Неточные совпадения
— Выпей, выпей водки непременно, а потом сельтерской воды и много лимона, — говорил Яшвин, стоя над Петрицким, как
мать, заставляющая ребенка принимать
лекарство, — а потом уж шампанского немножечко, — так, бутылочку.
Мать свою Лида изображала мученицей, ей жгут спину раскаленным железом, вспрыскивают под кожу
лекарства и всячески терзают ее.
Из рассказов их и разговоров с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей
матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал было лечить ее; что
лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей
лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
Мать лежала под пологом, отец с Парашей беспрестанно подавали ей какие-то
лекарства, а мы, сидя в другом углу, перешептывались вполголоса между собой и молились богу, чтоб он послал маменьке облегчение.
Кажется, господа доктора в самом начале болезни дурно лечили меня и наконец залечили почти до смерти, доведя до совершенного ослабления пищеварительные органы; а может быть, что мнительность, излишние опасения страстной
матери, беспрестанная перемена
лекарств были причиною отчаянного положения, в котором я находился.
Слышал я также, как моя
мать просила и молила со слезами бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их
лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и стариков и младенцев, от всех болезней.
Здоровых
мать и слушать не стала, а больным давала советы и даже
лекарства из своей дорожной аптечки.
Предметы начали мешаться в моих глазах; мне казалось, что мы едем в карете, что мне хотят дать
лекарство и я не хочу принимать его, что вместо
матери стоит подле меня нянька Агафья или кормилица…
На всякий случай
мать оставила некоторые
лекарства из своей аптеки и даже написала, как и когда их употреблять, если кто-нибудь из нас захворает.
Кроме чтенья, я очень скоро привык ухаживать за больною
матерью и в известные часы подавать ей
лекарства, не пропуская ни одной минуты; в горничной своей она не имела уже частой надобности, я призывал ее тогда, когда было нужно.
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами
лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось
матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
Софья Николавна беспрестанно находила разные признаки разных болезней у своей дочери, лечила по Бухану и не видя пользы, призывала доктора Авенариуса; не зная, что и делать с бедною
матерью, которую ни в чем нельзя было разуверить, он прописывал разные, иногда невинные, а иногда и действительные
лекарства, потому что малютка в самом деле имела очень слабое здоровье.
Старуха
мать была как безумная, ходила, как будто ничего не понимая, подавала сыну
лекарства, которых он не хотел принимать.
Наконец, обратились к самому известному
лекарству, которое было в большом употреблении у нас в доме еще при дедушке и бабушке, но на которое
мать моя смотрела с предубеждением и до этих пор не хотела о нем слышать, хотя тетка давно предлагала его.
Я совсем не против народной медицины и верю ей, особенно в соединении с магнетизмом; я давно отрекся от презрительного взгляда, с которым многие смотрят на нее с высоты своего просвещения и учености; я видел столько поразительных и убедительных случаев, что не могу сомневаться в действительности многих народных средств; но мне тогда не помогли они, может быть оттого, что не попадали на мою болезнь, а может быть и потому, что
мать не согласилась давать мне
лекарства внутрь.
Обморок моей
матери продолжался около получаса, напугал моего отца и так встревожил бедного Упадышевского, что он призвал из больницы жившего там подлекаря Риттера, который давал
матери моей какое-то
лекарство и даже мне что-то дал выпить.
Хозяева поступили с моей
матерью, как друзья, как родные: уложили ее на диван и заставили съесть что-нибудь, потому что последние сутки она не пила даже чаю; дали ей какое-то
лекарство, а главное уверили ее, что моя болезнь чисто нервная и что в деревне, в своей семье, я скоро совершенно оправлюсь.
Когда организм ребенка не изловчился еще претворять всю дрянь, которая ему давалась, от грязной соски до жирных лепешек, дитя иногда страдало;
мать лечила сама и в медицинских убеждениях своих далеко расходилась со всеми врачами, от Иппократа до Боергава и от Боергава до Гуфланда; иногда она откачивала его так, как спасают утопленников (средство совершенно безвредное, если утопленник умер, и способное показать усердие присутствующих), ребенок впадал в морскую болезнь от качки, что его действительно облегчало, или
мать начинала на известном основании Ганеманова учения клин клином вышибать, кормить его селедкой, капустой; если же ребенок не выздоравливал,
мать начинала его бить, толкать, дергать, наконец прибегала к последнему средству — давала ему или настойки, или макового молока и радовалась очевидной пользе от
лекарства, когда ребенок впадал в тяжелое опьянение или в летаргический сон.
— Будь, — говорю, — Марфушка, со мной откровенна; вот тебе клятва моя, я старик, имею сам детей, на ветер слов говорить не стану: скажи мне только правду, я твой стыд девичий поберегу, даже
матери твоей не скажу ничего, а посоветую хорошее и дам тебе
лекарства.
И лекаря-то выписала поганить нечестивым
лекарством святую душеньку, и власть-то забрала в обители непомерную, такую власть, что даже ключницу,
мать Софию, из игуменских келий выгнала, не уважа того, что пятнадцать годов она в ключах при матушке ходила, а сама Марья Гавриловна без году неделя в обители живет, да и то особым хозяйством…
Матери хлопотали вкруг начальницы, каждая предлагала свои
лекарства.
Меня пригласили к больному ребенку; он лихорадил, никаких определенных жалоб и симптомов не было, приходилось подождать выяснения болезни. Я не хотел прописать «ut aliquid fiat», я сказал
матери, что следует принять такие-то гигиенические меры, а
лекарств пока не нужно. У ребенка развилось воспаление мозговых оболочек, он умер. И
мать стала горько клясть меня в его смерти, потому что я не поспешил вовремя «перервать» его болезнь.
«Я ей дала предварительное
лекарство, — думала
мать, сидя в купе первого класса. — Она будет занята мыслью о своем замужестве. Это займет ее до моего возвращения, а это все-таки лучше, чем ее настоящее, неопределенное состояние духа».
Прасковья Михайловна поместилась в ближайшей от него комнате, сделалась постоянною сиделкою у постели его, вставала по ночам, чтобы дать ему пить —
лекарства он не хотел принимать, — утешала его своими рассказами и ласками. Ваня помогал
матери развеселить старика. Фаворитке сделано было от Пшеницыной два-три приятные ей подарка и приобретено ее любезное внимание.
Явившиеся доктора прописали
лекарства, но ничего не могли сказать утешительного находившимися у постели
матери дочерям, за которыми было послано тотчас же.
Старшего удалось убедить подождать еще месяц с платой за квартиру. Удалось упросить отсрочки и у прочих кредиторов. А тут еще подвернулся и другой урок. Фруктовщица, как называла за глаза
мать Гусынь Верочка, рекомендовала ее в дом своих знакомых, где требовалось готовить маленькую дочку. Дела бабушки и Верочки поправились сразу. Верочка ожила, повеселела. Ожила и бабушка. Теперь у нее была возможность приобретать
лекарство от ревматизма и питаться не одним картофелем с хлебом.
Эти и подобные речи своеобразного поклонника увлекали молодую женщину, открывая ей совершенно новый мир, она пресытилась уже
лекарством, прописанным ей ее
матерью, ей хотелось новых, неизвестных ощущений.