Тригорин. Если захочешь, ты можешь быть необыкновенною. Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в
мир грез, — на земле только она одна может дать счастье! Такой любви я не испытал еще… В молодости было некогда, я обивал пороги редакций, боролся с нуждой… Теперь вот она, эта любовь, пришла наконец, манит… Какой же смысл бежать от нее?
Неточные совпадения
Смотрите вы на все эти чудеса,
миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми
грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Над Передоновым неотступно господствовали навязчивые представления о преследовании и ужасали его. Он все более погружался в
мир диких
грез. Это отразилось и на его лице: оно стало неподвижною маскою ужаса.
В то же время Арбузов не переставал видеть потолок с трещинами и слышать странно переплетающиеся звуки, но все это принадлежало к чужому, стерегущему, враждебному
миру, жалкому и неинтересному по сравнению с теми
грезами, в которых он жил.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных
грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная
греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми
мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом
мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Казалось, наконец, что весь этот
мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами — отрадой сильных
мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную
грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу.
А теперь этот болтливый рассказ квартирной хозяйки и эти несколько строк, написанные тревожной рукой и дышащие таким взволнованным чувством тоски и любовью, разом спустили его из
мира восторженных
грез в действительность настоящей жизни.
Напротив, если чувственность и плоть есть только «явление», греховная
греза, навеваемая Лилит, тогда ненужной и обременительной становится телесная двуполость, и преодоление косности и греха
мира должно выразиться в таком случае прежде всего в исцелении не пола, но от пола, в освобождении от Евы путем ее упразднения, возвращения внутрь Адама.
Искусство, таким образом понятое, хочет лишь уводить из этого
мира, завораживать, пленять, создавая свой
мир сладостных
грез.
Вечер был испорчен, и та же самая певица — казалось теперь Володе — пела уж не так и не уносила его своим пением в
мир неопределенных
грез и мечтаний.
— Да! Да! Да! Каждый идет туда, куда его тянет, — неожиданно воодушевляясь, говорит Ольга. — Я строю свои мечты в заоблачных далях; Лида Воронская, Чермилова то есть, живет в
мире сказочных
грез; Саня Орлова…
Бедный люд спал после тяжелого дневного труда, и сладкие
грезы переносили его, быть может, в другие
миры, на елки, не в пример роскошнее той, возле которой собралась аристократия сибирского города.
Эта ненормальность ребенка кидалась в глаза не только своим, но и гостям. Василий Иванович делал сыну замечания, выговоры, но совершенно безуспешно. Мальчик все больше и больше замыкался в своем внутреннем
мире, питался мечтаниями и
грезами своего раннего воображения. Внутренняя работа продолжалась, препятствия только вырабатывали в ребенке волю, и без того замечательно упругую, и дело двигалось своим путем.
И не были спокойны их ночи: бесстрастны были лица спящих, а под их черепом, в кошмарных
грезах и снах вырастал чудовищный
мир безумия, и владыкою его был все тот же загадочный и страшный образ полуребенка, полузверя.