Неточные совпадения
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в
лучах моего ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение ума, его игру. Чужое слово гасит мою
мысль, искажает мое чувство».
Мысль его плодотворна, фантазия производительна, душа открыта для добра, деятельности и любви — не к одной Вере, но общей любви ко всякому живому созданию. На все льются
лучи его мягкости, ласки, заботы, внимания.
Красота, про которую я говорю, не материя: она не палит только зноем страстных желаний: она прежде всего будит в человеке человека, шевелит
мысль, поднимает дух, оплодотворяет творческую силу гения, если сама стоит на высоте своего достоинства, не тратит
лучи свои на мелочь, не грязнит чистоту…
И вот раз закатывается солнце, и этот ребенок на паперти собора, вся облитая последними
лучами, стоит и смотрит на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как загадка — солнце, как
мысль Божия, а собор, как
мысль человеческая… не правда ли?
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными
лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные
мысли, — не хотелось вставать.
И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как встретит он завтра первый горячий
луч «Феба златокудрого», а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться, чувствовал он это до мучения, и
мысль о том впивалась в его душу отчаянием.
Наиболее важные для меня
мысли приходят мне в голову, как блеск молнии, как
лучи внутреннего света.
И к Русакову могли иметь некоторое применение стихи, поставленные эпиграфом этой статьи: и он имеет добрые намерения, и он желает пользы для других, но «напрасно просит о тени» и иссыхает от палящих
лучей самодурства. Но всего более идут эти стихи к несчастным, которые, будучи одарены прекраснейшим сердцем и чистейшими стремлениями, изнемогают под гнетом самодурства, убивающего в них всякую
мысль и чувство. О них-то думая, мы как раз вспоминали...
Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием
мыслей лица…
Лучи — понимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью — вы поднимаетесь все выше, в головокружительную синеву…
Она слушала, волновалась,
мыслила, мечтала… Но в эти одинокие мечтания неизменно проникал образ Семигорова, как светлый
луч, который пробудил ее от сна, осветил ее душу неведомыми радостями. Наконец сердце не выдержало — и увлеклось.
Голова действительно кружилась у Санина — и над всем этим вихрем разнообразных ощущений, впечатлений, недосказанных
мыслей постоянно носился образ Джеммы, тот образ, который так неизгладимо врезался в его память в ту теплую, электрически-потрясенную ночь, в том темном окне, под
лучами роившихся звезд!
Но только что он начал забываться на этой
мысли, только что начинал соображать, сколько в кадке может быть огурцов и сколько следует, при самом широком расчете, положить огурцов на человека, как опять в голове мелькнул
луч действительности и разом перевернул вверх дном все его расчеты.
Она казалась ему то легкомысленной и доброй, то — хитрой, прикрывающей за своим весельем какие-то тёмные
мысли: иногда её круглые глаза, останавливаясь на картах, разгорались жадно, и лицо бледнело, вытягиваясь, иногда же она метала в сторону Марфы сухой, острый
луч, и ноздри её красивого носа, раздуваясь, трепетали.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в
луче солнца, кружились мелкие серые
мысли, в небе неустанно и деловито двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился к земле, а другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня
мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как
луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.
— Отчего? Отчего? — дважды быстро и тихо спросила она, подвигаясь к нему ещё ближе. Тёплый
луч её взгляда проник в сердце мальчика и будил там маленькие
мысли; он торопливо выбрасывал их перед женщиной...
Лаевский чувствовал утомление и неловкость человека, который, быть может, скоро умрет и поэтому обращает на себя общее внимание. Ему хотелось, чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход солнца он видел теперь первый раз в жизни; это раннее утро, зеленые
лучи, сырость и люди в мокрых сапогах казались ему лишними в его жизни, ненужными и стесняли его; все это не имело никакой связи с пережитою ночью, с его
мыслями и с чувством вины, и потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.
Какой внезапный
луч истины озарил ум печального горбача! она бежала: это ясно — но с кем? — с кем!.. разве нужно спрашивать… о, при одной
мысли об нем, при одном имени Юрия, вся кровь Вадима превращается в желчь!
Молодая женщина, скинув обувь, измокшую от росы, обтирала концом большого платка розовую, маленькую ножку, едва разрисованную лиловыми тонкими жилками, украшенную нежными прозрачными ноготками; она по временам поднимала голову, отряхнув волосы, ниспадающие на лицо, и улыбалась своему спутнику, который, облокотясь на руку, кидал рассеянные взгляды, то на нее, то на небо, то в чащу леса; по временам он наморщивал брови, когда мрачная
мысль прокрадывалась в уме его, по временам неожиданная влажность покрывала его голубые глаза, и если в это время они встречали радужную улыбку подруги, то быстро опускались, как будто бы пораженные ярким
лучом солнца.
Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой тенью;
И всё ей в нем предлог мученью —
И утра
луч и мрак ночей.
Бывало только ночи сонной
Прохлада землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она в безумьи упадет
И плачет; и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И
мыслит он: «То горный дух
Прикованный в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит…
Промозглая темнота давит меня, сгорает в ней душа моя, не освещая мне путей, и плавится, тает дорогая сердцу вера в справедливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкает предо мной лицо отца Антония, и все
мысли, все чувства мои — около него, словно бабочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жалобы, его спрашиваю и вижу во тьме два
луча ласковых глаз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы — глаза слепнут, голова — как чужая, ноги дрожат. А братия смеётся...
День ясный, в окно солнце смотрит, и сидит Антоний весь в его
лучах. Вдруг одна неожиданная мною
мысль подняла голову, как змея, и ужалила сердце моё — взныл я весь; словно обожжённый, вскочил со стула, смотрю на монаха. Он тоже привстал; вижу — берёт со стола нож, играет им и спрашивает...
Уж милой Зары в сакле нет.
Черкес глядит ей долго вслед,
И
мыслит: «Нежное созданье!
Едва из детских вышла лет,
А есть уж слезы и желанья!
Бессильный, светлый
луч зари
На темной туче не гори:
На ней твой блеск лишь помрачится,
Ей ждать нельзя, она умчится!
Последний
луч зари еще играл
На пасмурных чертах и придавал
Его лицу румянец; и казалось,
Что в нем от жизни что-то оставалось,
Что
мысль, которой угнетен был ум,
Последняя его тяжелых дум,
Когда душа отторгнулась от тела,
Его лица оставить не успела!
Полные таких
мыслей, сидели они однажды утром на балконе перед палисадником. День был прекрасный; легкий ветерок колыхал полосатую маркизу [Маркиза — навес из бумажной материи, защищающий от солнца.] балкона и навевал прохладу; палисадник, облитый горячими
лучами полуденного солнца, блистал всею своею красою.
Нет, это там играет лунный
луч!..
Безумный бред! Все та же
мысль! Рожденье
Бессонницы! Но нет — я точно вижу —
Вновь что-то там колеблется, как дым, —
Сгущается — и образом стать хочет!
Ты — ты! Я знаю, чем ты хочешь стать, —
Сгинь! Пропади!
Случай ли это был, день ли пришел такой срочный, солнечный ли
луч зажег в отупевшем уме моем
мысль и догадку?
Тогда в окно светлицы той
Упал заката
луч златой,
Играя на ковер цветной;
Арсений голову склонил…
Но вдруг затрясся, отскочил,
И вскрикнул, будто на змею
Поставил он пяту свою…
Увы! теперь он был бы рад,
Когда б быстрей, чем
мысль иль взгляд,
В него проник смертельный яд!..
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески,
лучи планет,
Хотя и мог бы ум высокий,
Тебе числа и меры нет!
Не могут Духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь
мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Глядит он на мошек толкущийся рой
В
лучах золотого захода
И
мыслит, воздушной их тешась игрой:
«Нам ясная завтра погода...
О смертной
мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты!..
Но длань незримо-роковая,
Твой
луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах с высоты…
Майор присел на стул перед кроватью, около столика, безотчетно поправил отвернувшийся край простыни, подпер руками голову и без думы, без
мысли, с одною только болью в сердце, стал глядеть все на те же былые подушки да на тот же портрет, смотревший на него со стены добрыми, безмятежными глазами. Так застали его первые
лучи солнца. Он спал теперь сном глухим и тяжелым.
Они, может быть, умрут завтра; зачем они думают о чем-нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг, по какой-то тайной связи
мыслей, живо представился спуск с можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые
лучи солнца и песня кавалеристов.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня
мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как
луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну…
Постепенно, однако, былые воспоминания потянулись бесконечной вереницей в моих
мыслях… Мне вспомнился чудесный розовый день… шумный пир… возгласы тулумбаши… бледная, тоненькая девушка… мой храбрый красавец папа, бесстрашно несшийся на диком коне… И надо всем этим море цветов и море
лучей…
— Вы бросаете светлый
луч в мои
мысли, запутанные и помраченные нынешним праздником…
— А уж я как рад… Трепет какой-то священный в душе чувствую при одной
мысли, что снова улицезрю великолепную дщерь Петрову на престоле, в
лучах царственной славы.
Апрельское утро уже врывалось в завешанные окна комнаты Талечки, и
лучи солнца пробивались в края штор, освещая забывшуюся с этими
мыслями тревожным сном молодую девушку…
Луч ли веры, освещавший его молодость и заставлявший некогда горячо молиться в деревенской, позолоченной отблесками угасающей вечерней зари церкви, снова закрался ему в душу, или
мысль, как молния сразившая апостола Павла по дороге в Дамаск, промелькнула в уме и указала на единственный, отчаянный исход спасти горячо, безумно любимую женщину — сказать мудрено, но чудо совершилось, и вольнодумец-артист медленно опустился на колени перед священником и голосом далеко непритворным сказал...
В голове Лизы от разговора ее с Зарницыной бродили неопределенные, мечтательные
мысли, только одна сквозь хаос их блестела ярким
лучом —
мысль обратить Владислава на путь истинный и тем отвратить от него позорную казнь и от здешнего края многие бедствия.
Седые густые брови воеводы нахмурились;
лучи раскаленных глаз его устремились на врага и, казалось, проницали его насквозь; исполинскою, жилистою рукой сжал он судорожно меч, грудь его поднялась, как разъяренный вал, и, издав какой-то глухой звук, опустилась. Боярина смирила
мысль, что будет пролита кровь при дверях дочерниной комнаты. Он видел движение руки своего сына и, стиснув ее, предупредил роковой удар.
Восковая свеча, стоявшая на тумбе перед кроватью, отражалась в кованой золотой ризе, но блеск золота мерк перед, казалось, лившим
лучи неземного света ликом Заступницы сирых, убогих и несчастных — Царицы Небесной. Князь Сергей Сергеевич остановился, как бы озаренный какою-то
мыслью. Спустя минуту он уже стоял на коленях у постели и горячо молился.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми, вечерними
лучами, в открытые окна, осветило комнату и часть сафьянной, подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход
мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
Он тихо засмеялся, открыв черные, гнилые зубы, и на суровом, недоступном лице его улыбка разбежалась в тысячах светлых морщинок, как будто солнечный
луч заиграл на темной и глубокой воде. И ушли большие, важные
мысли, испуганные человеческою радостью, и долго была только радость, только смех, свет солнечный и нежно-пушистый, заснувший цыпленок.