Неточные совпадения
— Благодетельница! — воскликнул Василий Иванович и, схватив ее руку, судорожно прижал ее к своим губам, между тем как привезенный Анной Сергеевной доктор,
маленький человек в очках, с немецкою физиономией, вылезал не торопясь из кареты. — Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен! Жена! жена!.. К нам
ангел с неба…
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила Вера развязно, голосом
маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее
ангела, поцеловала руку у бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! — с улыбкой старалась договорить она.
Грушенька,
ангел, дайте мне вашу ручку, посмотрите на эту пухленькую,
маленькую, прелестную ручку, Алексей Федорович; видите ли вы ее, она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду, и сверху и в ладошку, вот, вот и вот!
— И не смейте говорить мне такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще раз поцелую. Она у вас точно припухла, так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще… Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого
ангела… — Алеша краснел и дрожал незаметною
малою дрожью.
— А знаете что, ангел-барышня, — вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, — знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. — И она засмеялась
маленьким развеселым смешком.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало
маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой
ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
Я знал с незапамятных времен, что у нас была
маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она —
ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли
ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Говоря о боге, рае,
ангелах, она становилась
маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжелые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
— Ах, не говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого
ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с
маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
—
Ангел мой, я сам не
меньше тебя люблю, — говорил Павел, тоже обнимая и крепко целуя ее, — но кто же тебе рассказал — где я?
— Прощай, мой
ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не
меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, — это приказывает тебе твоя мать.
— Христос тебя да сохранит,
маленькая… дитя ты мое!
Ангел божий да будет с тобою!
— Я бежал оттоль, с того места, сам себя не понимая, а помню только, что за мною все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а тело все черное и голова
малая, как луновочка, а сам весь обростенький, в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал к себе ангела-хранителя.
Всплеснула
маленькими красивыми руками, брякнула золотым браслетиком, засмеялась нежно, словно заплакала, достала платочек, — вытереть слезы, — и нежным ароматом повеяла на Хрипача. И Хрипачу вдруг захотелось сказать, что она «прелестна, как
ангел небесный», и что весь этот прискорбный инцидент «не стоит одного мгновенья ее печали дорогой». Но он воздержался.
— Мисаил Алексеич,
ангел вы наш, — продолжал он, — я так понимаю, ежели какой простой человек или господин берет даже самый
малый прóцент, тот уже есть злодей. В таком человеке не может правда существовать.
И он впрямь воплощал великий и благородный дух евангелистского мытаря, который при своем
малом росте взлез на дерево, чтобы увидать того, которому
ангел пустыни считал себя недостойным развязать ремня у сандалий.
Но когда совсем облаченный архиерей, взойдя на амвон, повернулся лицом к народу и с словами «призри, виждь и посети» осенил людей пылающими свечами, скромный белый чепец Ольги Федотовны вдруг очутился вровень с нашими детскими головами. Она стояла на коленях и, скрестив на груди свои
маленькие ручки, глазами
ангела глядела в небо и шептала...
Госпожа Жиглинская, впрочем, вскоре нашла себе покровителя и опять стала жить в прекрасной квартире, ездить в колясках;
маленькую дочь свою она одевала как
ангела; наконец, благодетель оставил ее и женился на другой.
— Рубинштейн? — вопросительно и тихо отнесся
ангел к штатскому
маленькому. Но тот хмуро и отрицательно покачал головой.
Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только хмурый
маленький, но даже дымчатый улыбнулся в передней.
Ангел, искрясь и сияя, объяснил.
Немедленно фонд лишился подарка профессора Персикова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадовавшийся
ангел во френче встал и начал жать руку профессору и даже произнес
маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь профессору… Профессор может быть спокоен… больше его никто не потревожит, ни в институте, ни дома… меры будут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности…
Он вышел. Он в
маленьком масштабе испытал все, что чувствует преступник, приговоренный к смертной, казни. Так же его вели, и он даже не помышлял о бегстве или о сопротивлении, так же он рассчитывал на чудо, на
ангела божия с неба, так же он на своем длинном пути в спальню цеплялся душой за каждую уходящую минуту, за каждый сделанный шаг, и так же он думал о том, что вот сто человек остались счастливыми, радостными, прежними мальчиками, а я один, один буду казнен.
Сквозь царские двери виднелся покров алтаря, вышитый мамашей, над иконостасом стояли два деревянные
ангела с звездами, казавшиеся мне такими большими, когда я была
маленькая, и голубок с желтым сиянием, тогда занимавший меня.
Была она тоненькая, хрупкая, лицо, как у печального
ангела, — худенькое, нежненькое, ротик
маленький, розовый, блондинка, глаза большущие, светлые, голубые.
— Святой!
Ангел божий! — послышался ему тотчас же сзади его голос Софьи Ивановны и еще того купца, который поддержал его. Он не послушался уговоров и продолжал служить. Опять теснясь, все прошли коридорчиками назад к
маленькой церкви, и там, хотя немного и сократив ее, отец Сергий дослужил всенощную.
Лука принял узелок и замер: чувствует, что это что-то
малое и легковесное! Раскрыл уголок платочка и видит: это одна басма с нашего
ангела сорвана, а самой иконы нет.
Я бы не пожалела себя, чтобы спасти жизнь и счастие этому несчастному молодому человеку“; а
маленькая Аврора, которой еще нет и шестнадцати лет, но которая хороша, как
ангел на Каульбаховской фреске, вся исполнилась гневом и, насупив свои прямые брови, заметила: „А я бы гораздо больше хотела наказать таких женщин своим примером“.
— «Что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещавши его? Умалил еси его
малым сим от
ангел, славою и честью венчал еси его и поставил еси его над делы руку твоею, вся покорил еси под нозе его…»
С этими словами вновь низринулся
ангел на землю и навеки потерялся среди слез ее и крови. И в тяжелой думе онемели небеса, пытливо смотря на
маленькую и печальную землю — такую
маленькую и такую страшную и непобедимую в своей печали. Тихо догорали праздничные кометы, и в красном свете их уже пустым и мертвым казался трон.
Душу мою знают, суть мою знают: «Он строг как начальник, но как человек — он
ангел!» И вот я победил; я уловил каким-нибудь одним
маленьким поступком, которого вам и в голову не придет; они уж мои; я отец, они дети…
Вагранкой называется
малая чугунолитейная печь.] домой воротится, долбит перед ним Сережа: «Аз,
ангел, ангельский, архангел, архангельский», а утром тихонько от матери бежит в заводское училище, куда родители его не пускали, потому что кержачили… и думали, что училище то бусурманское.
Люда прочла мне твой дневник, когда я была еще совсем
маленькой девочкой, и с тех пор я дала себе слово во что бы то ни стало сделаться похожей на тебя, милый, черноокий
ангел…
— Кто ее знает… Теперь вот уж более пятнадцати лет, как этакую дурь на себя напустила, — сказал Василий Петрович. — Теперь уж ей без
малого сорок лет… Постарела, а посмотреть бы на нее, как была молоденькой. Что за красота была. Просто сказать —
ангел небесный. И умная она барыня, и добрая.
Когда я была
маленькой, моя мама, добрая и кроткая, как
ангел, научила меня переносить мое несчастье твердо и стойко…
— Но они поют, как
ангелы!
Маленькие волшебницы! Что они сделали со мной! Я плачу! плачу! — восторженным замирающим голосом говорила баронесса и прикладывала батистовый платок к своим влажным глазам.
— Что ж, — вмешалась в разговор
маленькая сухонькая с пергаментным лицом «примерница» Соня Кузьменко, и на ее острых от худобы скулах выступили два ярких пятна, — что ж, девицы, ежели помрет — так ей же лучше. Хорошо помереть в отрочестве… Прямо к престолу господню ангелом-херувимом взлетишь, безгрешным! Так-то оно!
В этой песне поется, как один
маленький мальчик осведомляется у матери: зачем она грустит об умершей его сестрице,
маленькой Зое, которая, по собственным же словам матери, теперь «уже в лучшем мире, где божьи
ангелы живут и ходят розовые зори».
На дне ее лежал крошечный мальчик, прекрасный как
ангел. Они взяли его из урны, унесли в королевский дворец и положили в роскошную колыбельку, уже давно приготовленную для
маленького королевича, рождения которого ожидали со дня на день.
Боже мой, чего только не выдумывала его больная фантазия: тут были и светлые
ангелы, ведущие борьбу с темными духами зла и побеждающие их. Тут были и райские сады с
маленькими птичками — душами рано умерших детей. Они порхали по душистым цветам Эдема и прославляли пением Великого Творца. Потом он говорил о свирепых горных духах, прятавшихся в пещерах…
Он повернул ко мне лицо, все сиявшее каким-то тихим светом, делавшим его почти прекрасным. Передо мной лежал точно новый Юлико… Куда делись его
маленькие мышиные глазки, его некрасивое, надменное личико!.. Он казался теперь кротким белокурым
ангелом… Глазами, увеличенными неземным восторгом, с широко раскрытыми, сияющими зрачками, он смотрел на полночную звезду и шептал тихо, чуть внятно...
— Прощай, Юлико, прощай, бедный
маленький паж своей королевы… Ты счастлив уже потому, что не услышишь больше злых речей и никто тебя не упрекнет ничем уже больше… Если мне будет очень, очень грустно, ты сослужишь мне последнюю службу: ты шепнешь
Ангелу смерти, чтобы он пришел за мною… Слышишь ли ты меня, Юлико?..
Когда в «Русском вестнике» М. Н. Каткова был напечатан мой рассказ «Запечатленный
ангел», то в некоторых периодических изданиях, при снисходительных похвалах моему
маленькому литературному произведению, было сказано, что «в нем передано событие, случившееся при постройке киевского моста» (разумеется, старого).
Он помог выйти толстой
маленькой женщине в чепчике на голове и в клетчатом платке на плечах и высокой, тоненькой и бледной девочке лет двенадцати на вид, с белокурыми, отливающими золотом кудрями и кротким, миловидным личиком, напоминающим прекрасные лица
ангелов, изображаемых на картинах.
На этот раз Сережа изображал
маленького нищего, заблудившегося в лесу, а над ним стоял в белой одежде, с крыльями за спиною, его ангел-хранитель — Бобка.
Федор Дмитриевич искренно и сердечно привязался к
маленькой Коре. Он полюбил ее чисто отцовской любовью, заботился о ней с нежностью, уступавшей лишь нежности матери. Сердце его было полно отчаяния, что эти его заботы были бесполезны, но он все же хотел принять последний вздох этого
ангела. Но именно тогда, когда эта минута была близка, он должен был покинуть свой пост у постели умирающей, чтобы исполнить совершенно естественное и законное желание ребенка — видеть в последний раз в жизни своего отца.
— Кто же довел вас до этого унижения? — спешила перебить его Лиза, — не вы ли сами? И теперь не вздумали ли стать на моей дороге, чтобы оскорбить меня какими-нибудь новыми безумными речами? Довольно и того, что вы вчера, в день моего
ангела, при многих посторонних свидетелях, пришли расстроить мой праздник, внести смуту в наше
маленькое мирное общество, огорчить моего больного старика и будто ножом порыться в груди моей.
От внимательного взгляда Федора Дмитриевича не ускользнуло это подчинение своего друга «падшему
ангелу», как он мысленно назвал
маленькую хозяйку сравнительно огромного помещения.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой
маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший
ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо.
Это уже столь весьма обольстительно сделалось в фантазии маменьки, что оне даже заплакали от счастия видеть меня в облачении в парчовом стихаре, наверно воображая меня уже
малым чем умаленного от
ангел и в приближении к наивысшему небу, откуда уже буду мочь кое-что и сродственникам своим скопнуть на землю.
Этому учат всех невинных ангелов-детей, — тех детей, которых Христос просит не отгонять от себя, потому что их есть царствие божие, — тех детей, на которых нам надо быть похожими, чтобы войти в царство бога, похожими тем, чтобы не знать этого, — тех детей, ограждая которых Христос сказал: горе тому, кто соблазнит единого из
малых сих.