Неточные совпадения
И среди
молчания, как несомненный ответ на вопрос
матери, послышался голос совсем другой, чем все сдержанно говорившие голоса в комнате. Это был смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать крик непонятно откуда явившегося нового человеческого существа.
Наступило
молчание.
Мать с дочерью еще раз переглянулись.
— Прежде всего необходим хороший плуг, а затем уже — парламент. Дерзкие словечки дешево стоят. Надо говорить словами, которые, укрощая инстинкты, будили бы разум, — покрикивал он, все более почему-то раздражаясь и багровея.
Мать озабоченно молчала, а Клим невольно сравнил ее
молчание с испугом жены писателя. Во внезапном раздражении Варавки тоже было что-то общее с возбужденным тоном Катина.
Викентьеву это
молчание, сдержанность, печальный тон были не по натуре. Он стал подговаривать
мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Однажды
мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с отцом и иногда в костеле с
матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе, около «сакристии». Было очень тихо, все будто чего-то ждали… Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди
молчания раздались звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»
Целый день дед, бабушка и моя
мать ездили по городу, отыскивая сбежавшего, и только к вечеру нашли Сашу у монастыря, в трактире Чиркова, где он увеселял публику пляской. Привезли его домой и даже не били, смущенные упрямым
молчанием мальчика, а он лежал со мною на полатях, задрав ноги, шаркая подошвами по потолку, и тихонько говорил...
«Не пора ли спать тебе, Сережа?» — сказал мой отец после долгого
молчания; поцеловал меня, перекрестил и бережно, чтоб не разбудить
мать, посадил в карету.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого
молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых
матерей и отцов. А впрочем, какая же
мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
Наступило
молчание, все остановились на секунду. Шрам на лице
матери побелел, и правая бровь всползла кверху. У Рыбина странно задрожала его черная борода; опустив глаза, он стал медленно расчесывать ее пальцами.
Пришли на кладбище и долго кружились там по узким дорожкам среди могил, пока не вышли на открытое пространство, усеянное низенькими белыми крестами. Столпились около могилы и замолчали. Суровое
молчание живых среди могил обещало что-то страшное, от чего сердце
матери вздрогнуло и замерло в ожидании. Между крестов свистел и выл ветер, на крышке гроба печально трепетали измятые цветы…
Александр молчал. Он вспомнил, что, учась в университете и живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь; а в деревне, только из угождения
матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал.
Мать поняла его
молчание и опять вздохнула.
— Я вас призвал, Елена Николаевна, — начал он после продолжительного
молчания, — с тем, чтоб объясниться с вами, или, лучше сказать, с тем, чтобы потребовать от вас объяснений. Я вами недоволен, или нет: это слишком мало сказано; ваше поведение огорчает, оскорбляет меня — меня и вашу
мать… вашу
мать, которую вы здесь видите.
И непременно наступит после этого пятиминутное
молчание: словно испугалась мышь громкого голоса и притаилась… И снова вздохи и шепот. Но самое страшное было то, когда
мать белым призраком вставала с постели и, став на колени, начинала молиться и говорила громко, точно теперь никто уже не может ее слышать: тут казалось, что Линочка сейчас потеряет рассудок или уже потеряла его.
Все сели, опять спросили о здоровье. Произошло
молчание. Лиза спросила у
матери о бинокле. Произошли пререкания между
матерью и дочерью, кто куда его дел. Вышло неприятно.
Марья Антоновна, видевшая из наугольной, что Сергей Петрович прошел к себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, — ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, —
молчание. Несколько минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к
матери.
— Это ложь во спасение, — рассмеялась Ариадна. — Они не должны знать, что я без спутницы. — После минутного
молчания она прижалась ко мне и сказала: — Голубчик, милый, подружитесь с Лубковым! Он такой несчастный! Его
мать и жена просто ужасны.
Неловкое
молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя красивая, энергичная девушка, дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее, дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются — одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и
матерью — и со священником.
Я не пишу в эту книжку ни слова о том, что делается и что я испытываю дома. Слезы, которыми встречает и провожает меня
мать, какое-то тяжелое
молчание, сопровождающее мое присутствие за общим столом, предупредительная доброта братьев и сестер — все это тяжело видеть и слышать, а писать об этом еще тяжелее. Когда подумаешь, что через неделю придется лишиться всего самого дорогого в мире, слезы подступают под горло…
— Так-то, брат, — заговорил Власич после некоторого
молчания, потирая руки и улыбаясь. — Я давеча назвал нашу жизнь счастьем, но это подчиняясь, так сказать, литературным требованиям. В сущности же ощущения счастья еще не было. Зина всё время думала о тебе, о
матери и мучилась; глядя на нее, и я мучился. Она натура свободная, смелая, но без привычки, знаешь, тяжело, да и молода к тому же. Прислуга называет ее барышней; кажется, пустяк, но это ее волнует. Так-то, брат.
Малютка не будет знать о своем позорном происхождении, от юной души будет скрыт всеобщим
молчанием стыд ее
матери!
Душеполезное слово кончилось. Потупя глаза и склонив голову, сгоревшая со стыда канонница со всех ног кинулась в боковушу, к
матери Виринее. Глубокое
молчание настало в келарне. Всем стало как-то не по себе. Чтобы сгладить впечатление, произведенное чтением о видениях Евстафия, Манефа громко кликнула...
Помолчали немного.
Мать Полихрония, Малиновского скита игуменья, первая разрешила
молчание.
Проводя игуменью, все стали вокруг столов. Казначея
мать Таифа, как старейшая, заняла место настоятельницы. Подали в чашках кушанье, Таифа ударила в кандию, прочитали молитву перед трапезой, сели и стали обедать в строгом
молчании. Только один резкий голос канонницы, нараспев читавшей житие преподобного Ефрема Сирина, уныло раздавался в келарне.
Я не понимал ее и знал, что не понимаю, мне бы следовало молчать, но почему-то, вероятно, чтобы
молчание мое не было понято как глупость, я считал нужным уговаривать ее не ехать к
матери и сидеть дома.
Он был мертв и каждый день с сатанинской аккуратностью писал о жизни, и
мать перестала верить в его смерть — и, когда прошел без письма один, другой и третий день и наступило бесконечное
молчание смерти, она взяла обеими руками старый большой револьвер сына и выстрелила себе в грудь.
В эти самые минуты, когда
мать и сын оставались в
молчании и ужасе от того, на что они решились, с улицы все надвигался сгущавшийся шум, который вдруг перешел в неистовый рев и отогнал от них муки сознания.
Глядя через плечо
матери, дочь заметила ошибку в пасьянсе, нагнулась к столу и стала поправлять. Наступило
молчание. Обе глядели в карты и воображали себе, как их Алексей Степаныч один-одинешенек сидит теперь в городе, в своем мрачном, пустом кабинете и работает, голодный, утомленный, тоскующий по семье…
— Ни полслова более!.. Так, я понял твою тайну, воспитатель мой! Понял я твое
молчание, благородный Паткуль!.. Вижу, не мои проступки, а преступления моей именитой
матери лежат между мною и отечеством.
— Я не упрекаю тебя, потому что ничего не запрещал тебе в этом отношении; вопрос об этом пункте никогда даже не поднимался между нами. Но если дело зашло так далеко, я должен нарушить
молчание. Ты считал свою
мать умершей, и я допустил эту ложь, потому что хотел избавить тебя от воспоминаний, которые отравили мою жизнь: по крайней мере, твоя молодость должна была быть свободна от них. Это оказалось невозможным, а потому ты должен узнать теперь правду.
— А как же насчет Бахметьевской, отвадить как-нибудь по-деликатному или
матери сказать? — после некоторого
молчания, с расстановкой, как бы робея, спросила она.
«И что может сделать ему этот бедняк горбун, сохранивший о нем такую долгую память? Разве его тайна не в более опасных руках?
Молчание этого несчастного можно купить за несколько рублей. Он знал, кроме того, мою
мать… Он расскажет мне о ней… Я совсем не помню ее. Кто она была?..»
— Этот Кузьма, — продолжала, после некоторого
молчания, игуменья, — узнав, что сама матушка-царица выдает тебя замуж за Константина Николаевича Рачинского, мучаясь угрызениями совести, просил меня передать тебе этот перстень, а для себя молил о совете, куда укрыться ему от греха и соблазна… Я дала ему грамотку к игумену Соловецкой обители и благословила образком Божьей
Матери на дальний путь.
— Ты не хочешь говорить? Может быть, ты получил приказание молчать? Все равно, твое
молчание говорит мне больше, чем слова; я вижу, какое отчуждение ко мне уже успели тебе внушить, ты будешь совсем потерян для меня, если я предоставлю тебя этому влиянию еще хоть ненадолго. Встречи с
матерью больше не повторятся, я запрещаю их тебе; ты сегодня же уедешь со мной домой и останешься под моим надзором. Кажется ли тебе это жестоким или нет — так должно быть, и ты будешь повиноваться.
— В таком случае я понимаю, — сказала Анжель, едва сдерживая злобу. — Он их прятал или бросал в огонь! Но тебя должно было удивлять мое
молчание…
молчание твоей
матери.
Оказалось, что у покойного Лейна была
мать, живущая в Ревеле, которая, не получая писем от своего сына, стала прямо бомбардировать меня письмами, в которых удивлялась
молчанию сына и, не понимая такового, писала, что собирается к нему приехать.
Николай старался молчать, когда
мать говорила о княжне, но
молчание его раздражало графиню.