Неточные совпадения
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни.
Летал по
воздуху в городском саду и чуть было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен
в 1772 году, а
в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
В одном месте «Летописец» рассказывает, как градоначальник
летал по
воздуху,
в другом — как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал из пределов градоначальства.
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Сан-глота, который
летал в городском саду по
воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно было показаться и «благоденственным» и «удивления достойным».
В первый раз свободно вздохнули глуповцы и поняли, что жить «без утеснения» не
в пример лучше, чем жить «с утеснением».
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти
в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и
перелетели на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но
в то самое время, как Вронский чувствовал себя на
воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову).
«А, товарищи! не куды пошло!» — сказали все, остановились на миг, подняли свои нагайки, свистнули — и татарские их кони, отделившись от земли, распластавшись
в воздухе, как змеи,
перелетели через пропасть и бултыхнули прямо
в Днестр.
Страшно завизжав по
воздуху,
перелетели они через головы всего табора и углубились далеко
в землю, взорвав и взметнув высоко на
воздух черную землю.
Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти
в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него идут свинья, одетая женщиной обезьяна
в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим
в пустыне, спряталась голая женщина;
летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе;
в воздухе летит или взвешен колокол; идет царь с головой кабана и рогами козла.
В мутном, горячем
воздухе, невысоко и лениво,
летало штук десять голубей.
С восхода солнца и до полуночи на улицах суетились люди, но еще более были обеспокоены птицы, — весь день над Москвой реяли стаи галок, голубей, тревожно
перелетая из центра города на окраины и обратно; казалось, что
в воздухе беспорядочно снуют тысячи черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Размахивая длинным гибким помелом из грязных тряпок, он свистел, рычал, кашлял, а над его растрепанной головой
в голубом, ласково мутном
воздухе летала стая голубей, как будто снежно-белые цветы трепетали, падая на крышу.
Он был как будто один
в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался
в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет
в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она
летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него
в лапах.
Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли
в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и
летать по
воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым
в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это всё должно быть для него готово.
Раза два мы встречали болотных курочек-лысух — черных ныряющих птичек с большими ногами, легко и свободно ходивших по листьям водяных растений. Но
в воздухе они казались беспомощными. Видно было, что это не их родная стихия. При полете они как-то странно болтали ногами. Создавалось впечатление, будто они недавно вышли из гнезда и еще не научились
летать как следует.
Комната еще не выметена, горничная взбивает пуховики,
в воздухе летают перья, пух; мухи не дают покоя; но барыня привыкла к духоте, ей и теперь не душно, хотя на лбу и на открытой груди выступили капли пота.
Пигалица имеет особенные, кругловатые крылья и машет ими довольно редко, производя необыкновенный, глухой шум;
летает, поворачиваясь с боку на бок, а иногда и
в самом деле совсем перевертывается на
воздухе: этот полет принадлежит исключительно пигалицам.
Казалось бы, вальдшнепу неловко бегать и особенно
летать в лесу; он, кажется, должен цепляться за сучья и ветви длинным носом и ногами, но на деле выходит не то: он так проворно шныряет по земле и по
воздуху в густом, высоком и мелком лесу, что это даже изумительно.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их
летают и по
воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется,
в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет
в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
В воздухе как будто что-то носится, как будто летучая мышь, беда
летает, и боюсь, боюсь!..»
Надежд! надежд! сколько темных и неясных, но благотворных и здоровых надежд
слетают к человеку, когда он дышит
воздухом голубой, светлой ночи, наступающей после теплого дня
в конце марта. «Август теплее марта», говорит пословица. Точно, жарки и сладострастны немые ночи августа, но нет у них того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного хотя на несколько мгновений обращает
в кандидата прав Юстина Помаду.
Через час мать была
в поле за тюрьмой. Резкий ветер
летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по
воздуху, уносил
в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы
в синюю высоту.
Раздражение, всегда дремотно таившееся
в усталых грудях, просыпалось, требовало выхода, торжествуя,
летало по
воздуху, все шире расправляя темные крылья, все крепче охватывая людей, увлекая их за собой, сталкивая друг с другом, перерождаясь
в пламенную злобу.
Он вышел из дому. Теплый весенний
воздух с нежной лаской гладил его щеки. Земля, недавно обсохшая после дождя, подавалась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко свешивались на улицу белые шапки черемухи и лиловые — сирени. Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось
в груди Ромашова, как будто бы он собирался
летать. Оглянувшись кругом и видя, что на улице никого нет, он вынул из кармана Шурочкино письмо, перечитал его и крепко прижался губами к ее подписи.
Испуганная этими звуками целая стая ворон
слетела с церковной кровли и понеслась, каркая,
в воздухе…
Старик задумался. Тонкие струйки вакштафного дыма, вылетая из-под его седых усов и разносясь по
воздуху, окрашивались янтарною пронизью взошедшего солнца; куры
слетели с насестей и, выйдя из закутки, отряхивались и чистили перья. Вот на мосту заиграл
в липовую дудку пастух; на берегу зазвенели о водонос пустые ведра на плечах босой бабы; замычали коровы, и собственная работница протопопа, крестя зевающий рот, погнала за ворота хворостиной коровку; канарейка трещит на окне, и день во всем сиянии.
А потом вспомнил: да ведь это американцы. Те, что
летают по
воздуху, что смеются
в церквах, что женятся у раввинов на еврейках, что выбирают себе веру, кто как захочет… Те, что берут себе всего человека, и тогда у него тоже меняется вера…
— Собака — Canis familiaris. Достигает величины семи футов, покровы тела мохнатые, иногда может
летать по
воздуху, потому что окунь водится
в речных болотах отдаленной Аравии, где съедает косточки кокосов, питающихся белугами или овчарками, волкодавами, бульдогами, догами, барбосками, моськами и канисами фамилиарисами…
Водяные жуки — плоские, каштанового цвета, с беловатыми по краям обводками; они проворно ползают по земле и
летают быстро по
воздуху: поднимаются прямо из воды и опускаются прямо
в воду.
Тучи дроздов, скворцов, диких уток, стрижей и галок торопливо
перелетали реку; дикий крик белогрудых чаек и рыболовов, бог весть откуда вдруг взявшихся, немолчно носился над водою; сизокрылый грач также подавал свой голос; мириады ласточек сновали
в свежем, прозрачном
воздухе и часто, надрезав крылом воду, обозначали круг, который тотчас же расплывался, уносимый быстротою течения.
Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается
в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни, потом встряхивает крыльями и стрелою несется над степью, и непонятно, зачем он
летает и что ему нужно. А вдали машет крыльями мельница…
Через минуту бричка тронулась
в путь. Точно она ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и до полудня. Холмы все еще тонули
в лиловой дали, и не было видно их конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями,
летали над степью.
Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела
в молчании… Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка.
— Нет, ты погоди! — не отставал Яков. — Ведь ничего и нельзя понять… Примерно… вот тебе лампа. Огонь. Откуда он? Вдруг — есть, вдруг — нет! Чиркнул спичку — горит… Стало быть — он всегда есть…
В воздухе, что ли,
летает он невидимо?
Казалось, что
в пахучем
воздухе больницы невидимо, бесшумно
летает кто-то, вздыхая и тоскуя…
На другой день Илья медленно и молча расхаживал по главной улице города. Ему всё представлялся ехидный взгляд старика, спокойные голубые очи Олимпиады и движение её руки, когда она подала ему деньги.
В морозном
воздухе летали острые снежинки, покалывая лицо Ильи…
И видел я это стадо, перелетающее семифутовую бездонную трещину вслед за своим вожаком, распластавшимся на секунду
в воздухе, с поджатыми ногами и вытянутой шеей, и ни секунды не задержавшимся на другой стороне трещины: он не
перелетел, а скользнул через пропасть и исчез за скалой.
…Ветер резкими порывами
летал над рекой, и покрытая бурыми волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся
в пене гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра.
В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук, вырывавшийся из десятков людских грудей...
Дверь была завешена длинными нитями разноцветного бисера, нанизанного так, что он образовал причудливый узор каких-то растений; нити тихо колебались, и казалось, что
в воздухе летают бледные тени цветов.
В саду
в это время
летали кой-какие птички и что-то такое чирикали;
в воздухе раздавался благовест к вечерне
в соседнем приходе.
Табун проходил вечером горой, и тем, которые шли с левого края, видно было что-то красное внизу, около чего возились хлопотливо собаки и
перелетали воронья и коршуны. Одна собака, упершись лапами
в стерву, мотая головой, отрывала с треском то, чтò зацепила. Бурая кобылка остановилась, вытянула голову и шею и долго втягивала
в себя
воздух. Насилу могли отогнать ее.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство
в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный
воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не
слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице
в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
Как скоро ястреб усядется на руке, то надобно стоять смирно и оставаться с полчаса
в том же темном месте; потом растворить двери, отчего сделается светлее, и ястреб непременно станет
слетать с руки; когда же он успокоится, охотник потихоньку выходит на вольный
воздух и ходит с своим учеником по местам уединенным и открытым.
Она ведь по
воздуху в Горелово не
перелетит.
Челкаш крякнул, схватился руками за голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом
в песок. Гаврила замер, глядя на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где над туманной степью висела мохнатая черная туча и было темно. Волны шуршали, взбегая на песок, сливаясь с него и снова взбегая. Пена шипела, и брызги воды
летали по
воздуху.
Какой я мельник, говорят тебе,
Я ворон, а не мельник. Чудный случай:
Когда (ты помнишь?) бросилась она
В реку, я побежал за нею следом
И с той скалы прыгнуть хотел, да вдруг
Почувствовал, два сильные крыла
Мне выросли внезапно из-под мышек
И
в воздухе сдержали. С той поры
То здесь, то там
летаю, то клюю
Корову мертвую, то на могилке
Сижу, да каркаю.
Я думал, что Коновалов изменился от бродячей жизни, что наросты тоски, которые были на его сердце
в первое время нашего знакомства,
слетели с него, как шелуха, от вольного
воздуха, которым он дышал
в эти годы; но тон его последней фразы восстановил предо мной приятеля всё тем же ищущим своей «точки» человеком, каким я его знал.
В такт музыке приносили и уносили блюда; делались преувеличенные, комические, но точные жесты; чистые тарелки
перелетали через стол из рук
в руки, вращаясь
в воздухе; ножи, вилки и ложки служили предметами беспрестанного ловкого жонглирования, и, конечно, бил посуду
в большом количестве сияющий от счастья Хохряков!
Когда я увидел ее
в первый раз, тихо вьющуюся около какого-то дерева
в лесу, то опускающуюся, то поднимающуюся, я подумал, что это
летает пух
в душном, недоступном продольному ветерку лесном
воздухе.
Унылые медные звуки,
слетая с колокольни, тихо плавали
в воздухе и бесследно таяли.
В саду хрустнула ветка, а
в роще снова загукала выпь, точно смеясь мрачным смехом.
Я проснулся, когда было еще почти темно. Бока болели невыносимо. Пули
летали по-прежнему, но теперь уже очень высоко
в воздухе, над нами. Огоньков на горе не было видно, но стрельба слышалась частая. «Значит, гора взята и софийцы держатся на гребне», — подумал я.
Они поднимались все разом с криками, кружились некоторое время
в воздухе, потом опять опускались на воду и то и дело
перелетали друг через друга.
Они принялись очень оживленно говорить о том, что
в здешних местах живет человек, который может
летать по
воздуху.