Неточные совпадения
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в
людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его
сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.
Там узрел Ломоносов сии мертвые по себе сокровища в природном их виде, воспомянул алчбу и бедствие человеков и с сокрушенным
сердцем оставил сие мрачное обиталище
людской ненасытности.
— Правду говорят, — начала она, — что
сердце людское исполнено противоречий. Ваш пример должен был испугать меня, сделать меня недоверчивой к бракам по любви, а я…
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, а с дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори с ней Адуев или даже обрати на нее обыкновенное внимание — она бы забыла о нем; а теперь совсем другое.
Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями: не будь их, и его как будто нет в груди.
Нет ничего капризнее недомыслия, когда оно взбудоражено и вдобавок чувствует, что в его распоряжении находится
людское малодушие и
людское искательство. Оно не уступит ни пяди, не задумается ни перед силой убеждений, ни перед логикой, а будет все напирать да напирать. Оно у всех предполагает ответ готовым (начертанным в
сердцах) и потому требует его немедленно, сейчас: да или нет?……………….
Ехал Серебряный, понуря голову, и среди его мрачных дум, среди самой безнадежности светило ему, как дальняя заря, одно утешительное чувство. То было сознание, что он в жизни исполнил долг свой, насколько позволило ему умение, что он шел прямою дорогой и ни разу не уклонился от нее умышленно. Драгоценное чувство, которое, среди скорби и бед, как неотъемлемое сокровище, живет в
сердце честного человека и пред которым все блага мира, все, что составляет цель
людских стремлений, — есть прах и ничто!
Ну, только братану моему, Николаю Перцеву, да еще Ивану Егорову и запади те
людские речи прямо на
сердце.
Давыд (я с замиравшим
сердцем шел за его пятами) — Давыд отправился в
людскую [
Людская — помещение для дворовых слуг в помещичьем доме; иногда для этой цели служило особое строение, называвшееся
людской избой.] и вызвал оттуда Василия.
Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится в жизненном вихре
людская толпа, слышишь, видишь, как живут люди — живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная, и ни один час ее не похож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою настоящее петербургское
сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж в тоске какая фантазия!
Вот, видите, какое дело… Старому Янкелю только и нужна была
людская копейка. Бывало, где хоть краем уха заслышит, что у человека болтается в кармане рубль или хоть два, так у него сейчас и засверлит в
сердце, сейчас и придумывает такую причину, чтобы тот рубль, как карася из чужого пруда, выудить. Удалось — он и радуется себе со своею Суркой.
Или, трудясь, как глупая овца,
В рядах дворянства, с рабским униженьем,
Прикрыв мундиром
сердце подлеца, —
Искать чинов, мирясь с
людским презреньем,
И поклоняться немцам до конца…
И чем же немец лучше славянина?
Не тем ли, что куда его судьбина
Ни кинет, он везде себе найдет
Отчизну и картофель?.. Вот народ:
И без таланта правит и за деньги служит,
Всех давит он, а бьют его — не тужит!
— Молись же Богу, чтоб он скорей послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как в детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а
людская неправда не станет мутить твою душу. В том одном человеке вместится весь мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится
сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
О Муза! я у двери гроба!
Пускай я много виноват,
Пусть увеличит во сто крат
Мои вины
людская злоба —
Не плачь! завиден жребий наш,
Не наругаются над нами:
Меж мной и честными
сердцамиПорваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!
Не русский — взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу…
Мы не знаем, не можем знать, в чем состоит общее благо, но твердо знаем, что достижение этого общего блага возможно только при исполнении каждым не того закона, который устанавливают люди, а того вечного закона добра, который открыт каждому человеку и в мудрости
людской и в его
сердце.
— Что ж, может быть, с своей точки зрения и Лидинька права, — пожала плечами Стрешнева, — как права и мать Агафоклея. Я, Константин Семенович, понимаю это дело так, — продолжала она. — Прожить свою жизнь так, чтобы ни своя собственная совесть, ни
людская ненависть ни в чем не могли упрекнуть тебя, а главное — собственная совесть. Для этого нужно немножко
сердца, то есть человеческого
сердца, немножко рассудка да искренности. Ну, вот и только.
Тихо и ясно стало нá
сердце у Дунюшки с той ночи, как после катанья она усмирила молитвой тревожные думы. На что ни взглянет, все светлее и краше ей кажется. Будто дивная завеса опустилась перед ее душевными очами, и невидимы стали ей
людская неправда и злоба. Все люди лучше, добрее ей кажутся, и в себе сознает она, что стала добрее и лучше. Каждый день ей теперь праздник великий. И мнится Дуне, что будто от тяжкого сна она пробудилась, из темного душного морока на высоту лучезарного света она вознеслась.
— Ты дрожишь, — сказал он в заключение, обратясь ко мне и впервые заговорив со мною на ты. — Ты дрожишь от негодования на
людскую несправедливость: слагай это в своем
сердце.
Такое иссушение нравственных истоков жизни, такое окостенение
сердца мы часто встречаем в монашески-аскетическом отношении к людям и
людским страданиям.
Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях — как он заглядывал на землю и
людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и
сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.
Этим возгласом души старой монахини, на мгновенье допустившей себя до мысли с земным оттенком, всецело объяснялось невнимание к лежавшей у ее ног бесчувственной жертве
людской злобы. Мать Досифея умолкла, но, видимо, мысленно продолжала свою молитву. Глаза ее были устремлены на Божественного Страдальца, и это лицезрение, конечно, еще более укрепляло в
сердце суровой монахини идею духовного наслаждения человека при посылаемых ему небом земных страданиях.
Сергей Петрович. Беда какая! Я дам ей свое имя; мой герб будет ее гербом. Она образована как нельзя лучше, и не пристыдит меня в обществе. Ты знаешь меня: мне нужна добрая, избранная
сердцем подруга; отцу моему нужно все, что только мне хочется, а пересуды
людские я и в грош не ставлю. Не мне охота жертвовать им своим счастьем.
Там он застал молодого франтоватого камердинера князя, всегда одевавшегося «по моде» и любившего ужасно цветные галстуки, Яков, так звали камердинера, считался среди дворни большим сердцеедом, и не одно женское
сердце людской и деревни страдало по нем. Он всегда тщательно расчесывал свои черные кудри и красивые усы.
Суворов, при своей необычайной зоркости, конечно, не мог этого не заметить и приблизил к себе печального юношу и исполнительного служаку. Александр Васильевич, несмотря на свою наружную резкость, был человеком добрым, сердечным и отзывчивым к
людскому горю. Это чувствовалось людьми, на
сердце которых была истинная печаль.
«Государь ты мой, красно солнышко,
Иль убей меня или выслушай!
Твои речи — будто острый нож;
От них
сердце разрывается.
Не боюся смерти лютыя,
Не боюся я
людской молвы,
А боюсь твоей немилости...