Неточные совпадения
Услыхав
шум платья и
легких шагов уже в дверях, она оглянулась, и на измученном лице ее невольно выразилось не радость, а удивление. Она встала и обняла золовку.
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность
легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За
шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.
Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызнутых лимоном.
Шум, споры —
легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет.
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги; в теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали
легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь
шума было больше, чем в Петербурге, и
шум был другого тона, не такой сыроватый и осторожный, как там.
Он прислушивался к
шуму подъезжавших саней и к сдержанному говору в передней; он слышал женские голоса, шелест платьев и осторожные
легкие шаги по лестнице.
Картина, которую я увидел, была необычайно красива. На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки поднимался
легкий туман. Испуганная моими шагами, стая уток с
шумом снялась с воды и с криком полетела куда-то в сторону, за болото.
Неясные, почти неуловимые ухом звуки наполняли сонный воздух;
шум от полета ночной птицы, падения снега с ветки на ветку, шелест колеблемой
легким дуновением слабого ветерка засохшей былинки — все это вместе не могло нарушить тишины, царившей в природе.
Что за
шум возбудила эта статья — брань, крик, обвинения в безнравственности продолжались, с
легкой руки «Gazette de France», месяцы.
Почтенный старец этот постоянно был сердит или выпивши, или выпивши и сердит вместе. Должность свою он исполнял с какой-то высшей точки зрения и придавал ей торжественную важность; он умел с особенным
шумом и треском отбросить ступеньки кареты и хлопал дверцами сильнее ружейного выстрела. Сумрачно и навытяжке стоял на запятках и всякий раз, когда его потряхивало на рытвине, он густым и недовольным голосом кричал кучеру: «
Легче!», несмотря на то что рытвина уже была на пять шагов сзади.
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только
легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и
шумом, подобным
шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
Но как я ни напрягал слух, не слышно было ничего, кроме
легкого ветерка, пробегающего по вершинам деревьев, да
шума дождя.
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у заборов подымались
легкие шорохи и
шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, — может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему. Передонов тихо шел по улицам и бормотал...
Но тонкий запах резеды, оставленный Еленой в его бедной темной комнатке, напоминал ее посещение. Вместе с ним, казалось, еще оставались в воздухе и звуки молодого голоса, и
шум легких, молодых шагов, и теплота и свежесть молодого девственного тела.
Однажды в середине июня, под вечер, я, по обыкновению, ожидал Олесю на повороте узкой лесной тропинки между кустами цветущего боярышника. Я еще издали узнал
легкий, быстрый
шум ее шагов.
Тихо, без
шума, без погрома, отрываются тогда от берега
легкие челноки рыбаков, которые спешат забросить свои верши.
Нальчик, столицу Кабарды, мы незаметно миновали поздно вечером. Проехали мимо лежащего рядом с Нальчиком Большого аула, где для местных князей светил огнями и гремел
шумом тамаши, и заночевали в отдельной
легкой постройке, кунацкой, на широких низких скамьях, обитых коврами. Огня не зажигали и перед рассветом выехали в путь, в страшное ущелье, которое перед нами зияло.
Долинский просмотрел заметки и, подойдя к окну, пробежал три страницы далее Дорушкиной закладки, отнес книгу на стол в комнату Доры и сам снова вышел в залу. В его маленькой, одинокой квартире было совершенно тихо. Городской
шум только изредка доносился сюда с
легким ветерком через открытую форточку и в ту же минуту замирал.
Несколько минут ничто не нарушало торжественного безмолвия ночи; путешественники молчали, колеса катились без
шума по мягкой дороге, и только от времени до времени сухой валежник хрустел под ногами лошадей и раздавался
легкой шорох от перебегающего через дорогу зайца.
Как море в отлив, отходил неслышно народ, оставляя на песке
легкие отбросы да крохи своей жизни, и уже зияла кругом молчаливая пустота, — а он все еще слепо жил в отошедшем
шуме и движении валов.
Среди
шума, гвалта и толкотни в толпе мелькала маленькая седая голова крохотного старичка, который плавал по зале, как
легкий поплавок среди тяжелых листов водяного папоротника. Он на секунду приостанавливался у какой-нибудь кучки и опять плыл далее и так обтекал залу.
Кучер ударил по лошадям, и коляска с
шумом выехала в поле. Эльчанинову стало
легче; как бы тяжелое бремя спало у него с души; минута расставанья была скорей досадна ему, чем тяжела.
В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный
легким шагам,
шуму платья, или движению листа бумаги… хотя он не верил привидениям… но вздрогнул, быстро поднял голову — и увидел перед собою в сумраке что<-то> белое и, казалось, воздушное… с минуту он не знал на что подумать, так далеко были его мысли… если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты…
Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный
шум дамского платья: подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке,
легкой, как пирожное. За ними остановился и открыл табакерку высокий гайдук с большими бакенбардами и целой дюжиной воротников.
Он слышал порою
шум ее платья,
легкий шелест ее тихих, мягких шагов, и даже этот шелест ноги ее отдавался глухою, но мучительно-сладостною болью в его сердце.
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры
Или при
шуме вод живых,
Над их прозрачными струями
В прохладе яворов густых
Гуляют
легкими роями.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный
шум, — это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под
легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
На правом берегу показались смутные очертания высокой горы с
легкой, резной, деревянной беседкой на самой вершине. Беседка была ярко освещена, и внутри ее двигались люди. Видно было, как, услышав
шум приближающегося парохода, они подходили к перилам и, облокотившись на них, глядели вниз.
Когда я слышу из гостиной
Ваш
легкий шаг, иль платья
шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Тут между средними поднялось какое-то веселое, чуть внятное шушуканье, какая-то подозрительная беготня… Шорох…
легкий звон… потом с
шумом был придвинут табурет под лампу, и кто-то легко и ловко вспрыгнул на него… Минутная пауза, и та же быстрая рука уменьшила свет в дортуаре.
Через несколько минут лодки стали отходить от берега. Некоторое время слышны были разговоры,
шум разбираемых весел, а затем все стихло. На месте костра осталась только красные уголья.
Легкий ветерок на мгновенье раздул было пламя и понес искры к морю. Лодки зашли за мысок, и огня не стало видно.
Послышались тяжкие стоны, затем хохот, затем в разных местах адский
шум, восклик, зов на помощь и снова стон ужасный, отчаянный; и все снова затихло, точно ничего не случилось, меж тем как произошло нечто замечательное: Михаила Андреевича Бодростина не стало в числе живых, и разрешить, кто положил его на месте, было не
легче, чем разрешить спор о Кавеле и Кавеле.
Меня пугает необходимость умолкать, когда я дохожу до необыкновенного, которое невыразимо. Как реченька, я бегу и движусь вперед только до океана: в его глубинах кончается мое журчание. В себе самом, не двигаясь и не уходя, взад и вперед колышется океан. На землю он бросает только
шум и брызги, а глубина его нема и неподвижна, и бестолково ползают по ней
легкие кораблики. Как выражу себя?
Я взвизгнул, затрясся и, свалившись с телеги, бросился к низеньким желтым дверям, но они были заперты. Еле держась на дрожавших ногах, я стал отчаянно стучать в них, и… мне сначала показалось в ближайшем окне бледное, как бы испуганное лицо: затем послышался
шум, за дверью пронеслись быстрые
легкие шаги, задвижка щелкнула — и я упал на грудь высокой доброй старушки, черты которой только могли напомнить мою мать.
Два облачка уже отошли от луны и стояли поодаль с таким видом, как будто шептались о чем-то таком, чего не должна знать луна.
Легкий ветерок пробежал по степи, неся глухой
шум ушедшего поезда.
Пароход стал ползти. Замедленные колеса шлепали по воде, и их
шум гулко отдавался во всем корпусе, производя
легкий трепет, ощутимый и пассажирами.
И Васильеву полегчало. Когда он выходил от доктора, ему уже было совестно,
шум экипажей не казался раздражительным и тяжесть под сердцем становилась всё
легче и
легче, точно таяла. В руках у него было два рецепта: на одном был бромистый калий, на другом морфий… Всё это принимал он и раньше!
Вдруг
шум легких шагов долетает до его слуха. Поднимает он голову — перед ним стоит Таня чернобровая, любимая сенная девушка княжны Евпраксии.
Время шло. Иван Осипович, видимо, сильно нравственно ломавший себя, стал нервно двигаться на стуле и чутко прислушиваться к малейшему
шуму, долетавшему из сада. Поднявшийся
легкий ветерок шелестел деревьями, и только. Густые сумерки стали ложиться на землю. Слуги зажгли в столовой огни.
Больше не хотелось сумасшедше смеяться, немножко
легче стало дышать. Еще раз Лелька поглядела на кипящий
шумом и движением конвейер: как хорошо вот так работать, дружно, всем вместе в одной работе! И скучной показалась Лельке работа их, новичков, в уединенном уголке, где каждый работал отдельным одиночкой.
При моментальном блеске этих огоньков вдруг открывается, что что-то самое странное плывет с того берега через реку. Это как будто опрокинутый черный горшок с выбитым боком. Около него ни
шуму, ни брызг, но вокруг его в стороны расходятся
легкие кружки. Внизу под водою точно кто-то работает невидимой гребною снастью. Еще две минуты, и Константин Ионыч ясно различил, что это совсем не горшок, а человеческое лицо, окутанное черным покровом.