете, що от сей наш пан Опанас завiщал, бо то была вслыка его тайна, котору он мне
открыв только в саму последнюю минуту, с тiм, щоб я вам про это сказал над его гробом и щобы вы вci мне поверили, бо я
муж в таком освященном сане, что присяги присягать я не могу, а все должны мне верить по моей иерейской совести, бо она освященна. И потому я пытаю вам добре: чи вiрите вы мiне, чи не вiрите? Говорите просто!
Когда Сергий александриец и его доступные девы высадились на берег у Аскалона, Тивуртий сказал темничнику Раввулу, чтобы он снова
открыл Тении доступ к
мужу в темницу, а сам в тот же день ранее роздал всем содержащимся в темнице невольникам хлебцы с чернушкой и другими пряными зернами и сказал...