Неточные совпадения
Софья. Все мое старание употреблю заслужить доброе
мнение людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые увидят, как от них я удаляюсь, не стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на
свете зла не пожелал?
"Мудрые мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия, в коих, по высокоумному
мнению вашему, якобы сила и
свет просвещения замыкаются!"
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это
мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся
свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою мысль.
— А знаешь ли, что ты нынче ее ужасно рассердил? Она нашла, что это неслыханная дерзость; я насилу мог ее уверить, что ты так хорошо воспитан и так хорошо знаешь
свет, что не мог иметь намерение ее оскорбить; она говорит, что у тебя наглый взгляд, что ты, верно, о себе самого высокого
мнения.
Случись же под такую минуту, как будто нарочно в подтверждение его
мнения о военных, что сын его проигрался в карты; он послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на
свете или нет.
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по
мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на
свет, провозглашать об этом?
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его
мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней есть на
свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Рассуждал он обо всем: и о добродетели, и о дороговизне, о науках и о
свете одинаково отчетливо; выражал свое
мнение в ясных и законченных фразах, как будто говорил сентенциями, уже готовыми, записанными в какой-нибудь курс и пущенными для общего руководства в
свет.
— Да, да; правда? Oh, nous nous convenons! [О, как мы подходим друг к другу! (фр.)] Что касается до меня, я умею презирать
свет и его
мнения. Не правда ли, это заслуживает презрения? Там, где есть искренность, симпатия, где люди понимают друг друга, иногда без слов, по одному такому взгляду…
К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне
мнение, это сознание — уже с самых почти детских униженных лет моих — составляло тогда единственный источник жизни моей, мой
свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение, иначе я бы, может быть, убил себя еще ребенком.
Вы, конечно, того же
мнения, как и эти многие, как и я, как и все вероятно, словом — tout le monde [весь
свет — фр.].
Дергалось оно потому, что следующая буква, по
мнению генерала, должна была быть «л», т. е. Иоанна д’Арк, по его
мнению, должна была сказать, что души будут признавать друг друга только после своего очищения от всего земного или что-нибудь подобное, и потому следующая буква должна быть «л», художник же думал, что следующая буква будет «в», что душа скажет, что потом души будут узнавать друг друга по
свету, который будет исходить из эфирного тела душ.
Заранее скажу мое полное
мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к
свету любви души его.
Но он действительно держал себя так, как, по
мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на
свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Галактион был другого
мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на
свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
В последний час, когда
свет от нас преходить начинает и отверзается вечность, ниспадают тогда все степени,
мнением между человеков воздвигнутые.
К тому времени был в ужасной моде и только что прогремел в высшем
свете прелестный роман Дюма-фиса «La dame aux camеlias», [«Дама с камелиями» (фр.).] поэма, которой, по моему
мнению, не суждено ни умереть, ни состариться.
По ее
мнению, всё происшедшее было «непростительным и даже преступным вздором, фантастическая картина, глупая и нелепая!» Прежде всего уж то, что «этот князишка — больной идиот, второе — дурак, ни
света не знает, ни места в
свете не имеет: кому его покажешь, куда приткнешь? демократ какой-то непозволительный, даже и чинишка-то нет, и… и… что скажет Белоконская?
— Помада! Он того
мнения, что я все на
свете знаю и все могу сделать. Вы ему не верьте, когда дело касается меня, — я его сердечная слабость. Позвольте мне лучше осведомиться, в каком он положении?
— Мой муж… я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьем
мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед целым
светом. Он, может быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
— Вы мнительны, вы в тревоге, — продолжал он, обращаясь к ней, — просто-запросто вы ревнуете к Катерине Федоровне и потому готовы обвинить весь
свет и меня первого, и… и позвольте уж все сказать: странное
мнение можно получить о вашем характере…
— А плевать на все светские
мнения, вот как она должна думать! Она должна сознать, что главнейший позор заключается для нее в этом браке, именно в связи с этими подлыми людьми, с этим жалким
светом. Благородная гордость — вот ответ ее
свету. Тогда, может быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить дитя мое!
И я того
мнения, что если кто-нибудь на сем
свете заслужил царствие небесное, то, конечно, Палагея Ивановна больше всех.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая в последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим
светом, по его
мнению, было бы необходимо.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное
мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной, на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в
свете, а всю себя посвятила семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
Я бы так предположил (но опять-таки личным
мнением), что Илье Ильичу, покумившемуся с управляющим, было даже выгодно представить фон Лембке эту толпу в этом
свете, и именно чтоб не доводить его до настоящего разбирательства дела; а надоумил его к тому сам же Лембке.
Вот результаты конгресса: собрав с разных концов
света от ученых лично или письменно их
мнения, конгресс, начав молебствием в соборе и кончив обедом со спичами, в продолжение 5 дней выслушал много речей и пришел к следующим решениям.
Учение это, по
мнению людей науки, заключающееся только в его догматической стороне — в учении о троице, искуплении, чудесах, церкви, таинствах и пр. — есть только одна из огромного количества религий, которые возникали в человечестве и теперь, сыграв свою роль в истории, отживает свое время, уничтожаясь перед
светом науки и истинного просвещения.
Куда ему до Софьи Николавны, первого лица в городе, первой умницы и красавицы в целом
свете, по его
мнению… и он совершенно отбросил такое намерение.
Но не из эгоизма поступаю я так: эгоисту было бы легче и спокойнее не поднимать вовсе этого вопроса. Да, требования мои тяжелы, и я не удивлюсь, если они тебя испугают. Тебе ненавистны люди, с которыми ты жить должна, ты тяготишься
светом, но в силах ли ты бросить этот самый
свет, растоптать венец, которым он тебя венчал, восстановить против себя общественное
мнение,
мнение тех ненавистных людей?
То же самое еще чаще может случаться и при обсуждении литературных произведений: и когда критик-адвокат надлежащим образом поставит вопрос, сгруппирует факты и бросит на них
свет известного убеждения, — общественное
мнение, не обращая внимания на кодексы пиитики, будет уже знать, чего ему держаться.
Чтобы он любил и уважал свою жену, это было довольно трудно допустить, тем более что, по
мнению очень многих людей, против первого существовали будто бы некоторые доводы, а второе представлялось сомнительным, потому что дядя, с его серьезною преданностью общественным делам, вряд ли мог уважать брезгливое отношение к ним Александры Ярославовны, которая не только видела в чуждательстве от русского мира главный и основной признак русского аристократизма, но даже мерила чистоту этого аристократизма более или менее глубокою степенью безучастия во всем, что не касается
света.
Так они органически поделили свое существование, и ни одному из них никогда в мысль не приходило что-нибудь в этих отношениях переиначивать: тетушка думала, что она «
свет», и терпела дядю, который, по ее
мнению, не принадлежал
свету, а какие мысли имел на ее счет дядя? — об этом никто не знал и не смел судить, потому что на этот счет от прямодушнейшего Якова Львовича никакой хитрец ничего не мог выпытать.
Как все охотники, Николай Матвеич отличался суеверием. На охоту или рыбную ловлю он обыкновенно выходил самым ранним утром, на брезгу, то есть когда только начинал брезжить утренний
свет. Делалось это с той целью, чтобы, — боже сохрани, — какая-нибудь баба не перешла дороги. В последнем случае ничего не оставалось, как вернуться домой, потому что все равно удачи не будет. «Баба», по
мнению Николая Матвеича, была самое вредное существо.
Литература, Ученость и Философия оставляли тихий свой кабинет и являлись в кругу большого
света угождать моде, управляя ее
мнениями.
— С своей стороны, Яков Петрович, — с одушевлением отвечал наш герой, — с своей стороны, презирая окольным путем и говоря смело и откровенно, говоря языком прямым, благородным и поставив все дело на благородную доску, скажу вам, могу открыто и благородно утверждать, Яков Петрович, что я чист совершенно и что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное заблуждение, — все может быть, — суд
света,
мнение раболепной толпы…
Я получал не только укоризны, но даже угрозы не продолжать этой истории, но я ее продолжил, окончил и издаю в
свет отдельною книгою, предоставляя кому угодно видеть в этом прямой ответ мой на все заявленные мне неудовольствия, а Вам я тут же, на первой странице этой книги, позволяю себе принести мою глубочайшую признательность за ту большую нравственную поддержку, которую Вы оказали мне Вашими строками, утвердив меня во
мнении, что моя попытка восстановить истину в этой запутанной истории есть дело честное, к которому и Вы не остаетесь равнодушны.
Несправедливо было также
мнение, что граф, всегда тоскующий и молчаливый в
свете, был дома крайне взыскательный и даже деспот.
Существует на
свете довольно старинное и вместе с тем весьма справедливое
мнение, —
мнение, доказанное многими романами, что для любви нет ни запоров, ни препятствий, ни даже враждебных стихий; все она поборает и над всем торжествует. Это старинное
мнение подтвердилось еще раз и в настоящем моем рассказе.
Чтобы не уронить себя во
мнении дедушки Ильи, притворялся, будто понимаю, что значит «сова летит и лунь плывет», а понимал я только одно, что Селиван — это какое-то общее пугало, с которым чрезвычайно опасно встретиться… Не дай бог этого никому на
свете.
Развратная шалость в Германии закрывает навсегда двери хорошего общества (о Франции я не говорю: в одном Париже больше разных общих
мнений, чем в целом
свете) — а у нас?.. объявленный взяточник принимается везде очень хорошо: его оправдывают фразою: и! кто этого не делает!..
В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было 23 года, — и что у родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, — последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во
мнении строгих читателей! — виноват, забыл включить, что Жорж был единственный сын, не считая сестры, 16-летней девочки, которая была очень недурна собою и, по словам маменьки (папеньки уж не было на
свете), не нуждалась в приданом и могла занять высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.
Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты: когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб скрыть собственное смущение, — и в
свете утверждали, что язык его зол и опасен… ибо
свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: —
свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому
мнению.
По нашему
мнению, это уже совершенно напрасно, и даже патриотизм мало может извинить автора за представление фактов не совсем в том
свете, в каком бы следовало.
Нелидов разговорился с ним про
свет и общественное
мнение и несколько раз повторял, что дорожит своею доброй славой, таким тоном, который давал чувствовать Арбенину, что он ее потерял; этот понял и побледнел; после и говорит мне: «Нелидов хотел кольнуть мое самолюбие, он достиг своей цели; это правда: я потерян для
света… но довольно горд, чтоб слушать равнодушно напоминания об этом!» Ха! ха! ха! не правда ли, Наташа, это показывает твердость характера!
Вот наше
мнение: если б не писал знаменитый шотландец, быть может, не существовал бы и «Юрий Милославский» или явился в
свет под другою формою, но вот все влияние Вальтер-Скотта, какое только можно допустить.
Вот почему мы считаем небесполезным познакомить наших читателей с жизнью и
мнениями этого замечательного человека, почти три четверти столетия, в Старом и Новом
Свете, безукоризненно служившего человечеству.
Краснов. Я вам опять-таки скажу-с, что его и всякие
мнения надо бросить. Все дело-то гроша не стоит. Я так понимаю: есть ли он на
свете, нет ли его, это для нас с вами все одно-с.
Этак каждый раз останавливала меня моя добрая приятельница, кружевница Домна Платоновна, когда я в чем-нибудь не соглашался с ее
мнениями о
свете и людях.
О своих чарах она была необыкновенного
мнения; ей казалось, что если бы где-нибудь в многолюдном собрании увидели, как хорошо она сложена и какого цвета у нее кожа, то она победила бы всю Италию, весь
свет.