Неточные совпадения
Митрофан (тихо
матери). Да я не возьму в толк, о чем
спрашивают.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об отце, но как бы
спрашивал ее, как ему надо об отце думать.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его.
Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не
спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
— Что, как твои? —
спросила мать.
— А ты помнишь
мать? — вдруг
спросил он.
Брат же, на другой день приехав утром к Вронскому, сам
спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею женой, как и всякую другую жену, и просит его так передать
матери и своей жене.
Девочка знала, что между отцом и
матерью была ссора, и что
мать не могла быть весела, и что отец должен знать это, и что он притворяется,
спрашивая об этом так легко. И она покраснела за отца. Он тотчас же понял это и также покраснел.
— В Петербург? Сюда? — тревожно
спросила Дунечка и переглянулась с
матерью.
— Зачем? — как ошеломленная
спросила Соня. Давешняя встреча с его
матерью и сестрой оставила в ней необыкновенное впечатление, хотя и самой ей неясное. Известие о разрыве выслушала она почти с ужасом.
Соня беспрерывно сообщала, что он постоянно угрюм, несловоохотлив и даже почти нисколько не интересуется известиями, которые она ему сообщает каждый раз из получаемых ею писем; что он
спрашивает иногда о
матери; и когда она, видя, что он уже предугадывает истину, сообщила ему, наконец, об ее смерти, то, к удивлению ее, даже и известие о смерти
матери на него как бы не очень сильно подействовало, по крайней мере, так показалось ей с наружного вида.
Клим искоса взглянул на
мать, сидевшую у окна; хотелось
спросить: почему не подают завтрак? Но
мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет писатель, который может рассказать о толстовцах и обо всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
Лидия встала и пригласила всех наверх, к себе. Клим задержался на минуту у зеркала, рассматривая прыщик на губе. Из гостиной вышла
мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на плечо Клима,
спросила...
Варвара указала глазами на крышу флигеля; там, над покрасневшей в лучах заката трубою, едва заметно курчавились какие-то серебряные струйки. Самгин сердился на себя за то, что не умеет отвлечь внимание в сторону от этой дурацкой трубы. И — не следовало
спрашивать о
матери. Он вообще был недоволен собою, не узнавал себя и даже как бы не верил себе. Мог ли он несколько месяцев тому назад представить, что для него окажется возможным и приятным такое чувство к Варваре, которое он испытывает сейчас?
— Ты что, Клим? — быстро
спросила мать, учитель спрятал руки за спину и ушел, не взглянув на ученика.
— Это — зачеркни, — приказывала
мать и величественно шла из одной комнаты в другую, что-то подсчитывая, измеряя. Клим видел, что Лида Варавка провожает ее неприязненным взглядом, покусывая губы. Несколько раз ему уже хотелось
спросить девочку...
— Ты рассердился? — удивленно
спросила мать.
— Это —
мать? —
спросил он, указав глазами на старуху.
А через несколько дней мальчик почувствовал, что
мать стала внимательнее, ласковей, она даже
спросила его...
«Это — женщина, о которой
спрашивает мать? Любовница Лютова? Последнее свидание?»
Он задумался и вдруг
спросил мать...
— Этого я, изредка, вижу. Ты что молчишь? —
спросила Марина Дуняшу, гладя ее туго причесанные волосы, — Дуняша прижалась к ней, точно подросток дочь к
матери. Марина снова начала допрашивать...
— Вчера гимназист застрелился, единственный сын богатого купца. Родитель — простачок, русак,
мать — немка, а сын, говорят, бомбист. Вот как, — рассказывала она, не глядя на Клима, усердно ковыряя распятие. Он
спросил...
Когда Клим, приласкавшись к
матери,
спросил ее, что случилось с Борисом, она ответила...
— Здравствуй, — сказала
мать глухим голосом и, глядя на гроб, который осторожно вытаскивали из багажного вагона,
спросила: — Где он?
— Ага! — сердито вскричал Варавка и, вскочив на ноги, ушел тяжелой, но быстрой походкой медведя. Клим тоже встал, но
мать, взяв его под руку, повела к себе,
спрашивая...
Словоохотливость
матери несколько смущала его, но он воспользовался ею и
спросил, где Лидия.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на
мать, он
спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Ну, что у вас там? —
спрашивала она, тыкая кулаком в подушку. — Что —
мать? В театре? Варавка — с ними? Ага!
Он молчал, пощипывая кустики усов, догадываясь, что это — предисловие к серьезной беседе, и — не ошибся. С простотою, почти грубоватой,
мать, глядя на него всегда спокойными глазами, сказала, что она видит его увлечение Лидией. Чувствуя, что он густо покраснел, Клим
спросил, усмехаясь...
— Вытащили их? —
спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека в очках, стоявшего среди комнаты.
Мать положила на лоб его приятно холодную ладонь и не ответила.
— Да ты с ума сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы
мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим
спросил ее...
Когда
мать торопливо исчезла, Макаров
спросил удивленно...
Клим вспомнил Инокова и тихонько
спросил мать: где он?
Молча сели за стол.
Мать, вздохнув,
спросила...
— А —
мать? —
спросил Самгин.
— Как ты нашел ее? —
спросила мать, глядя в зеркало, поправляя прическу, и сейчас же подсказала ответ...
— Но? —
спросила мать, Варавка ответил...
— Что ты смотришь? —
спросила мать, заглянув в лицо его.
— Да, — сказала
мать, но так неуверенно, что Клим Иванович понял: она
спрашивает.
«Донадье», — вспомнил Самгин, чувствуя желание придумать каламбур, а
мать безжалостно
спросила его...
Мать, испытующе взглянув на него,
спросила...
Он не очень интересовался, слушают ли его, и хотя часто
спрашивал: не так ли? — но ответов не ждал.
Мать позвала к столу, доктор взял Клима под руку и, раскачиваясь на ходу, как австрийский тамбур-мажор, растроганно сказал...
— Куда ты исчезаешь? — удивленно, а иногда с тревогой
спрашивала мать. Клим отвечал...
Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки,
спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару? Потом взяла его за руку и подвела его к образу.
— Что такое? —
спрашивает испуганная
мать.
— Кто ж скажет? У меня нет
матери: она одна могла бы
спросить меня, зачем я вижусь с тобой, и перед ней одной я заплакала бы в ответ и сказала бы, что я дурного ничего не делаю и ты тоже. Она бы поверила. Кто ж другой? —
спросила она.
Едва ли кто-нибудь, кроме
матери, заметил появление его на свет, очень немногие замечают его в течение жизни, но, верно, никто не заметит, как он исчезнет со света; никто не
спросит, не пожалеет о нем, никто и не порадуется его смерти.
— Что ты,
мать моя? —
спросит в тревоге другая.
— Нет, нет, — говорил он, наслаждаясь этой сценой, — как можно губить
мать семейства!.. Ведь у вас есть дети — а где ваши дети? —
спросил он, оглядываясь вокруг. — Что вы мне не покажете их?
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя
мать!.. Зачем же
спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…