Неточные совпадения
Сережа опустился в постель и зарыдал, закрыв лицо руками. Анна отняла эти руки, еще раз
поцеловала его
мокрое лицо и быстрыми шагами вышла в дверь. Алексей Александрович шел ей навстречу. Увидав ее, он остановился и наклонил голову.
— Ну, я очень рад. А ты здорова? — сказал он, отерев платком
мокрую бороду и
целуя ее руку.
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув по обыкновению белый платок на голову; подле нее лежал
целый пук еще
мокрых от росы красных и белых роз. Он поздоровался с нею.
Клим не успел уклониться от объятий, Лютов тискал его, приподнимал и,
целуя мокрыми, горячими губами, бормотал...
Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны. У Райского широко открылись глаза и уши: он видел только фигуру человека в одном жилете, свеча освещала
мокрый лоб, глаз было не видно. Борис пристально смотрел на него, как, бывало, на Васюкова.
Ребенок,
целый день
мокрый и грязный, лежал у нее на руках, отравляясь соской, и стонал от холода, голода и постоянных болей в желудке, вызывая участие у прохожих к «бедной матери несчастного сироты».
В долгую,
мокрую, безморозную осень, в плодородный на зайцев год, стрельба в узерк бывает очень добычлива: мне самому случалось убивать в одно поле до двадцати четырех зайцев… это
целый воз.
Решительно нет ничего; но я сам, рассуждающий теперь так спокойно и благоразумно, очень помню, что в старые годы страстно любил стрельбу в узерк и, несмотря на беспрерывный ненастный дождь, от которого часто сырел на полке порох, несмотря на проклятые вспышки (ружья были тогда с кремнями), которые приводили меня в отчаяние,
целые дни, правда очень короткие, от зари до зари, не пивши, не евши,
мокрый до костей, десятки верст исхаживал за побелевшими зайцами… то же делали и другие.
Это-то и была знакомая Лихонину баба Грипа, та самая, у которой в крутые времена он не только бывал клиентом, но даже кредитовался. Она вдруг узнала Лихонина, бросилась к нему, обняла, притиснула к груди и
поцеловала прямо в губы
мокрыми горячими толстыми губами. Потом она размахнула руки, ударила ладонь об ладонь, скрестила пальцы с пальцами и сладко, как умеют это только подольские бабы, заворковала...
Наконец выбрали и накидали
целые груды
мокрой сети, то есть стен или крыльев невода, показалась мотня, из длинной и узкой сделавшаяся широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по мели, что принуждены были остановиться, из опасения, чтоб не лопнула мотня; подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек с ведрами и ушатами бросились в воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и с громким криком выволокли мотню на берег.
— Вы видите! — отвечал тот, усиливаясь улыбнуться и показывая на свои
мокрые щеки, по которым, помимо воли его, текли у него слезы; потом он встал и, взяв Павла за руку,
поцеловал его.
— Что с вами? что с вами, Володя? — твердила она и, видя, что я не отвечаю ей и не перестаю плакать, вздумала было
поцеловать мою
мокрую щеку.
Однажды Николаев был приглашен к командиру полка на винт. Ромашов знал это. Ночью, идя по улице, он услышал за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав руки в сырой земле,
целую охапку этих белых, нежных,
мокрых цветов.
Едва только он выпрямился после того, как так позорно качнулся на бок, чуть не на
целую половину роста, от полученной пощечины, и не затих еще, казалось, в комнате подлый, как бы
мокрый какой-то звук от удара кулака по лицу, как тотчас же он схватил Шатова обеими руками за плечи; но тотчас же, в тот же почти миг, отдернул свои обе руки назад и скрестил их у себя за спиной.
На дворе выл ветер и крутилась мартовская
мокрая метелица, посылая в глаза
целые ливни талого снега. Но Порфирий Владимирыч шел по дороге, шагая по лужам, не чувствуя ни снега, ни ветра и только инстинктивно запахивая полы халата.
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном стояла, мы подставили под дождь, —
целая натекла. Покрыта была доской, воды не видно, он влез на кадку да и смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь
мокрый, — по дорожке так
мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Кожемякин поймал её, обнял и,
целуя мокрое лицо, просил виновато...
Она положила крепкие руки свои на плечи ему и, заглядывая в лицо
мокрыми, сияющими глазами, стала что-то говорить утешительно и торопливо, а он обнял её и,
целуя лоб, щёки, отвечал, не понимая и не слыша её слов...
Старик взял его обеими толстыми руками за голову,
поцеловал три раза
мокрыми усами и губами и заплакал.
Целые дни перед глазами Ильи вертелось с криком и шумом что-то большущее, пёстрое и ослепляло, оглушало его. Сначала он растерялся и как-то поглупел в кипучей сутолоке этой жизни. Стоя в трактире около стола, на котором дядя Терентий, потный и
мокрый, мыл посуду, Илья смотрел, как люди приходят, пьют, едят, кричат, целуются, дерутся, поют песни. Тучи табачного дыма плавают вокруг них, и в этом дыму они возятся, как полоумные…
Она же оторвала голову его от груди своей и говорила,
целуя мокрые глаза его, и щёки, и губы...
Помнит, что кого-то ударил по лицу, с кого-то сорвал сюртук и бросил его в воду, и кто-то
целовал ему руки
мокрыми, холодными губами, гадкими, как лягушки…
— Мой милый! Я буду ждать тебя… ждать буду, — лепетала Анна Михайловна, страстно
целуя его в глаза, щеки и губы. — Я буду еще больше любить тебя! — добавила она с истерической дрожью в голосе и, как
мокрый вьюн, выскользнула из рук Долинского и пропала в черной темноте ночи.
Волны пролива всю ночь щедро осыпали нас брызгами, на рассвете мы вылезли из-под мостков
мокрые и иззябшие.
Целый день ходили мы по берегу, и всё, что удалось заработать, — это гривенник, полученный мною с какой-то попадьи, которой я отнёс мешок дынь с базара.
Действительно,
мокрый снег, валивший доселе
целыми тучами, начал мало-помалу редеть, редеть и, наконец, почти совсем перестал.
Раз, по возвращении труппы уже в Петербург, Эдвардс подарил Пете щенка. Мальчик был в восторге; он носился с подарком по конюшне и коридорам, всем его показывал и то и дело учащенно
целовал его в
мокрую розовую мордочку.
Выскочили мы в другую комнату, захватили шубы, и рады, что на вольный воздух выкатились; но только тьма вокруг такая густая, что и зги не видно, и снег мокрый-премокрый
целыми хлопками так в лицо и лепит, так глаза и застилает.
Соленые, бьющиеся в лицо брызги,
целые лохмотья воды, сорванные штормом, хлестали его по голове и телу,
мокрая одежда стесняла движения, шлюпка приобрела легкость испуганного, травимого человека, мечущегося во все стороны.
Мокрые ноги, особенно одна, беспокоили ее, и она поспешно стала разуваться, не переставая улыбаться, радуясь не столько тому, что она достигла своей
цели, сколько тому, что она видела, что смутила его — этого прелестного, поразительного, странного, привлекательного мужчину. «Ну, не ответил, ну что же за беда», — сказала она себе.
Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз;
целуя ее лицо, плечи, руки,
мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как не нужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить.
Андрей. Да я и всегда такой, только перед вами
мокрой курицей был, потому — очень обожал! А теперь я по-другому буду: вот как-с! (Обнимает Елену и
целует).
— И подумай, хорошо ли ты поступаешь, добродетельный Фома, повторяя слова его? Ведь это он сказал — «свое», — а не ты. Это он
поцеловал меня — вы же только осквернили мне рот. Я и до сих пор чувствую, как ползают по мне ваши
мокрые губы. Это так отвратительно, добрый Фома. Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Сорок динариев, Фома, не хочешь ли проверить?
Князь приподнялся, обнял Иону и
поцеловал его в
мокрую щеку. Иона, заливаясь слезами, закрестился на шкафы с книгами, на Александра I, на окно, где на самом донышке таял закат.
Но, спрашивая, он уже знал, какой Николай стоит перед ним. Важность исчезла с его лица, и оно стало бледно страшной старческой бледностью, похожей на смерть, и руки поднялись к груди, откуда внезапно вышел весь воздух. Следующим порывистым движением обе руки обняли Николая, и седая холеная борода прикоснулась к черной
мокрой бородке, и старческие, отвыкшие
целовать губы искали молодых свежих губ и с ненасытной жадностью впивались в них.
Обыкновенно охотник ползет к уткам на животе, по кочкам и
мокрой траве, и стреляет только из-за куста, в 20–30 шагах в сидячую, причем его поганое ружье раз пять дает осечку, а выстрелив, сильно отдает в плечо и в щеку; если удается попасть в
цель, то тоже не малое горе: снимай сапоги и шаровары и полезай в холодную воду.
Град исступленных
поцелуев покрывал ее лицо, руки и плечи, ее
мокрые волосы, ее посиневшие губы…
Целыми днями слышался заунывный благовест соседней богаделенской церкви. По два, а то и по три раза в день шли туда стройными парами певчие воспитанницы, шли по
мокрым от стаявшего снега улицам, входили в церковь и занимали обычные места на обоих клиросах.
Генеральша торопливо оправилась и зажгла спичкой свечу. Огонь осветил пред нею обросшую косматую фигуру майора Филетера Форова, к которому в исступлении самых смешанных чувств ужаса, радости и восторга, припала полновесная Катерина Астафьевна. Увидев при огне лицо мужа, майорша только откинула назад голову и, не выпуская майора из рук, закричала: «Фор! Фор! ты ли это, мой Фор!» — и начала покрывать
поцелуями его сильно поседевшую голову и
мокрое от дождя и снега лицо.
И ни одного упрека, ни одного, за все те мученья… которые я доставила ему. Сколько ласки, сколько любви, сколько нежности!.. О, мой отец, мой дорогой отец, мой любимый!.. Чем только искупить мне мою вину перед тобою, мой необдуманный поступок?.. И я бранила себя и
целовала его руки, эти нежные руки, гладившие мои щеки,
мокрые от детских, сладостных слез…
— Покойной ночи, малютка Нина, вам пора спать, завтра наговоримся досыта, — еще раз услышала я ее нежный голос. Потом, крепко
поцеловав меня в
мокрый от испарины лоб, она пошла к двери.
Все забыв, с
мокрыми, мыльными руками, Катя бурно бросилась ее
целовать.
Катя изо всей силы била его поленом по спине или в сенях обольет
целым ведром воды, и Петр выскакивает из сеней счастливый, смеющийся и весь насквозь
мокрый.
Что-то бесформенное и чудовищное, мутное и липкое тысячами толстых губ присасывалось к Юрасову,
целовало его
мокрыми нечистыми
поцелуями, гоготало. И орало оно тысячами глоток, свистало, выло, клубилось по земле, как бешеное. Широкими круглыми рожами представлялись колеса, и сквозь бесстыжий смех, уносясь в пьяном вихре, каждое стучало и выло...
И он — плакал! Какой странный и неприятный вид, когда плачет мужчина! Он мне орошал руки своими слезами,
целовал руки, как барышням
целовали в дореволюционные времена, так что они стали совсем
мокрые.
Григорий Александрович его не пустил, привез его к себе
мокрого с блестящей головой обедать, играть в карты, танцевать и быть таким образом
целый вечер всеобщим посмешищем.
Целый день был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая
мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
И продолжала смотреть. Но, когда у Юры отяжелели глаза и со всею своею тоской и слезами он начал проваливаться в сон, вдруг мама стала перед кроваткой на колени и начала часто-часто, крепко-крепко
целовать Юру. Но
поцелуи были
мокрые, горячие и
мокрые.
Наташа подняла голову, и в губы
поцеловав свою подругу, прижала к ней свое
мокрое лицо.
И как я мог поверить, и как я мог ждать! Это мою Лидочку, мою деточку оставить лежать в жару, стонать, страдать, умирать доверчиво — и самому ждать! Подлость, безумие. Смотрю в ее черные доверчивые глазки,
целую осторожно ее пересмякшие от жара губки, поправляю ей волосики разметавшиеся, раз даже с одеколоном вытер ей
мокрым полотенцем личико — и будто все сделал, что надо, даже успокоение чувствовал. А как она страдала, как ей было больно. Ей, маленькой, и такую боль!