Неточные совпадения
Он
родился в среде тех людей, которые были и стали сильными
мира сего.
— Вот — дура! Почти готова плакать, — сказала она всхлипнув. — Знаешь, я все-таки добилась, что и он влюбился, и было это так хорошо, такой он стал… необыкновенно удивленный. Как бы проснулся, вылез из мезозойской эры, выпутался из созвездий, ручонки у него длинные, слабые, обнимает, смеется…
родился второй раз и — в другой
мир.
«Идея человечества так же наивна, как идея божества. Пыльников — болван. Никто не убедит меня, что
мир делится на рабов и господ. Господа
рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки.
Миром двигают силы ума, таланта».
— Это он сам сказал:
родился вторично и в другой
мир, — говорила она, смахивая концом косы слезы со щек. В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и
родился сын в образе змея. Это есть — Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все зло
мира и смерть. Так учили они…
Бальзаминов. Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из головы вон! Вот видите, маменька, какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек в
мире: вот так оно и есть. В каком я месяце, маменька,
родился?
Он
родился, учился, вырос и дожил до старости в Петербурге, не выезжая далее Лахты и Ораниенбаума с одной, Токсова и Средней Рогатки с другой стороны. От этого в нем отражались, как солнце в капле, весь петербургский
мир, вся петербургская практичность, нравы, тон, природа, служба — эта вторая петербургская природа, и более ничего.
Это было у некоторых русских анархистов и революционеров, веровавших в мировой пожар, из которого чудесно
родится новая жизнь, и в русском народе видевших того Мессию, который зажжет этот пожар и принесет
миру эту новую жизнь.
Владимир отправился к Сучку с Ермолаем. Я сказал им, что буду ждать их у церкви. Рассматривая могилы на кладбище, наткнулся я на почерневшую четырехугольную урну с следующими надписями: на одной стороне французскими буквами: «Ci gît Théophile Henri, vicomte de Blangy» [Здесь покоится Теофиль Анри, граф Бланжи (фр.).]; на другой: «Под сим камнем погребено тело французского подданного, графа Бланжия;
родился 1737, умре 1799 года, всего жития его было 62 года»; на третьей: «
Мир его праху», а на четвертой...
Русский атеизм
родился из сострадания, из невозможности перенести зло
мира, зло истории и цивилизации.
Христианская история была сделкой с язычеством, компромиссом с этим
миром, и из компромисса этого
родилось «христианское государство» и весь «христианский быт».
Грехопадение совершилось предвечно и предмирно, и из него
родилось время — дитя греха и данный нам
мир — результат греховности.
Мир не мог еще существовать без принуждения и закона, он не
родился еще для благодатной жизни в порядке свободы и любви.
Но грех потому искупляется, и мир-дитя потому имеет оправдание, что в нем
рождается совершенное, божественное, равное Отцу дитя-Христос, что в нем является Логос во плоти и принимает на себя грехи
мира, что дитя-Христос жертвует собой во имя спасения дитяти-мира.
Незыблемым гласом и звонким произношением возопил я наконец сице: — Человек
родится в
мир равен во всем другому.
Мы шли двое — одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь
мир — единая необъятная женщина, и мы — в самом ее чреве, мы еще не
родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все — для меня, солнце, туман, розовое, золотое — для меня…
Отсюда
родилась мечтательность, которая создала ей особый
мир.
В догматике ее рассказывается, что бог Саваоф, видя, что христианство пало на земле от пришествия некоего антихриста из монашеского чина, разумея, без сомнения, под этим антихристом патриарха Никона […патриарх Никон — в
миру Никита Минов (1605—1681), выдающийся русский религиозный деятель.], сошел сам на землю в лице крестьянина Костромской губернии, Юрьевецкого уезда, Данилы [Данила Филиппов (ум. в 1700 г.) — основатель хлыстовской секты.], или, как другие говорят, Капитона Филипповича; а между тем в Нижегородской губернии, сколько мне помнится, у двух столетних крестьянских супругов Сусловых
родился ребенок-мальчик, которого ни поп и никто из крестьян крестить и воспринять от купели не пожелали…
Я видел восход солнца в этом месте десятки раз, и всегда предо мною
рождался новый
мир, по-новому красивый…
Человек древнего
мира мог считать себя вправе пользоваться благами
мира сего в ущерб другим людям, заставляя их страдать поколениями, потому что он верил, что люди
рождаются разной породы, черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы
мира, учители человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность этого, но даже три века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
Ты смеешь умствовать, когда век заблуждаться
Высокого ума есть в
мире сём удел,
К трудам
родимся мы, а в неге наслаждаться
Есть — счастия предел.
Природа создала его в одну из тех минут благодатной тишины, когда из материнского ее лона на всех льется
мир и благоволение. В эти краткие мгновения во множестве
рождаются на свете люди не весьма прозорливые, но скромные и добрые;
рождаются и, к сожалению, во множестве же и умирают… Но умные муниципии подстерегают уцелевших и, по достижении ими законного возраста, ходатайствуют об них перед начальством. И со временем пользуются плодами своей прозорливости, то есть бывают счастливы.
— Я
родился в
мире и для
мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя — он как заноза в ноге моей и мешает мне так быстро идти к славе, как я хочу этого. Но теперь — завтра — я разрушу гнездо упрямцев!
Миша
родился уже в Москве. Сын Прова вырос в кругу талантов и знаменитостей; у его отца собиралось все лучшее из артистического и литературного
мира, что только было в Москве: А. Н. Островский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, Н. С. Тихонравов, Аполлон Григорьев, Л. Мей, Н. А. Чаев и другие. Многие из них впоследствии стали друзьями Михаила Провыча.
— И вот, сударь ты мой, в некотором царстве, в некотором государстве жили-были муж да жена, и были они бедные-пребедные!.. Уж такие-то разнесчастные, что и есть-то им было нечего. Походят это они по
миру, дадут им где черствую, завалящую корочку, — тем они день и сыты. И вот
родилось у них дите…
родилось дите — крестить надо, а как они бедные, угостить им кумов да гостей нечем, — не идет к ним никто крестить! Они и так, они и сяк, — нет никого!.. И взмолились они тогда ко господу: «Господи! Господи!..»
Я рассказал ему приключения первого моряка в
мире, Сандерса Пруэля из Зурбагана (где
родился), под самым лучшим солнцем, наиярчайше освещающим только мою фигуру, видимую всем, как статуя Свободы, — за шестьдесят миль.
Тут и конец твоей памяти на земле; к другим дети на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя — ни слезы, ни вздоха, ни поминания, и никто-то, никто-то, никогда в целом
мире не придет к тебе; имя твое исчезнет с лица земли — так, как бы совсем тебя никогда не бывало и не
рождалось!
Но — к несчастью или к счастью — Илья Ильич
родился помещиком средней руки, получал дохода не более десяти тысяч рублей на ассигнации и вследствие того мог распоряжаться судьбами
мира только в своих мечтаниях.
Теперь, когда быстро наступала темнота, мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые
родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что в этом громадном, таинственном
мире, в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Все величие возвращенной личности состоит в том, что она сохранила оба
мира, что она род и неделимое вместе, что она стала тем, чем
родилась, или, лучше, к чему
родилась — сознательною связью обоих
миров, что она постигла свою всеобщность и сохранила единичность.
Затем губернский лев еще глубже начал вглядываться в свое сердце, и нижеследующие мысли
родились в его голове: «Я просто ее люблю, как не любил ни одной еще в
мире женщины.
Родится ль тайное пристрастье
К другому
миру, хоть и там
Судьбы приметно самовластье,
Мы всё свободнее дарим
Ему надежды и желанья...
Заруцкий. А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? Такого примера не было от начала
мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство
родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! господа! здоровье пожара Московского!
— А так по мне говорили: худ ли, хорош ли я, а все в доме, коли не половинник, так третевик был; а на
миру присудили: хлеба мне — ржи только на ежу, и то до спасова дня, слышь; а ярового и совсем ничего, худо тем годом
родилось; из скотины — телушку недойную, бычка-годовика да овцу паршивую; на житье отвели почесть без углов баню — разживайся, как хошь, словно после пожара вышел; из одежи-то, голова, что ни есть, и того как следует не отдали: сибирочка тоже синяя была у меня и кушак при ней астраханский, на свои, голова, денежки до копейки и заводил все перед свадьбой, и про ту старик, по мачехину наущенью, закрестился, забожился, что от него шло — так и оттягал.
В думах он обыкновенно старался передать свои сомнения, свои вопросы, которые
рождались в его уме при взгляде на
мир.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили,
рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми
мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом
мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Алексей Петрович вскочил на ноги и выпрямился во весь рост. Этот довод привел его в восторг. Такого восторга он никогда еще не испытывал ни от жизненного успеха, ни от женской любви. Восторг этот
родился в сердце, вырвался из него, хлынул горячей, широкой волной, разлился по всем членам, на мгновенье согрел и оживил закоченевшее несчастное существо. Тысячи колоколов торжественно зазвонили. Солнце ослепительно вспыхнуло, осветило весь
мир и исчезло…
Когда человек
родится, он не отделяет себя от остального
мира.
А между тем разве он не видит, что и он
родился, как другие, — с ясными, открытыми очами, в которых отражались земля и небо, и с чистым сердцем, готовым раскрыться на все прекрасное в
мире? И если теперь он желает скрыть под землею свою мрачную и позорную фигуру, то в этом вина не его… А чья же? Этого он не знает… Но он знает одно, что в сердце его истощилось терпение.
«Юноша, — говорил он сам с собою, — прелестное время… тогда
родятся высокие мысли; где-то теперь друг моей юности?..» И воспоминание чего-то давно прошедшего навертывалось в уме его и манило к себе; но он был царем души своей, остановил порыв и продолжал: «Минутная злоба на
мир, мечтаемое отчаяние, которое так любят юноши, — вот что их гонит, а пуще всего гордость.
Он
родился и вырос в городе, в поле был в первый раз в своей жизни, и все здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно было видеть так далеко, что лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом
мире удивительно ясным и широким, точно с крыши смотришь.
— Для че спорить? — отозвался Алексей. — Чего нам делить-то? Споры да ссоры — неладное дело. В
миру да в ладу не в пример согласнее жить. Зачем споры? Значит, кто в чем
родился, тот того и держись. Вот и вся недолга. Да и спорить-то не из-за чего. Язык только чесать, толку ведь никакого из того не выйдет — баловство одно, а больше ничего. Для че спорить?
Я думал гордо. Кто не рад
Оставить
миру племя?
Но я
родился невпопад —
Лихое было время!
«Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а
мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что
родился человек в
мир».
Если я живу мирской жизнью, я могу обходиться без бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда
родился и куда денусь, когда умру, и я не могу не признать, что есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не могу не признать, что я пришел в этот
мир от чего-то мне не понятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне.
Я считаю себя несчастнейшим существом в
мире хотя бы потому, что
родилась не в лезгинском ауле, а под кровлей аристократического европейского дома. Не правда ли, странно — страдать от того, чему многие завидуют?
Из этого самосознания
рождается космоургическая тоска искусства, возникает жажда действенности: если красота некогда спасет
мир, то искусство должно явиться орудием этого спасения.
Подобно ему и Второй Адам, Который пришел в
мир возродить павшее Адамово естество, истинный Сын Божий, также
родился без земного отца, не от семени мужа.
Бог
рождается с
миром и в
мире, incipit religio [(Отсюда) начинается религия (лат.).].
Беме в изд. Шиблера),
рождается Божественная Троица, Бог до природы, а уж из нее «выраждается» (Ausgeburt, по часто повторяющемуся выражению Беме) и наш
мир.